Человек с улицы Эйзенштейна. К 100-летию кинорежиссера Станислава Ростоцкого
Юбилей выдающегося режиссера советского кино Станислава Ростоцкого — повод не только пересмотреть его фильмы, но и вспомнить сюжет, во многом определивший его творческую биографию: знакомство и дружбу с великим Сергеем Эйзенштейном. Об истории этих отношений рассказывает Сергей Николаевич
«Хорошо смеется» — эти слова написал великий Сергей Эйзенштейн на фото юного Стаса Ростоцкого. Зарубка на память, чтобы не забыть улыбку и мальчика, выбранного среди сотен претендентов на главную роль в фильм «Бежин луг». Но тогда у них не сложилось. Родители Стаса были настроены против «синема». Ничего ему не сказали, когда пришел вызов со студии. И даже не один. Отправили сына в пионерлагерь.
— Где ты был? — спросит Эйзенштейн, когда встретит Ростоцкого осенью. Съемки фильма были в самом разгаре. — Мы так тебя искали.
Стас хмуро промолчит. А когда узна́ет, что на его роль взяли другого исполнителя, слезы сами хлынут из глаз. Видя это неподдельное горе, Эйзенштейн определит его в массовку.
Стас даже успеет получить и потратить свой первый гонорар: купит себе старенький фотоаппарат «Ария». Но однажды ему скажут, что приходить больше не надо. Съемок не будет.
Как потом Ростоцкий узнал, фильм закрыли, весь отснятый материал уничтожили, остались только припрятанные монтажером обрезки и потрясающей красоты фото, которые Стас увидит много лет спустя, уже сам будучи маститым кинорежиссером.
Эйзенштейн и после смерти будет посылать ему свои приветы из «ниоткуда с любовью». То в Австралии ему вдруг покажут черновой четырехчасовый материал его фильма «Да здравствует Мексика!», считавшийся утраченным, то вдруг в архивах Мастера обнаружится эта его детская «улыбающаяся» фотография. Или совсем уже из области несбыточного — улицу, на которой жил Ростоцкий, из 4-го Сельскохозяйственного проезда в один прекрасный день и переименовали в улицу имени Сергея Эйзенштейна.
— Я тебя поздравляю, — скажет ему мудрая жена Нина, — знаю, как ты будешь счастлив.
И Ростоцкий был счастлив. Так же, как когда первый раз переступил порог квартиры Сергея Михайловича на Потылихе. Когда увидел бесконечные ряды книг, теснившиеся от пола до потолка. Эти ярко-желтые стены, и синюю люстру, и черный рояль с детским скелетиком под стеклянным колпаком. И все фотографии великих с дарственными.
Почему-то больше всего запомнился портрет Всеволода Мейерхольда, где на белом воротничке рубашки было выведено острым почерком: «Горжусь учеником, уже ставшим мастером». «Мастер» — еще одно ключевое слово для понимания истории отношений Ростоцкого с Эйзенштейном. Ростоцкий видел себя его подмастерьем, готов был чистить его башмаки (о чем сказал при первой встрече) и носить за ним портфель.
Сергей Михайлович только рассмеялся. В этих услугах он точно не нуждался. Он просто стал заниматься со Стасом. Для начала вручил обязательный список книг, к нему добавил список композиторов и художников. Велел начинать свой день с визита в существовавший тогда Музей западного искусства на Пречистенке — три-четыре картины французских импрессионистов. Не больше! Но изучить их досконально.
Теперь Ростоцкий проводил все дни напролет в Ленинке, в консерватории, бегал по музеям и театрам. Конспектировал «Ругон-Маккаров», штудировал Бальзака, слушал до одурения Дебюсси и Равеля. И переполненный впечатлениями и новыми знаниями, шел на Потылиху, где его ждали к завтраку. «Когда-нибудь ты озаглавишь свои мемуары “Эйзенштейн в халате”», — съязвит Сергей Михайлович, который принимал своего юного гостя поутру исключительно в халате.
Но до мемуаров дело так и не дошло. Началась война. Первоначально у Стаса была бронь («больной позвоночник»), потом бронь отменили и он загремел на передовую. В боях Ростоцкий прошел путь от Вязьмы и Смоленска до Ровно. В феврале 44-го его едва не раздавил немецкий танк. Спасло чудо. Тяжело раненного, его госпитализировали в Ровно, потом в Москву, где он перенес несколько операций. Ногу спасти не удалось. Начиналась гангрена. Всю оставшуюся жизнь он будет носить протез. Об этом знали только близкие. Гордый поляк, он даже последние годы ходил без палки, преодолевая чудовищную боль.