Коллекция. Караван историйЗнаменитости
Любовь Мясникова. Остров Нуреева
Мы с Рудиком дружили всю жизнь. Даже тогда, когда он, совершив знаменитый «прыжок к свободе», остался на Западе, не упускали друг друга из виду. Целых двадцать восемь лет не виделись, наше общение ограничивалось лишь редкими записками и телефонными разговорами через третьих лиц...
Он был преданным другом. Ценил людей, которых считал друзьями, которых понимал и которые понимали его. Когда Рудик в первый раз после двадцати восьми лет разлуки приехал в Советский Союз, чтобы наконец-то повидать маму, мы с братом Леней встречали его на обратном пути из Уфы. Ехали вместе в такси из аэропорта в дом к Андрису и Илзе Лиепа, путь неблизкий.
В такси было уютно, и атмосфера располагала к откровенному разговору. Вдруг он признался: «Знаешь, как я вам завидовал тогда, что вы родились в интеллигентной семье, что с детства могли читать интересные книги, что у вас в доме была огромная библиотека. У меня, к сожалению, много белых пятен в образовании...»
Несколько лет тому назад знаменитый актер Рэйф Файнс снимал в Петербурге фильм «Нуреев. Белый ворон». Пришел ко мне в гости, расспрашивал про Рудика, про его дружбу с нами, про моих родителей и в конце концов предложил мне сыграть крохотную роль моей мамы. В его картине в точности воссоздана сцена нашего знакомства с Рудиком. Вот он впервые появляется в нашей квартире на улице Чайковского, вот мы всей семьей садимся за большой стол. Шутки, споры, бесконечные разговоры. Все молодые, счастливые, а во главе стола сидит моя мама, которую играю я...
Наш дом был очень гостеприимным. В большой и дружной семье Давиденковых — Романковых все были технарями. Дед возглавлял кафедру в Политехническом институте и лабораторию в Физико-техническом институте Академии наук, отец — проректор Технологического института, мама — биохимик. Я и мой брат-близнец Леонид — студенты политеха, старшая сестра Марина училась в медицинском институте. Но при этом дедушка был не только классически образован — знал латынь, немецкий, французский, английский, но и играл на рояле, рисовал, писал стихи. Мама обладала красивым меццо-сопрано. Они с дедом часто устраивали домашние концерты. Родители были театралами, молодое поколение бегало по выставкам, концертам, спектаклям, музеям.
Мы познакомились с Рудиком в первый же год его приезда в Ленинград. В Вагановском хореографическом училище он появился в середине пятидесятых годов. Был одинок и беден. Помню, ходил в продуваемом всеми ветрами пальтеце, из теплых вещей — один шарфик.
Однажды мамина подруга Елизавета Михайловна Пажи, зная, как хорошо у нас всех принимают, попросила маму: «Можно я приведу студента из Вагановского? Он такой несчастненький, голодненький, приехал из Уфы... Давай познакомим его с твоими детьми, и у него будет дом, куда он может приходить».
Елизавета Михайловна работала в нотном магазине недалеко от Казанского собора. Рудик очень любил музыку и часто после занятий в Вагановском училище заходил в магазин за нотами. Тогда можно было попросить продавщицу сыграть что-нибудь на пианино, и Елизавета Михайловна с удовольствием играла Рудику перед закрытием магазина. Потом он тащил ее сумки до трамвая. Нуреев жил в общежитии, чувствовал себя чужим в огромном незнакомом городе, а у Елизаветы Михайловны не было детей, и она очень сопереживала этому бедному талантливому мальчику.
Как-то в воскресенье Рудик пришел к нам в гости. Поначалу он страшно смущался, а потом ему у нас понравилось. Да так, что пришел в три часа дня, а ушел... в три ночи. Периодически он, правда, спрашивал:
— Мне, наверное, пора идти?
На что Леня отвечал:
— Да нет, оставайся.
Рудику было интересно все, о чем бы мы ни говорили. А мы спорили о Гумилеве, читали стихи Мандельштама, рассказывали об импрессионистах. Он развесив уши, внимательно, как губка, впитывал всю эту информацию. Больше молчал, больше спрашивал, но о балете, конечно, говорил. Все ребята простые, без снобизма, хотя в нашей компании, например, был Алик Римский-Корсаков, правнук композитора, многие окончили элитную английскую школу.
Мы с братом были одногодками с Рудиком и очень быстро с ним сошлись. Кстати, он не выглядел на свой возраст: ему можно было дать шестнадцать-семнадцать лет, не больше. Очень субтильный, невысокого росточка — метр семьдесят шесть.
В своей автобиографической книге, написанной на Западе, Рудик вспоминал о первом дне знакомства с нашей семьей. Только чтобы не навредить нам, он изменил дедушкину фамилию Давиденков на Давиденко. Вот как он описывал свои впечатления: «Я возвращался домой в училище после вечера, проведенного в семье Давиденко. Никогда и нигде более не встречал я такой спокойной, просветленной, культурной атмосферы...»
С этого памятного вечера наша дружба и началась. Очень скоро он стал своим в нашей семье. С первого же дня мы все стали его звать Рудиком. Мама относилась к нему как к сыну, он всегда внушал женщинам, которые постарше, желание его опекать. Мы с Леней испытывали к нему пиетет: он же был человеком искусства! В свое время я занималась балетом в школьном кружке, где преподавала бывшая балерина Кировского театра.
Рудик хотел, чтобы наша компания ходила только на его спектакли, и очень ревновал, если мы посещали другие. Мы пересмотрели все балеты с его участием. Помню, «Гаянэ», где он танцевал, давали в двенадцать дня, а мы хотим в воскресенье на пляж в Солнечное. Кто-то ему сказал: «Да брось ты, Рудик, эти пляски! Поехали лучше в волейбол сыграем». Вижу, у него начинают раздуваться ноздри от гнева, и тут же за него вступаюсь. Его часто беззлобно подкалывали, но поскольку Елизавета Михайловна просила меня взять над Рудиком шефство, я чувствовала за него ответственность.
Много лет спустя он рассказывал, как боялся открыть рот из страха обнаружить свою провинциальность, как отчаянно пытался компенсировать отсутствие должного образования. Многие говорили о его малообразованности, но это не так. В пятнадцать лет Рудик поступил в кордебалет Башкирского театра оперы и балета и параллельно учился в школе рабочей молодежи. Времени на учебу не было: Рудик день и ночь крутил пируэты — для него это было главным. Знания русского языка у него не хватало. Наверное, поэтому он предпочитал письмам телефон или телеграммы. В то время пользоваться телеграфом было очень удобно: посылаешь адресату телеграмму «Срочно позвони», и он ее получает через два часа.
Часто обедать к нам Рудик приходил со своей подругой, кубинкой Менией Мартинес. Он был ею очень увлечен. Когда она впервые увидела снег, бегала по улице и ловила снежинки ртом, а потом слегла с ангиной. Кубинка была живой, смешливой, говорила по-русски с акцентом, носила пестрые юбки. Как-то Мения приезжала в наш политех и танцевала свои кубинские танцы босиком. Но Рудик не стремился связать с ней свою жизнь, потому что к бракам советских людей с иностранцами относились настороженно, а Рудик боялся стать невыездным.
Вскоре Кировский театр дал ему комнату в двухкомнатной квартире на Ординарной улице. В другой жила балерина Аллочка Сизова. Видимо надеялись, что поженятся. Они много танцевали вместе, в Вене в 1959 году удостоились золотой медали на конкурсе артистов балета на Всемирном фестивале молодежи и студентов.
Однако Рудик в то время увлекся студенткой Ленинградского университета Тамарой Закржевской. Вот уж кто доподлинно стал его поводырем в мире искусства! Они ходили вместе по музеям и театрам, Тамара даже устроила так, что он мог послушать лекции по истории искусства, которые им читали в университете.
В своей первой автобиографии, записанной с его слов балетным критиком Найджелом Гослингом, мужем балерины Мод Ллойд, Рудик, перебирая в уме возможные потери в случае невозвращения на Родину, упоминает Тамару: «...в Ленинграде оставался любимый педагог, друзья, девушка, которую я, как мне кажется, любил...»
В нем жило страстное желание приобщиться к культуре столичного города и жажда знаний. В 1961 году это был уже образованный человек, который хорошо знал музыку, много читал, учил английский, обучался игре на фортепиано. И это все он сделал за шесть лет!
Кстати, на все деньги, заработанные на выступлениях в Германии, Рудик купил пианино. Привез его в Ленинград, в свою комнату. Нурееву после побега на Запад дали семь лет с отбыванием срока в колонии строгого режима с конфискацией имущества. Но все его имущество составляло... то самое пианино. Родственники успели переправить его в Уфу и там, по всей вероятности, продали. Этот инструмент сейчас стоит в фойе Башкирского театра оперы и балета...
Жил Рудик в основном не в своей законной комнате, а у любимого педагога Александра Ивановича Пушкина. В их коммуналке спал за ширмой. Жена Пушкина, Ксения Иосифовна, ухаживала за всеми учениками мужа и кормила их. Когда он остался на Западе, Ксения Иосифовна не боялась разговаривать с Рудиком по телефону. Все боялись, а она — нет. Александр Иванович не был членом КПСС, но все равно состоялось собрание, его стыдили, позорили. Он и умер преждевременно от этих переживаний, сердце не выдержало. А Ксении Иосифовне было наплевать на все. Она часами разговаривала с Рудиком, учила его: не берись за этот балет, танцуй это... А он, гений, ее слушал.
Рудик — это безусловно явление в балете. Кстати, он сам знал себе цену. Конечно, Нуреев изменил танец. Посмотрите на старый балет: мужчина в основном поддерживает балерину. Рудик во всех своих балетах заставил мужчин танцевать. Будучи не очень высокого роста, он визуально удлинил линию ноги, первым из танцовщиков встав на высокие полупальцы. Все его костюмы потрясающе продуманны. В Петербурге в год России — Франции на выставку театрального костюма привезли много сценических нарядов Нуреева. Рудик был очень требователен к костюму. Сам конструировал ластовки, чтобы легко было поднять руку, чтобы ничто не сковывало движения.