Игорь Мухин — о кинематографичности городов, деньгах и документальности
В Мультимедиа Арт Музее продолжается биеннале, в рамках которой до конца августа можно увидеть выставку Игоря Мухина «Москва — Париж — Вена». Мы встретились с фотографом, чтобы поговорить о городах и их людях, агрессии наших дней и факторах случайности
Игорь Мухин в особенном представлении не нуждается. Каждый, кто интересуется фотографией, городом или жизнью людей в нем, отлично знает его имя, его работы и, самое главное, его авторский взгляд, одновременно поэтичный и точный. Вот спешат куда-то после дождя через мокрый пешеходный переход деловые москвички, а вот замерли посреди гудящих улиц двое влюбленных: в случае Мухина приевшееся определение «классик» оказывается весьма подходящим и точным, но сам фотограф придерживается весьма скромных взглядов и совсем к нему не стремится. Кажется, гораздо ближе ему утверждение о том, что за каждого из нас говорят, прежде всего, наши дела и работы. Мы встречаемся с Игорем в притихшем Мультимедиа Арт Музее, где проходит его выставка «Москва — Париж — Вена». Это понедельник и музей закрыт для посетителей, так что залы молчат, а работы живут своей собственной жизнью. Мы же говорим об искусстве и его контекстах, приметах времени и городов, пока за дверями продолжает мчаться куда-то шумная и неугомонная даже в летнюю жару Москва.
— На выставке в Мультимедиа Арт Музее можно увидеть ваши работы, сделанные в трех городах: Москве, Париже и Вене. И если Москва для вас имеет свои особые, родные контексты, то как проходили встречи, сближения, а может, и отдаления с Парижем и Веной?
— В Париже я впервые оказался еще в советское время. Мне тогда даже удалось посетить концерт групп «Кино» и «Звуки Му» в полупустой дискотеке «Локомотив»: музыканты выступали на спортивном ринге. И я мучился вопросом: стоит тусоваться или фотографировать? Но потом подумал, что портреты вроде бы снял, из прессы продать новые кадры будет уже некому, делать их просто так не хочется, поэтому снимать ничего не стал. Парижский апрель 1989 года запомнился и первым снегом; я приехал из заснеженной Москвы, так что у меня он вызвал ужасную горечь и раздражение, а у местных — радость. Париж поразил меня несовпадением с тем, что я ждал увидеть, ориентируясь на литературу и кино. Действительность удивила не в плюсе, а, скорее, с каким-то раздражением. Еще не было законов, что владельцы животных должны убирать за ними на улицах, так что приходилось постоянно смотреть под ноги, а не любоваться видами Парижа. И просто даже персонажи на улице все были другие, не те, кого я ждал увидеть. В общем, Париж не получался, был каким-то чужим ровно до ноября 1998 года, когда он вдруг открылся мне. И, стоя на пронзительном ветру на Риволи, я вдруг попал в какое-то черно-белое кино. Это был какой-то знак. Я был тогда без фотоаппарата, но увидел фотографичный город, стильных людей, о которых мечтал во время визита десять лет назад, разглядел архитектуру. Это было такое открытие, что хотелось кричать и поскорее попасть сюда снова, уже с фотоаппаратом. И неожиданно Ольга Свиблова ровно через месяц после той поездки предложила мне стипендию на три месяца. Это были январь, февраль, март — тоже не самые благополучные месяцы по времени года, но все это меня уже не волновало. С Веной мои отношения складывались чуть иначе. В момент, когда была сделана эта серия, я тоже был в городе не впервые. И в нем я всегда ощущал отсутствие такого переизбытка, который наблюдается в Париже. И с точки зрения архитектуры, и с точки зрения самих даже размеров города. А вообще работы на выставке, скорее, про людей, чем про архитектуру и про виды этих городов.
— Во всех трех городах, если говорить о людях, среди героев ваших работ особенно часто встречаются влюбленные. Это метафора времени, пространства или того, что весь мир для любви един?
— Влюбленные – это люди, которые замирают среди быстрых потоков, и их поэтому легче снимать. Вектор влюбленности в Париже всем хорошо известен, возможно, он даже разработан какими-то пиар-агентствами (смеется), так что влюбленные просто наводнили город и логично вписываются в окружающий ландшафт. А в венскую серию влюбленные попали, потому что мне хотелось показать, что мир одинаковый, все границы условны, а чувства людей, желание их проявить по всему миру одинаковы.
— А как вам кажется, снимать незнакомых людей в незнакомом городе легче или, наоборот, сложнее, чем в своем собственном? Искусство всегда связано с тезисом о том, что новые места дают новые впечатления. Так ли это в случае ваших проектов?
— В середине 90-х, когда я задумался над новыми проектами и находился в процессе внутреннего поиска, я положил перед собой листок с двумя именами: Робер Дуано и Анри Картье-Брессон. Картье-Брессон — такой вечный путешественник, который привозит картинки, путешествуя по миру, а Дуано, наоборот, целиком и полностью сосредоточился на Париже. И вот две стратегии. Путешествия — я рассматривал провинции России — это, помимо прочего, финансовые затраты. А в Москве снимать сложнее, потому что нет очарования от поиска чего-то нового и ощущения случайности, которое часто приходит в новых местах и в путешествиях. А еще Москва более тяжелая, она отнимает у людей много энергии и сил, и они скорее раздражены, чем добродушны, а провинция — тихая, спокойная, там размеренная жизнь, вполне есть теплота, если говорить про местных жителей. Ну, я выбрал Москву, взялся за этот образ, стал про него думать.
— Город в то время, в 90-е, довольно стремительно менялся, отражалось ли это в фотографии?
— В 90-е годы было множество выставок: Москва глазами российских и зарубежных авторов, Москва тематическая, Москва строящаяся — эти образы были востребованы и в России, и за рубежом. В 1997 году стараниями Ольги Свибловой состоялся фестиваль, который как раз так и назывался: «Москва глазами российских и зарубежных фотографов».