Мои корешки: известные ученые и исследователи — о книгах, перевернувших их жизнь
Психологи, биологи, математики, лингвисты и другие ученые рассказывают о книгах, которые перевернули их жизнь. Подготовили Светлана Рейтер, Дмитрий Голубовский. Фотограф Александр Решетилов. Это архивный материал, впервые опубликованный в 2011 году.
Элисон Гопник
Психолог, специалист по психологии развития, профессор Калифорнийского университета в Беркли, автор книг «Ясельный ученый», «Философический младенец», «Причинно-следственное обучение», «Слова, мысли и теории»
Книги: Льюис Кэролл «Алиса в Стране чудес», «Алиса в Зазеркалье»
«Алиса в Стране чудес» и «Алиса в Зазеркалье» — едва ли не первые книги, которые я прочитала. Я сама была Алиса — и по имени, и по длине волос, и по мечтательной рассеянности, и по предпочтениям логики и воображения здравому смыслу. Меня тоже сбивала с толку какая-то необъяснимая слепота взрослых, а особенно — их неспособность понять, насколько же дети умнее их. Я и сейчас остаюсь Алисой.
Когда мне было двадцать лет, «Алиса» изменила мою жизнь: вместо того чтобы пойти в Массачусетский технологический институт, я пошла в Оксфорд, вместо того чтобы стать философом в духе Хомского, стала психологом-эмпириком. И причиной тому была лодочная прогулка по залитой солнцем Темзе, во время которой мне удалось мельком заглянуть в ворота Оксфордского сада.
Сейчас, когда мне пятьдесят, «Алиса» снова со мной — в моей работе, в моем воображении, в моем сознании. Книги Кэрролла показывают, как связаны между собой воображение и логика, какое место они занимают в широчайшем поле детского сознания. Наша уникальная способность понимать окружающий нас мир, выстраивая теории, одновременно позволяет нам воображать иные миры: у науки и вымысла общее основание. Для детей теоретизирование и воображение — сущностные процессы: каждая минута детской жизни наполнена обучением и игрой. Застенчивый преподаватель математической логики из Оксфорда Чарльз Доджсон и необузданный, вольный мастер абсурда и воображения Льюис Кэрролл соединились в образе маленькой девочки в саду.
Думаю, каждый ученый и каждый ребенок — это истовая маленькая девочка, которая, широко раскрыв глаза, идет по пути логики и доказательств, куда бы он ни вел, в любое зазеркалье или кроличью нору".
Цитата:
«Алиса почувствовала, что глаза у нее слипаются. Она сонно бормотала: «Едят ли кошки мошек? Едят ли кошки мошек?» Иногда у нее получалось: «Едят ли мошки кошек?»
Оливер Сакс
Невролог, нейропсихолог, профессор Колумбийского университета, автор книг «Пробуждения», «Человек, который принял свою жену за шляпу», «Антрополог на марсе», «Музыкофилия», «Глаз мозга»
Книги: Александр Лурия «Маленькая книжка о большой памяти»
«Если говорить о чтении, то поворотный момент в моей жизни наступил 40 лет назад, когда я погрузился в чудесную, зачастую поэтическую, историю человека с выдающейся, практически безграничной памятью. Это был «Ум мнемониста» Александра Лурии (русское название — «Маленькая книжка о большой памяти». — Esquire). Прочитав дюжину страниц, я был уверен, что передо мной — роман, поскольку книга напомнила мне рассказ о другом человеке с потрясающей памятью — «Фунес памятливый» Хорхе Луиса Борхеса.
Но потом я понял, что это совершенно подлинная история болезни, самая подробная из всех, что я читал, полная ежеминутных наблюдений и исследований — с одной стороны, и драматизма и эмоциональности — с другой. Знаменитый русский психолог Александр Лурия был основателем систематической науки, которую мы теперь зовем нейропсихологией. Но он очень рано понял, что никакая «классическая» наука не в состоянии объять всю полноту, всю реальность любой отдельно взятой жизни.
В середине XX века Лурия написал целый ряд блистательных монографий об афазии, развитии языка у детей и множестве других предметов, которые венчал его монументальный труд «Высшие корковые функции и их нарушение при локальных поражениях мозга». Но лишь в конце жизни, на излете 1960-х и в 1970-е, он смог позволить себе публиковать примеры того, что сам он называл «романтической наукой» — наукой, которая ставила своей целью во всей полноте запечатлеть уникального индивида.
Когда я прочитал «Ум мнемониста», то понял, что писать о необычных состояниях людей, будь то последствия повреждения мозга или более «позитивные» сюжеты вроде необыкновенной памяти, можно, и даже нужно, с двух точек зрения. Во-первых, с точки зрения аналитической, строгой науки, во-вторых — с точки зрения «романического» повествования и науки почти беллетристической.
Из всех беллетристических историй болезни Лурии именно «Ум мнемониста» вдохновил меня на написание собственной книги — «Пробуждения», которую я, разумеется, ему и посвятил. Стремление Лурии объединить классику и романтизм, анатомию и искусство, науку и художественное повествование — стало и моим стремлением тоже. Его «маленькая книга», как он сам ее назвал (и правда небольшая, каких-то сто страниц), изменила фокусировку и направление всей моей жизни".
Цитата:
«Я обычно чуствую и вкус, и вес слова — и мне уже делать ничего — оно само вспомниается...А описать трудно»
Александр Жолковский
Лингвист, литературовед, профессор Университета Южной Калифорнии, соавтор (с Ю.К. Щегловым) поэтики выразительности и (с И.А. Мельчуком) модели «Смысл ↔ Текст» и толково-комбинаторного словаря, автор книг «Блуждающие сны», «Михаил Зощенко: поэтика недоверия»
Книги: Владимир Пропп «Морфология сказки»
«Одна, все определившая книга — это все-таки журналистский гиммик. Обычно таких книг больше. Но для разговора можно выбрать одну — в моем случае, например, «Морфологию сказки» В.Я. Проппа (Л.: Academia, 1928). На нее мне еще в студенческие годы указал мой учитель Вячеслав Всеволодович Иванов. Что сделал Пропп? Говоря очень просто, он рассмотрел сотню русских волшебных сказок так, как если бы это были варианты одной и той же — инвариантной — сказки. Исходя из этого он выявил опять-таки постоянный набор тех сюжетных функций, которые в том или ином виде реализуются во всех сказках (отлучка — запрет — нарушение запрета — выведывание — трудная задача —... — трансфигурация — свадьба). И сформулировал порядок их следования и правила согласования. То есть он открыл грамматику целого жанра.
Для литературоведения это был потрясающий образец нового научного подхода. Если сто русских сказок — одна сказка, то, может быть, сто новелл Боккаччо (Мопассана, Чехова, Зощенко) — одна новелла, сто стихотворений Пушкина (Блока, Пастернака) — одно стихотворение?.. С их постоянными наборами инвариантов (функций, мотивов и т.д.) — их особой, разумеется, более сложной, художественной грамматикой. Это обещало поставить литературоведение в ряд точных наук — таких, как лингвистика, физика, биология. Кстати, заглавную идею морфологии сказки Проппу подсказал не раздел языковой грамматики, а понятие морфологии растений. (Книга открывается соответствующим эпиграфом из Гете.)
В моих занятиях поэтикой я стремился сочетать пропповский метод с подходами других ученых — его коллег-формалистов В. Шкловского и Б. Эйхенбаума, кинорежиссера и теоретика искусства С. Эйзенштейна, музыковеда Л. Мазеля, лингвиста Н. Хомского, моего соавтора И. Мельчука, семиотика литературы М. Риффатерра... Все сказки — одна сказка, но все книги — не одна книга...
С Проппом мне довелось познакомиться — и получить инскрипт на титуле любимой книги. Будучи летом 1966 года в Ленинграде, я напросился к нему в гости, выразил ему свое восхищение и изложил собственные горячие идеи.
«Я жалею, что занимался всем этим, — сказал Пропп грустным голосом. — Вот мой сын — биолог. Он только что вернулся из Антарктиды. Он опускался на дно, видел морских звезд. Может быть, и мне посчастливилось бы сделать какое-нибудь открытие, — с шикарной скромностью заключил свою речь автор одного из великих открытий филологии XX века».
Впрочем, когда «Морфология сказки» переиздавалась (М.: Наука, 1969), Проппу сказали, что вот, наконец, пробил его звездный час, и он может внести любые исправления и изменения, включить дополнительные материалы (сохранившиеся у него с 1920-х годов). Пропп помотал головой. «Нельзя трогать, — сказал он. — Классика!»
Цитата:
«Герой соглашается на все уговоры вредителя, т.е. берет колечко, идет париться, купаться и т. д. Можно заметить, что запреты всегда нарушаются, обманные предложения, наоборот, всегда принимаются и выполняются»
Вячеслав Вс. Иванов
Лингвист, академик РАН, профессор Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, директор Института мировой культуры МГУ, директор Русской антропологической школы РГГУ
Книги: Чарльз Дарвин «Путешествие натуралиста вокруг света на корабле Ее Величества «Бигль»
«Путешествие натуралиста вокруг света на корабле «Бигль» Дарвина я прочитал (после нескольких других замечательных книг о науке и ученых) к концу детства, оказавшегося книжным из-за болезни, уложившей меня неподвижно на два года. Но к десяти годам я уже мог ходить и всякое раннее утро, пока все спали, на даче, где мы жили, проводил на большой террасе за чтением книг. Главной была книга Дарвина. На всю жизнь запомнились исполинские черепахи на Галапагосских островах. Из этой книги, вступительной статьи к ней и примечаний я узнал о потрясшей меня теории Дарвина. Я думаю, что увлечение в те годы палеонтологией было началом интереса к восстановлению прошлого и направления движения в нем, которое в конце концов привело к пожизненным занятиям реконструкцией праязыков и их развития в сравнительно-историческом языкознании. А еще позже я понял, что и построения, касающиеся происхождения и развития звезд и туманностей в космологии и астрофизике относятся к тому же стремлению постичь движение во времени и эволюцию.
В детстве озадачивал вопрос о возможном следующем этапе в эволюции человека. Вскоре это помогло мне понять исторический смысл компьютеров как продолжений левого полушария человека: к тому времени стала занимать эволюция мозга и его частей, хронологически друг от друга отличающихся.