Откуда в утопии свобода
Утопия, помещенная Франсуа Рабле в его роман «Гаргантюа и Пантагрюэль»,— аббатство, которое Гаргантюа основывает для брата Жана в качестве дара за его подвиги
«Само здание было построено в виде шестиугольника, с высокими круглыми башнями по углам, диаметром в шестьдесят шагов каждая; все башни были одинаковой величины и одинаковой формы. <…> В нем насчитывалось девять тысяч триста тридцать две жилые комнаты, при каждой из которых была своя уборная, кабинет, гардеробная и молельня и каждая из которых имела выход в большой зал». Помимо этих комнат, в здании находились библиотека, «прекрасные просторные галереи, расписанные по стенам фресками, которые изображали подвиги древних героев, события исторические и виды различных местностей», «были устроены для развлечения ристалище, ипподром, театр, бассейн для плавания и изумительные трехъярусные бани», «манежи для игры в маленький и в большой мяч», «красивый парк с чудным лабиринтом посредине», сад и «большой парк, где была пропасть всяких зверей».
У Рабле «монах обратился с просьбой основать обитель, не похожую ни на какую другую». Архитектурно это не похоже на монастырь, но похоже на замки Луары, только «стократ пышнее Бониве, Шамбора и Шантильи». По устройству жизни Телем — это королевский двор без монарха. «Устав состоял только из одного правила: ДЕЛАЙ ЧТО ХОЧЕШЬ», и это главный тезис утопии Рабле, но более предметно жители аббатства занимались придворными досугами — они пировали, танцевали, охотились, гуляли, читали, музицировали, смотрели спектакли и участвовали в спортивных состязаниях. Это идеальные ренессансные придворные. «Среди них не оказалось ни одного мужчины и ни одной женщины, которые не умели бы читать, писать, играть на музыкальных инструментах, говорить на пяти или шести языках и на каждом из них сочинять и стихи и прозу. Нигде, кроме Телемской обители, не было столь отважных и учтивых кавалеров, столь неутомимых в ходьбе и искусных в верховой езде, столь сильных, подвижных, столь искусно владевших любым родом оружия; нигде, кроме Телемской обители, не было столь нарядных и столь изящных, всегда веселых дам». Это общество обслуживается множеством слуг и мастеров — «там жили ювелиры, гранильщики, вышивальщики, портные, золотошвеи, бархатники, ковровщики, ткачи».
В монастырь принимались только молодые люди. Можно предположить, что заняты они были прежде всего друг другом. Рабле не пишет об этом прямо, но всячески намекает: «надлежит ввести правило, воспрещающее женщинам избегать мужского общества, а мужчинам — общества женского», «перед залами женской половины находились помещения для парфюмеров и цирюльников, через руки которых непременно должны были пройти мужчины, навещавшие женщин». Отношения были свободными, желающие могли заключить брак, выйдя из монастыря. «Когда кто-нибудь из мужчин бывал вынужден покинуть обитель, то ли по желанию родителей, то ли по какой-либо другой причине, он увозил с собою одну из женщин, именно ту, которая благосклонно принимала его ухаживания, и они вступали в брак; они и в Телеме жили в мире и согласии, а уж поженившись, еще того лучше; до конца дней своих они любили друг друга так же, как в день свадьбы».
«Гаргантюа и Пантагрюэль» считается великим текстом мировой литературы, но Телем не считается великой утопией. Первая книга романа, «Гаргантюа» (изначально она была второй и вышла после «Пантагрюэля»), была опубликована через 18 лет после «Утопии» Томаса Мора, и это соседство придало тексту статус полемики, но полемики, не отмеченной печатью философии. С одной стороны, это как будто бы и естественно, поскольку мы имеем дело с произведением «смеховой культуры», не предполагающим аргументов против Мора с философских, экономических или политических позиций. Однако Михаил Бахтин, придавший роману Рабле колоссальное значение манифестации alter ego европейской цивилизации — карнавальной, смеховой, народной культуры,— именно телемский фрагмент таковым не считал. «По своему существу Телем,— пишет он,— гуманистическая утопия, отражающая влияние книжных (преимущественно итальянских) источников». Она выстроена на «простой замене отрицания утверждением. <…> В средневековой литературе мы найдем целый ряд аналогичных построений: например, „Правила блаженного Либертина" — пародийный монашеский устав, построенный на разрешении и освящении того, что монахам запрещается. <…> В эпоху Ренессанса образ „монастыря наизнанку", где все подчинено культу Венеры и любви, дает Жан Лемер в „Храме Венеры" и Кокийар в „Новых правах". Оба эти произведения оказали некоторое влияние на Рабле».