«Иногда, чтобы успеть, надо подождать»
Американский производитель сельскохозяйственной техники не готов глубоко локализовать ее производство в России на текущих условиях. Но надеется, что они все-таки изменятся
По итогам 2020 года производство сельскохозяйственной продукции в России выросло на 5,3%, при этом производство продукции растениеводства увеличилось на 7,2%. В значительной мере этот рост обеспечен применением современных сельскохозяйственных машин. Что, в свою очередь, среди прочего стало возможным благодаря программе субсидирования ее покупки, принятой правительством. Впрочем, «повезло» не всем производителям. Один из них – американская компания John Deere. Глава ее российского представительства Сергей Диденко рассказал «Эксперту» о своем видении взаимодействия производителя техники с прочими участниками рынка о том, как сегодня работает компания и чего ждет от властей.
— Сколько человек у вас работало в офисе в обычном режиме, до пандемии?
— Порядка сорока пяти человек. Как раз в середине марта, когда волна пошла, мы к этому очень серьезно отнеслись и сыграли на опережение: приняли решение, что будем переводить людей на удаленку. Надо сказать, что была, скажем так, неоднозначная реакция у ряда наших коллег в том плане, что «вы теперь и работать не будете».
Но жизнь показала, что это был правильный шаг. Адаптация была недели две или три: люди пытались привыкнуть к новому ритму. Помогло виртуальное общение: мы убрали барьер, когда люди не чувствуют друг друга. Плюс ко всему прочему у нас где-то чуть больше трети организации все равно удаленные полевые сотрудники. Мы использовали их опыт. И это помогло.
— Эффективность работы выросла?
— Это тот вопрос, который стоит миллион долларов. Я скажу так: повысилась скорость реагирования. Это факт. А это один из элементов эффективности.
В офисе есть какие-то запросы, процессы, обработка тех же самых заказов и так далее. Соответственно, увеличилась скорость этих операций.
— За счет чего это произошло?
— Я предполагаю, что люди увидели заботу компании о них. И это придало какое-то дополнительное ускорение. Второй момент, что тут греха таить, дорога в офис в Москве занимает, по разным оценкам, от двух до трех часов. Не всем везет жить в шаговой доступности.
Далее, если ты ответственный человек, то, наверное, второе дело, которое ты делаешь после того, как проснешься, ты думаешь: дай-ка я проверю, а что у меня в почте. Да? Да. И проверяешь, что в почте находится, дальше вдруг ты понимаешь, что завтрак у тебя уже где-то в двенадцать часов дня, обед в шесть и так далее. Поэтому есть и такие моменты, которые мы, конечно, не поддерживаем и стараемся выдерживать рамки рабочего дня, отрезать коммуникацию слишком раннюю и слишком позднюю.
— Следите, чтобы рабочий день был восемь часов?
— Конечно. Баланс между работой и личной жизнью надо соблюдать. Потому что человек может сгореть очень быстро.
— То есть вы не пишете своему сотруднику письмо с каким-то заданием после шести часов вечера?
— Да, для меня это жесткое табу. Даже если отправлю я письмо вечером или в выходные кому-то и скажу «не проверяй», кто-то не проверит, но большинство людей проверят. И они начнут думать, начнут что-то делать… Поэтому лучший способ избежать этого — не нарушать временные рамки, дать людям возможность провести время с семьей. Поэтому только в каких-то экстраординарных случаях я отправляю письма после шести часов вечера.
— Эту повысившуюся эффективность в рублях можно выразить? Двадцатый год к девятнадцатому: продажи упали, выросли, на том же уровне остались… И еще фактор коронавируса учесть. Сложная, наверное, задача.
— Сложнейшая. Да, рост бизнеса произошел. Но сказать, что это из-за того, что люди удаленно работают и более вовлечены, — это будет от лукавого. Почему? Потому что тут зависимость факторов. Это и внутренний спрос, который увеличивается. Улучшение ситуации в лесной отрасли происходит. Отскок строительной индустрии. Эти факторы, скажем так, плодородная почва, фундамент, а дальше уже вовлеченность людей.
У нас есть такой опрос о вовлеченности сотрудников. Она с момента опроса в 2019 году, еще до пандемии, к декабрю 2020 года повысилась примерно на 18 процентов. Это много и дорогого стоит.
Принуждать или привлекать
— Каково место компании на российском рынке, как оно меняется?
— Компания специализируется на ряде направлений машиностроения: это сельхозмашиностроение, машины для лесной промышленности, дорожно-строительная техника. Кстати, на днях (14 февраля. — «Эксперт») Михаил Мишустин утвердил стратегию развития лесной отрасли, которая предполагает удвоение ее вклада в ВВП России.
График 1: Выручка российского представительства компании John Deere, млрд руб.
— Телефон вам уже оборвали по поводу покупки техники для лесной промышленности?
— Телефон не оборвали, но рост реализации лесной техники в этом году существенный.
Но это не связано с утверждением стратегии. Любой бизнес имеет определенную цикличность. Был негативный эффект пандемии, который отразился на лесной отрасли. Сейчас она начинает приходить в себя. И это способствует росту спроса. Выполнение стратегии станет дополнительным фактором для роста.
— Раньше у компании в России были две производственные площадки — в Домодедове и в Оренбурге. Но некоторое время назад вы полностью перенесли производство в Оренбург. Почему?
— Компания открыла офис в России в 2003 году, до этого здесь был дистрибьютор. В 2005 году приобрели площадку в Оренбурге. В Домодедове вторая площадка. В 2010 году компания объявила о серьезных инвестициях в России. Было предположение, что мы начнем движение с Домодедова, а дальше посмотрим, где будет правильнее развивать производство, имея при этом площадку в Оренбурге. То есть Домодедово — это был некий промежуточный или временный вариант.
А далее инвесторов насторожили протекционистские действия правительства. И поэтому темпы локализации были скорректированы. Мы поняли, что при всем масштабе и важности рынка России лучше сфокусироваться в Оренбурге, пока правила игры не будут: а) полностью прозрачны и б) полностью последовательны.
— Когда вы говорите о протекционистской политике правительства, то имеете в виду Программу 1432? (в 2012 году принято Постановление правительства РФ № 1432, которое предполагает предоставление субсидий российским производителям сельскохозяйственной техники).
— Тут несколько программ. Каждое государство ведет определенную политику, это абсолютно понятно. Другое дело, пугает, что правила игры постоянно меняются. Любого инвестора настораживает неопределенность или игра в одни ворота. А что касается программы 1432, то сначала наш завод в Оренбурге был в ней, а потом по непонятным причинам нас исключили из нее. И мы были в судебной тяжбе с министерством, и суд принял решение, что исключение нас из программы — это был неправильный шаг.
В итоге мы, конечно, находимся в этой программе. Но инвестор не должен проходить через этот цикл: сегодня ты в программе, завтра тебя выкинули из нее, а потом ты судишься.
— Насколько я понимаю, под программу у вас подпадает буквально три-четыре изделия, а все остальные — нет.
— Сейчас — да. В России есть достойные заводы, которые сегодня могут трактор выпускать, завтра — вертолет, послезавтра — еще что-то. То есть у нас промпредприятия сделаны таким образом, что если, не дай бог, завтра что-то случится, то мы быстро от трактора переходим на что-то другое. Но эта универсализация не дает возможности создавать что-то действительно лидирующее с точки зрения технологий. Тракторы, которые выпускают в России, могут что-то тянуть, выполнять какие-то работы. Но когда мы сравниваем эффективность трактора John Deere и трактора не John Deere, который производится в России, когда мы считаем экономику процесса, когда мы считаем амортизацию, остаточную стоимость и так далее, то трактор не John Deere проигрывает, включая и экологические требования.
Когда мы посмотрели на российские требования по локализации, то увидели, что если их применить, например, к заводу в Америке, то он не будет им соответствовать. Представляете?
— Потому что много комплектующих поступает из-за границы?
— Конечно! Потому что кооперация глобальная. А мы пытаемся запихнуть все в некое натуральное хозяйство. И тут возникает вопрос: то ли этого не знают люди из больших московских кабинетов, то ли кто-то им подсказывает, как делать.
С утилизационным сбором очень горячая тема сейчас: тариф увеличивается в разы — от двух раз практически до четырех раз. Стоимость техники вырастет примерно на 10–15 процентов, а в ряде случаев даже на 20 процентов.
— Российским производителям утилизационный сбор компенсируется из бюджета, а иностранным — нет.
— Да, не компенсируется.
И причем это вводится неожиданно: 19 января появляется проект постановления, который предполагает публичные слушания закончить 3 февраля и ввести новый тариф никто не знает когда. Десять-пятнадцать процентов, я считаю, существенное изменение цены. А дальше вы — сельхозпроизводитель или вы строите дороги, — и я к вам прихожу и говорю: «Поздравляю, вы покупаете прекрасный трактор John Deere, контракт подписали, заплатили, но, чтобы я вам отдал этот трактор, вы мне еще 15 процентов должны заплатить, потому что в контракте прописано, что любые изменения регуляторного плана оплачиваются». И вы на меня будете смотреть и говорить: «Сергей, ты зачем безобразничаешь? Ты что творишь?!» А как это по-другому называть? Такие вещи нельзя вводить сиюминутно. Зачем?
— А я вам скажу: это принуждение к локализации. По программе 1432 вы проигрываете нашим производителям из-за субсидии, которую получают они и не получаете вы, от 15 до 25 процентов. И еще из-за утилизационного сбора 15. То есть, грубо, только из-за этого ваша техника становится на треть дороже.
— Да. Так оно и есть.
— И это можно рассматривать как принуждение к локализации?
— Это можно рассматривать, как некое принуждение к локализации. Но тут еще какой момент. Вот, например, по комбайнам. Когда мы беседовали с правительством, пытаясь понять прозрачность правил игры, нам сказали: «У нас есть по комбайнам три прекрасных партнера, и нам их достаточно в России».
— Это кто? «Ростсельмаш»...
— Это «Ростсельмаш», это Claas и, я так предполагаю, «Гомсельмаш» на тот момент рассматривали. Не могу точно третьего назвать.
Да, я соглашусь, что у «Ростсельмаша» есть успехи определенные. Да, это динамичная компания, которая сейчас пытается локализовать (а они бы сказали, что уже локализовали) трактор Buhler. Это есть, но давайте мы просто поставим рядом два комбайна или два трактора. И мы увидим, что это разные поколения. Это то же самое, что сказать: я и мой сын — мы люди. Да, мы люди. Но между нами разница двадцать лет. Поэтому, что касается локализации, надо ли инвестора загонять в какие-то рамки?
Есть, например, СПИК (специальный инвестиционный контракт, который предоставляет инвестору определенные льготы в обмен на обязательства создания в России производства. — «Эксперт»), который дает возможность понять правила игры. Но когда мы посмотрели СПИК 2.0 с точки зрения тракторов, мы поняли, что это невыполнимо. Если мы приложим его набор требований к любому нашему заводу полного цикла в мире, ни один из них не будет соответствовать. Вы правильно говорите, что это попытка подтолкнуть к локализации. Но нужно разводить два понятия — затолкнуть и привлечь.
— Слишком жестко вас принуждают. Можно было бы и помягче, да?
— Коротко говоря, да. И к чему мы приходим в итоге? Профильное министерство выбирает партнеров, которые что-то производят, но это технологии двадцатилетней давности. Мы в России хотим шагнуть в двадцать первый век либо в девятнадцатый? Вот это нам надо понять.
— Но ведь Claas — это же немецкая компания.
— Да, но они попали под категорию «российский производитель».
— А почему они попали, а вы нет?
— Я думаю, что этот вопрос лучше им задать. То, что они находятся в этой программе, — они молодцы. Они подписали первый СПИК, который был более гуманным.
— А вы почему не подписали его?
— Я не могу ответить на этот вопрос, потому что я не занимался им. Я руковожу представительством с 2017 года. Первый СПИК был раньше.
Я думаю, что лучше и правильней работать по законам свободного рынка, давая преференции тем игрокам, которые готовы больше инвестировать. А не выставлять заведомо невыполнимые условия. И инвесторы пойдут, потому что в России рынок действительно потенциально очень большой. А что получилось? Скажем так, инвестиционный климат не позволил сделать то, что планировалось сделать в 2010 году. Но когда-то это произойдет.
Правильная локализация — это дорого
— Вы же сейчас в Оренбурге запускаете производство тракторов?
— Да.
— То есть локализация идет…
— Мы стараемся, да. Но что такое локализация? Да, производство на территории России. А дальше идет определенная степень. Надо, например, локализовать двигатель, не просто его из компонентов собирать, а именно производить: литье чугуна, мехобработка и так далее и тому подобное.
— Что мешает это делать? У нас нет таких производств в стране? У нас нет технологий, которые вам необходимы?
— Тут какая дилемма. Те крупные предприятия, которые смогут делать то, что нам необходимо, спрашивают, какой будет объем заказа, потому что технологический процесс предполагает подготовку, инвестиции. И для этих гигантов наш объем неинтересен. Они говорят: «Мы даже будильник включать не будем, чтобы на встречу к вам успеть». Я утрирую, конечно.
А те предприятия, которые готовы с нами сотрудничать, не могут это сделать, так как их производство, например, не соответствует стандартам качества. Остается следующий подход: привести тех партнеров, которые делают для нас это глобально. Но бизнес предполагает, что если я куда-то прихожу, то сколько я должен инвестировать и что я от этого получу? И тут опять закон объема не срабатывает. Другими словами, то, что требуется сейчас по локализации, экономически непривлекательно.
— Вы знаете, мне Константин Бабкин (бенефициар компании «Ростсельмаш», президент ассоциации «Росспецмаш») примерно то же самое говорил. Что им как производителям необходим металл с определенными свойствами, а наши металлурги не готовы его делать в малых объемах. Приходится покупать за границей. Так, может быть, вам с ним вместе к металлургам прийти? Еще и Кировский завод (производитель тракторов «Кировец») позвать. Объем потенциального заказа будет больше.
— Вы знаете, это хорошая идея. Но все-таки, я думаю, нужный объем вряд ли сложится. Это первый момент. И второй момент: у нас на таком, знаете, подсознании есть довольно жесткая конфронтационная конкуренция, так что вряд ли получится договориться. И не потому, что John Deere не готов.
— Есть ассоциация «Росспецмаш», там много предприятий, им тоже нужен металл. Вы почему не там?
— Мы какое-то время там были. Но когда игра идет в одни ворота… То есть тебя приглашают быть а-ля участником, но при этом твое мнение заведомо не учитывается и ты проходишь какой-то ширмой… Это не мотивирует. Поэтому «Росспецмаш» — это хорошо отрабатывающее себя лоббистское объединение. У них это получается, они молодцы. Единственное, что важно видеть и знать независимым арбитрам, — это то, где Россия будет с точки зрения машиностроения через десять-пятнадцать лет. Может ли тот, кто сейчас владеет определенными заводами, сказать, что Россия догонит и перегонит таких гигантов, как John Deere? Я вам точно скажу: нет. Такого не произойдет.
— Из-за того, что ваша техника не локализована по имеющимся требованиям, она на треть дороже. Задача стоит локализовать те же трактора, чтобы убрать это превышение по цене?
— Вы знаете, у нас стоит задача довольно простая, и это не лозунг: чтобы люди, которые купили нашу технику, были ею довольны.
Что касается локализации, то мы это смотрели и считали. Многие исходят из того, что, если локализовать, будет дешевле. Нет. Это не так, так формула не работает. Понимаете, если локализовать правильно, то это будет дороже, потому что требует дополнительных затрат. Для того же тракторного завода это десятки миллионов долларов инвестиций. Для чего инвестиции делаются? Для того, чтобы получать возврат на инвестиции. А дальше мы применяем их на объем, скажем так, в одну, две, три тысячи тракторов и понимаем, что либо трактор становится значительно дороже, либо нам надо объем наращивать. А емкость рынка не позволяет дать этот объем. Вот это очень важно понять, посчитать всю экономику. Почему цивилизованный мир ушел от натурального хозяйства? Потому что это неэффективно и дороже.
Будущее за технологиями
— Россия — один из крупнейших производителей зерна в мире. Рядом есть Украина и Казахстан. Плюс огромное лесное хозяйство в России. Дорожное строительство. Может быть, имеет смысл сконцентрироваться здесь с тем, чтобы потом продавать технику, произведенную в России, в другие страны?
— С точки зрения бизнес-стратегии глобальной компании разные варианты, я уверен, рассматриваются. Я тут не могу прокомментировать, потому что не являюсь участником всего этого дела. Единственное, я знаю, что иногда имеет смысл подождать, пока логика восторжествует.
Правильный путь развития сельского хозяйства — минимизация затрат и повышение эффективности производства. Техника, которую поставляют западные лидеры, направлена на увеличение урожайности и производительности. Это доказанный факт. И если мы, скажем так, отрезаем ее… Можно и топором лес рубить. Почему та же самая Голландия, которая слабо сравнима с Россией по размерам, — мировой лидер по производству некоторых видов сельхозпродукции? За счет эффективных технологий. А мы эти технологии будем отрезать. Зачем мы это делаем? Абсолютно точно нужны и местные игроки, и западные игроки. Должен быть баланс. Это здоровая вещь для конкуренции, для движения вперед, для развития сельского хозяйства.
Люди, которые покупают технику John Deere, хорошо считают. Они принимают решение в ее пользу, даже несмотря на программу 1432, они почему-то покупают то, что дороже.
— Я понимаю вашу позицию, но я понимаю и то, что если вас не сдерживать, то вы похороните и «Ростсельмаш», и всех остальных.
— John Deere не требует каких-то особых преференций. John Deere говорит о том, что правила игры должны быть прописаны, прозрачны и последовательны.
— И одинаковы для всех.
— Наверное, вряд ли одинаковы для всех, потому что всегда будет любимый ребенок. Скажу не от лица компании, от себя лично: я предполагаю, что в любой стране есть определенные преференции для своего производителя. Главное, чтобы это не нарушало здоровый баланс здоровой конкуренции и не создавало занавес, который может отбросить страну назад. Поэтому закрываться нам нельзя никоим образом.
— Вы знаете, Константин Бабкин еще в 2013 году написал статью о том, что производить трактор в Канаде выгоднее, чем в России. Но сейчас этот тракторный завод они перевезли в Россию. То есть что-то же изменилось в России? Я к тому, что для них изменилось. А вы продолжаете производить тракторы в США и привозить их сюда.
— Дело в том, что Buhler был ориентирован на североамериканский рынок. Давайте посмотрим его статистику продаж. Нет у Buhler будущего в Канаде! А производить что-то в Канаде, чтобы потом привозить в Россию, экономически невыгодно. Поэтому они взяли технологию, которая уже исчерпала себя на североамериканском рынке, и привезли в Россию, потому что СНГ — это единственный рынок сбыта, который, по большому счету, остался у Buhler.
Если у человека, который какое-то время проработал в сельском хозяйстве, спросить, знает ли он, что такое John Deere, скорее всего он скажет, что это классная техника. А на вопрос, почему же он ее не купит себе, скорее всего ответит, что хотел бы, но нет средств. Вот над чем надо работать, понимаете? Не идти по сценарию «а давайте сделаем так, чтобы бедные платили меньше». Надо идти по сценарию, чтобы бедных меньше было. Вот самое основное. Давайте дадим возможность сельхозпроизводителю заработать. Вот две разные философии.
— Больше всего можно заработать на производстве продукции с высокой добавленной стоимостью. А если мы взяли металл с российского металлургического комбината, продали его в Европу или в США, а там из него сделали трактор John Deere и привезли его сюда, то, наверное, мы что-то делаем неправильно.
— Может быть. Тут, наверное, глобальнее надо смотреть и на чем-то специализироваться. Я не знаю ни одного государства, у которого все бы получалось. Тут надо разобраться, где вершки, а где корешки. John Deere открыт для любого диалога. Мы не пытаемся играть с любовью или нелюбовью правительства. Потому что, объективно говоря, чиновники — это люди, которые созданы для бизнеса. А не бизнес создан для чиновников. Правильно? Надо понять, что двигает человеком, который заводит будильник на шесть часов утра, чтобы проснуться и заняться каким-то делом. Что им двигает? Страх, что у него что-то заберут? Или все-таки возможность что-то сделать? Вот это две вещи, которые надо понимать. На страхе далеко не проедешь.
— Каковы тенденции развития сельскохозяйственной техники? Куда двигается инженерная мысль?
— Инженерная мысль двигается в сторону точного земледелия. Что это значит? Человек, который управляет сельхозбизнесом, должен четко понимать и прогнозировать, сколько он получит с гектара. И у нас уже есть решения, когда за счет определенных методик обработки почвы, внесения удобрений, посадочного материала снижались затраты и увеличивалась производительность. Я не буду называть компанию, но доходило до того, что на сое получали экономию шесть тысяч рублей на гектар.
— За счет точности?
— За счет управления массивом данных. За счет понимания, что мы делаем и как мы делаем. Делается, например, химанализ почвы. Исходя из него, мы понимаем, где, в каком месте сколько удобрений вносить — здесь больше, здесь меньше, а здесь вовсе не нужно.
А дальше комбайн идет и убирает, да. И он показывает не только сорность зерна и влажность, но он показывает еще и урожайность. Что на том участке мы собрали больше, а на том — меньше. Ни один агроном не сможет это сделать, если только не пройдет, что называется, на четвереньках все поле.
— Мы уже касались темы СПИК. Сейчас развивается СПИК 2.0, который предполагает льготы для инвестора, который готов разрабатывать и внедрять современную технологию из перечня, утвержденного правительством. Уже объявлены первые конкурсы на разработку таких технологий. В частности, есть тендер по трактору малой мощности. Вы готовы в этом участвовать?
— Мы внимательно смотрели, и встречались, и разговаривали. И мы поняли, что на текущий момент, исходя из тех требований, которые выставляются, это экономически даже не то что непривлекательно, это экономически нецелесообразно. Это значит, что сегодня мы не готовы участвовать в этом.
— Я не так давно разговаривал с заместителем министра промышленности и торговли Василием Осьмаковым, и он мне сказал, что на конкурсе по трактору малой мощности ожидает жесткой конкурентной борьбы между четырьмя-пятью претендентами.
— Я бы сказал, что размер этого приза переоценен, учитывая объем российского рынка. John Deere не готов делать шаг назад: можно, конечно, взять и привезти, как одна из наших хорошо известных компаний, технологию двадцатилетней давности.
— Это вы про кого? Про «Ростсельмаш»?
— Скажем так, Buhler — это вряд ли высокотехнологичная машина, хотя, может быть, я чего-то не знаю.
Все, что John Deere предлагает в России, это же продается в Америке и в Европе. То есть вы не найдете на российском рынке ни одной машины, которая принадлежит прошлому тысячелетию.
— Было бы странно, если бы вы везли сюда старую технику, которая на треть дороже, чем российская...
— Поэтому я вижу ситуацию следующим образом: иногда для того, чтобы успеть, надо немного подождать. Сейчас это экономически нецелесообразно и непривлекательно. Но рано или поздно люди поймут, что не комбайн создает добавочную стоимость в сельском хозяйстве и не трактор, а технология.
— Возможно, останавливает то, что земли у нас много и мы можем себе позволить просто обрабатывать больше земли.
— Конечно.
— Мы берем площадью, а кто-то берет технологиями. Нам пока, видимо, технологии и не особо нужны.
— Наверное, каждый скажет, что нам нужны технологии. Я сторонник того, чтобы за словом было дело. Вот мы постоянно слышим от профильных министерств, что у на старый парк и все плохо. Ребята, это все понятно. А что сделано? Дело отсутствует.
Справка
John Deere — один из мировых лидеров в сфере машиностроения, производит сельскохозяйственную, лесозаготовительную и строительную технику, а также предоставляет сопутствующие сервисные услуги. Входит в список 100 крупнейших компаний журнала Fortune. Продает свою продукцию более чем в 160 странах мира, штат работников — 73,5 тыс. человек. Среди компаний, работающих в той же области, John Deere имеет один из самых высоких коэффициентов соотношения средств, вложенных в научные исследования и разработки, к объему продаж. Чистая прибыль компании по итогам 2020 года составила 2,75 млрд долларов. Прогноз годовой прибыли на 2021 год — 5 млрд долларов.
Первое российское производство John Deere в России было открыто в 2005 году в Оренбурге. В 2010 году был открыт завод по сборке комбайнов, тракторов и строительной техники в городе Домодедово (Московская область). Инвестиции составили более 200 млн долларов. В 2020 году производство тракторов и комбайнов из Домодедова перенесено в Оренбург.
Модельный ряд техники, выпускаемой на российском заводе John Deere, включает в себя пять моделей посевной техники в 20 модификациях, четыре модели почвообрабатывающей техники в 15 модификациях, две модели комбайнов и один трактор в семи модификациях. Мощность производства — до 15 машин в смену.
Хочешь стать одним из более 100 000 пользователей, кто регулярно использует kiozk для получения новых знаний?
Не упусти главного с нашим telegram-каналом: https://kiozk.ru/s/voyrl