Коллекция. Караван историйЗнаменитости
Алиса Вокс. Алиса из Ленинграда
Нужно отдать должное Шнурову, он был крутым конъюнктурщиком — в хорошем смысле. Никогда не шел за ситуацией, он ее предугадывал и создавал продукт до того, как тот становился востребованным. Потребитель еще не понял, что за явление происходит, а Сергей уже придумал ему смешное название и обыграл его.
Я родилась в Ленинграде в 1987 году в семье инженеров. Папа работал конструктором на заводе и занимал довольно высокую должность. На досуге рисовал картины. В девяностые, когда государственные заводы обанкротились, он окончательно переквалифицировался в художника. Деньги обесценивались каждый день, и те, кто с производства выносил рубли чемоданами, часто предпочитали вкладываться в искусство. Нам это помогло выжить и даже переехать из коммуналки на Петроградке в отдельную квартиру в районе Черной речки. Мама из инженеров перешла в коммерческий сектор и добилась неплохих результатов. Стояла у истоков известной компании, производящей товары и одежду для детей.
Музыка в моей жизни появилась довольно рано благодаря папе, который обожал петь всегда и везде. В нашем доме были всевозможные звуковоспроизводящие устройства: патефоны, проигрыватели, музыкальные центры. Правда упор делался на ретро, так что когда позже, в школе, учитель музыки начинала играть «Великолепная пятерка и вратарь», пока все остальные дети ковыряли в носу, я подпевала. С двух лет начала проявлять тягу к перформансу, меня не нужно было дважды просить прочитать стишок для Деда Мороза. Если в парке играла музыка, я лезла на возвышенность и пускалась в пляс.
Собственно в парке и началась моя музыкальная карьера. Какая-то старушка, увидев меня в деле, посоветовала родителям непременно отдать девочку на эстраду. Думаю, здесь роль сыграли и мамины нереализованные амбиции. До семнадцати лет она выступала в школьном ансамбле, пока ей не запретил отец: не пристало девочке из приличной еврейской семьи играть на чужих свадьбах. Мама смирилась, но мечту затаила и решила реализовать ее во мне. Благо, что совпали ее несбывшиеся желания и моя внутренняя предрасположенность. Но путь, который она выбрала для реализации, изначально был странным. У мамы было свойство не анализировать перспективы, а если появлялась идея, бросаться дуром напролом. Рядом с домом есть музыкальная школа — нужно идти туда, и не имеет значения, кто и как там преподает. Научат ли тебя чему-то, будет ли тебе это полезно в будущем, как это применимо и коммерциализируется ли в дальнейшем — было неважно.
Когда мне было три года, родители купили пианино. Понятно, что первое время для меня оно было ударным инструментом, так как я извлекала из него звуки с помощью кулака. А ведь это было не самым дешевым удовольствием. Мои родители выменяли инструмент на какой-то талон у многодетной тетеньки. Позже пианино вместе с нами переехало в «шикарную» однокомнатную хрущевку на первом этаже, где по полу чуть ли не лягушки прыгали: в подвале периодически разливалась вода — главная питерская стихия. Когда мне было четырнадцать лет, мы перебрались в двухкомнатную квартиру на пятом этаже. На самом деле жили более чем скромно. А вот школа у меня была хорошая — гимназия с углубленным изучением английского языка, где учились дети богатых родителей. Тем не менее среди своих сверстников я выделялась, потому что у нас дети из семей со скромным достатком обычно вели себя тихо. Это — не про меня... Я хотела заявить о себе и делала это во всех формах: ярко одевалась, имела одну тетрадь на все предметы.
Естественно, учителей это не устраивало, они понимали, что у меня есть потенциал. Училась хорошо, но мне было ужасно скучно в школе, потому что все, что там рассказывали, я уже и так знала. Дома у нас не было телевизора, и я читала все подряд. В пять лет вместо сказок изучала историю Древнего Египта, потом перешла на Древнюю Грецию. Пока не умела читать, осваивала альбомы Эрмитажа, музея Прадо, знала большинство художников и их творения. Папа собирал редкие издания. Писать, читать и изучать английский начала рано, поэтому пришла в первый класс уже подготовленной. Школу я окончила довольно неплохо, по английскому на ЕГЭ набрала девяносто восемь баллов, обойдя отличниц, которые дневали и ночевали в английских лагерях и даже ездили в Лондон на каникулы. Обида была страшная. Прибежали мамы этих отличниц, устроили скандал: мол, не может быть, чтобы я знала английский лучше их детей. В итоге мне снизили баллы. С русским языком было то же самое. Несправедливо.
Такое отношение было отчасти связано с тем, что других детей защищали мамы... Например у моей одноклассницы умер дедушка — она две недели не ходила в школу, восстанавливалась после шока. У меня за полгода умерли бабушка, двое дедушек, еще и друзья по музыкальному кружку. Тогда появлялись первые запрещенные вещества и дети, причем из благополучных семей, подсаживались на эту дрянь. Но мне на мое психическое состояние никто скидку не делал. Напротив, мама приходила в школу и требовала от учителей быть построже. Она была человеком деспотичным, а отношения наши токсичными из-за ее мании контроля и гиперопеки: она хотела не защитить и обезопасить своего ребенка, а только тотально меня контролировать. Если я попадала в неприятности, для нее это было как котику сметанка. Она расправляла свой героический плащ и неслась спасать. Но чаще всего помощи я не дожидалась. Зато мама еще пару месяцев рассказывала всем, какая она великая спасительница и как же ей не повезло с дочерью. Хотя я была подарком: ни с кем не дружила и никуда не ходила, потому что было некогда и нельзя: «Ты не можешь пойти гулять, потому что я потеряю тебя из виду». Мой маршрут строился из одной дороги — от школы домой и в музыкальную школу, где были занятия по фортепиано, сольфеджио и в хоре. Помимо этого у меня были танцы и дополнительный вокал. В первых двух классах занималась еще и в мюзик-холле. Спала мало, уроки иногда приходилось делать на полу в танцевальном зале. Учителя снижали оценки, мол, прилежание хромает. А мне это было непонятно: по наивности думала, что все живут как я — в бешеном ритме. Не входила ни в какие дружественные кружки внутри класса, в компании по интересам и всегда оставалась за бортом. В десятом-одиннадцатом классах, когда начинается агрессивная социализация, а подростки ищут против кого дружить, выбор пал на меня. Я была очень удобным объектом для нападок, потому что яркая и всегда на виду, несмотря на социальную разницу. В таких группах, как правило, есть придворный шут, который не принадлежит к особой касте, но может шутками обеспечить себе безопасное существование. Вот такой шут придумывал прозвища другим одноклассникам, в том числе и мне. Только к концу десятого класса мне удалось наладить с ним общение, а на первой же встрече одноклассников он даже признался мне в любви. Таким образом я себе обеспечила более или менее спокойное существование. В принципе, одиннадцатый класс провела на задней парте — читала книги. В школе отсиживала от звонка до звонка, а дальше начиналась другая жизнь. Я тогда уже состояла в федерации танцевального спорта, преподавала пенсионерам ОФК и уже несколько лет подрабатывала на складе — подбирала товары по накладным.
К вопросу поступления в вуз родители отнеслись довольно халатно. Несмотря на хорошие доходы, не были отложены средства ни на платное обучение в случае если я не поступлю на бюджет, ни на довузовскую подготовку. Я сама нашла подготовительные курсы и заработала на них деньги. Все летние каникулы трудилась менеджером на фирме, которой руководила мама, и с меня спрашивали намного жестче, чем с других сотрудников, чтобы никто не подумал, что я здесь штаны просиживаю. На мне висело огромное количество обязанностей: составление накладных в программе 1С, формирование заявок, обзвон магазинов, комплектация и развоз товаров. К концу лета заработала сорок пять тысяч и попросила мне их не выдавать, чтобы не было соблазна потратить. В сентябре, когда пришло время поступать на курсы в театральную академию, мама сказала: «Давай ты пойдешь зимой учиться на двухнедельные экспресс-курсы, а сейчас мы купим мне вторую машину, потому что зима близко и мне жалко ездить на машине с кожаным салоном, она слишком красивая». Так заработанные деньги пролетели мимо моего носа. Зато, получается, в шестнадцать лет я купила первую машину... маме.
После двухнедельных курсов у меня сложилось совершенно неправильное впечатление о том, что будет происходить в театральной академии на эстрадном факультете. Я была уверена, что буду там петь и танцевать, потому что на вступительных экзаменах именно об этом и просили. Первый год театральной академии Санкт-Петербурга стал для меня крепким испытанием. Есть дети из театральных семей, которые с детства понимают, что хотят стоять на подмостках. Я же мечтала о другом. Оказалось, что театральная и эстрадная сцена — это абсолютно разные миры, разная эстетика и философия. У меня элементарно не было опыта просмотров спектаклей, иначе я бы поняла, что театр — это не мое. Артист эстрады — очень растяжимое понятие. Это может быть и фокусник, и импресарио, и конферансье, и певец, и акробат. Для меня не было в этом конкретики, и это привело к тому, что я оказалась там, где точно не хотела быть. В силу психологического склада не могу ничего изображать. Отсутствие театральной органики — это не приговор, но только если ты не учишься в театральном вузе. Со второго курса пришлось уйти. На репетиции у меня случилось сотрясение мозга. Мама воспользовалась ситуацией — так как я была на препаратах от отека мозга и не особо отдавала отчет в своих решениях, она сказала: «Давай мы сейчас уйдем в академический отпуск, а потом ты придешь в себя и восстановишься». Я подписала заявление даже не читая, а оказалось, что это было согласие на то, что я забираю документы. Причем ее убеждали этого не делать. Мне даже звонил ректор и спрашивал, уверена ли я в своем решении. Да, была убеждена, что хочу взять академический отпуск, — я же маме верю. Она же не может плохого желать... Но мама, которая говорила: «Ты, главное, учись, развивайся и ни о чем не беспокойся», через неделю била меня головой о ступеньки на лестничной клетке, крича, что я тварь и паразитка, которая сидит у нее на шее. И лучше бы я сдохла.
Найти причину случившегося или объяснить такие поступки невозможно. Тем более что это происходило не впервые. Однажды она душила меня из-за того, что я слишком громко клацала кнопками на телефоне. Разбила телефон, когда я помыла ванную не в 16:00, а в 21:00. Как говорит мой психотерапевт: «Не пытайся понять психа, не дай бог поймешь». Но самое страшное в этой ситуации, что тебе никто не верит. К примеру, в третьем классе после урока по социологии на тему усыновления я подошла к учителю и поинтересовалась, может ли сам ребенок подать документы на то, чтобы его забрали из семьи. Учительница начала кричать: «Кондратьева, ты с ума сошла?! У тебя такая семья хорошая, никто не пьет, не курит. Все спортом занимаются! Как ты вообще смеешь такое говорить?!» Так я убедила себя в том, что скорее всего проблема во мне. Если меня мама избивает, если она все время говорит, что я страшная, жирная и бездарная уродина с отвратительным характером, которая никогда не выйдет замуж и не будет мне счастья, потому что такая тварь как я просто не имеет права на существование, — так оно и есть. Она без конца повторяла: «Надо было все-таки сделать аборт, а потом родить мальчика — голубоглазого Стасика. Он бы играл на скрипке и любил меня». У ребенка нет критического мышления, он не умеет мыслить аналитически. Даже спустя годы я не могу до конца разобраться в этой ситуации. Просто знаю, что нельзя выбрать маму, нельзя изменить свою историю, нужно научиться с этими травмами жить дальше, не нести цепочку больного материнства потомству. К сожалению, для девочек, которые родились у таких матерей, как правило, все заканчивается тем, что они становятся чайлдфри. Они просто не понимают, зачем надо рожать ребенка, если ребенок — это обуза, разочарование, боль, траты и постоянный дискомфорт. Зато у меня прекрасный отец, мы с ним лучшие друзья. К сожалению, девяносто процентов беспредела происходило вне поля его зрения. Мать генерировала конфликтную ситуацию, доводила ее до накала... но как только на пороге появлялся папа, она преображалась, кидалась к нему в слезах с криком: «Аля меня избила!» Аля... Ненавижу эту собачью кличку! Я не могла объяснить отцу, как до этого нагнеталась ситуация, какое было психологическое давление... Это как если тебя в течение нескольких часов колют иголкой и когда ты не выдерживаешь — отталкиваешь человека, он в слезах бежит жаловаться, что его избили до полусмерти. О том, как он довел до этого, — умалчивает. Естественно, я никогда не поднимала руку на мать. Папа, как говорят психологи, был «завернут в ковер». Знал, если начнет вступаться, то когда он в следующий раз уйдет на работу, будет хуже. А еще понимал, что я когда-нибудь покину дом, а он останется жить с этой женщиной. При этом между ними была совершенная гармония, идиллия и любовь. Папа до сих пор любит маму. У них столкновений такого уровня не было никогда.
Здоровый человек в ситуации, когда ему демонстрируют агрессию, всегда ищет причину. Он спрашивает жертву: как ты была одета, что ты сказала, что ты сделала перед тем, как тебя ударили? Но любое переведение стрелок с агрессора на жертву продиктовано исключительно страхом принять тот факт, что в этом мире зло может быть немотивированно и ненаказуемо. Это может произойти с каждым, и это нельзя понять, но можно принять. Для других наша семья была как из рекламы майонеза. Но представьте, что вы вечно находитесь рядом с маньяком, который в любой момент может ткнуть вас ножом просто так... Человек питается твоим страхом, высасывает из тебя душу, ждет, пока ты не сдашься и не упадешь на колени, умоляя о пощаде и обвиняя себя во всем. Я в какой-то момент подняла голову, сжала кулаки и сказала, что больше никогда не встану перед ней на колени.
После очередной истории с избиением (на этот раз все произошло на лестничной площадке на глазах у соседей) я ушла из дома. В финале мама еще облила меня водой и разбила телефон. На улице ноябрь — первый снег, на мне мокрая трикотажная кофточка, джинсы и кроссовки, а в руках разбитый телефон. К счастью, я помнила номера телефонов своих приятелей. Позвонила нескольким друзьям с просьбой о помощи. Приютил меня у себя в офисе друг — диджей Эдвин. Первую ночь переночевала на косом диване, укрывшись отсыревшим одеялом. Утром мне уже пришлось искать себе новое жилье. Так я кочевала от подруги к другу. Одноклассница привезла свою старую куртку. Кто-то из друзей дал мне сто рублей на новые колготки, потому что старые прожег сигаретой. За семь рублей я купила газету с объявлениями и жетон на метро. Сразу удалось найти работу, где деньги платили каждый день. Я разносила по квартирам китайскую технику и впаривала ее наивным людям. Не горжусь этим, но выбора не было. Зарабатывала около пятисот рублей в день, бывали совсем пустые дни, а иногда доход достигал трех тысяч. Через месяц я сняла комнату у своих родственников за символическую сумму. Правда спустя несколько лет оказалось, что я жила бесплатно, а про оплату мама просто соврала и деньги забирала себе. Мы периодически возобновляли общение, мне казалось, что мама все поняла и готова общаться по-человечески, я даже возвращалась домой. Но ее маски хватало максимум на пару недель. Через полгода бесконечных скитаний и подработок я вновь поступила в институт, на этот раз в московский ГИТИС на отделение эстрады к Валерию Гаркалину. Для меня это было победой, потому что я уезжала из родного города, подальше от матери. В то время как другие студенты плакали, скучали по мамам, звонили им и получали посылки, я радовалась относительной свободе. Разбирала на части телефон, только бы не получать звонков от нее. В тот момент я была счастлива, хотя актерский талант во мне так и не проснулся. Единственные дисциплины, в которых раскрывалась, — танец и песня.