Forever Ян
Как попасть в один ряд с Рубенсом и Ван Дейком и заставить весь мир себя ненавидеть? GQ встретился с Яном Фабром — бельгийским дебоширом и автором самого громкого скандала в российском искусстве.
«Шестеро эстетствующих коллекционеров изящно повествуют о своих экспонатах с бокалом и сигарой в руках — в это время, стоя на коленях, еще шесть человек удовлетворяют их руками. Результаты интеллигентно вытирают беленькой салфеточкой. Три женщины рожают, сидя на тележках из супермаркета, — из них в муках появляются продовольственные продукты». Что надо сделать, чтобы на центральном российском канале зачитали рецензию на спектакль с говорящим названием «Оргия толерантности»? Очевидно, быть Яном Фабром.
Фабру 59 лет, он бельгиец, родом из фламандского Антверпена. В его случае это не только факт биографии, а прямо-таки професьон де фуа. Для современного художника Фабр по-ренессансному одарен: рисует, ваяет скульптуры, пишет пьесы и режиссирует спектакли, занимается хореографией и всерьез увлекается энтомологией. За прошедшие 40 лет из молодого хулигана, устраивавшего перформансы с собственной кровью и спермой, бельгиец вырос в «великого художника». Он поставил 24‑часовой спектакль «Гора Олимп» с обнаженкой и мясом. Заслужил репутацию самого злостного таксидермиста современного искусства. Стал первым художником, получившим право прижизненной личной выставки в Лувре. Чуть было не стал причиной увольнения директора Эрмитажа. И вступил в кровопролитную (в буквальном смысле) войну с фламандской националистической партией. Но обо всем по порядку.
Мы встречаемся в его родном Антверпене. Недавно город заказал Фабру три алтарные картины для бывшей церкви августинских монахов начала XV века, переделанной в концертный зал. В лучшие времена в интерьерах роскошного барокко висели алтарные полотна великой тройки мастеров из Антверпена — Рубенса, Ван Дейка и Йорданса. Потом картины забрали в музей, а на их место повесили плохие копии. К открытию фестиваля «Год Рубенса и эпохи барокко», который проходит в Антверпене до конца 2018‑го, Фабру дали подряд — переосмыслить старых мастеров и сделать новые алтарные картины. Он и сделал — из блестящих панцирей жуков-скарабеев.
Мы заходим в церковь, рассаживаемся лицом к алтарю, выключается свет, и робкое «ох» проносится по рядам: картины светятся в темноте, как фосфор, переливаясь зеленым, золотым, желтым, оранжевым, перламутровым. Фабр сидит в первом ряду и безмятежно ест пирожок.
На одной картине изображена святая Аполлония, именем которой называют классические полотна мастеров и стоматологические клиники: раннехристианская мученица известна тем, что язычники выбили ей все зубы. Фабр переобул Аполлонию в дерзкие шпильки и посадил на огромный зуб. Вокруг нее ноты и звуки — оммаж месту.
Когда я замечаю, что святая получилась уж больно сексуальной, Фабр возражает: «Святая Аполлония на этой картине выглядит как современная женщина — сильная и независимая. Почти Тина Тернер! На другой картине вы видите Христа с микрофоном — он как Боно. Христос одет в костюм антверпенского дизайнера Вальтера ван Бейрендонка, который шил концертные наряды для Боно. В центре, где раньше был Рубенс, я сделал бриллиант — это отсылка к священному свету Рубенса, но также символ Антверпена и богатой еврейской общины. Заберите бриллианты — и Антверпен бы обанкротился».
«Я гном, родившийся в стране великанов», — продолжает художник и с прищуром следит за реакцией. Беда в том, что в самых разных интервью он так часто говорит эту фразу, что восхититься ее глубиной не выходит. Интервьюировать Фабра занятно: время от времени он выдает пару коронных фраз, курит одну сигарету за другой и отказывается называть меня по имени. А еще Фабр любит бросаться энигматичными выражениями с видом человека, сказавшего что-то совершенно очевидное. Например, он говорит: «Благодаря Богу я атеист». Что это вообще значит?
