Запретный плод
Мария Лобанова решилась подробно рассказать «Татлеру» свою женскую историю: ноль детей, два брака, один развод, движение от childfree к childless и обратно.
Я бесплодна, у меня не может быть детей. Недавно упомянула об этом в посте — и полгорода написало мне в комментариях, какая я смелая и сильная. А вторая половина написала в личку: как они сами несчастны, потому что тоже не могут родить, но боятся и стесняются об этом говорить.
Я случайно открыла ящик Пандоры. На бегу ногой задела. Вообще-то по задумке пост был о помощи детям-сиротам, которым я (бездетная, но это вообще не принципиально!) могла бы помочь. Ну и объяснила по ходу пьесы, что у меня в биографии вот такая незадача. Другой замысел Бога, мне неизвестный. Я пытаюсь разгадать. А пока грызу эту головоломку — могу принести пользу, чтобы зря времени не терять.
Но, оказывается, у нас в обществе не принято говорить о своей бездетности.
Если ты, к примеру, Собчак или Божена образца нулевых или Арина Холина в настоящем, то можешь назвать себя чайлдфри, это нормально. Но признаваться в том, что ты технически не можешь иметь детей, нельзя ни за что. Такое социальное харакири: ты как бы несчастная, ущербная, обделенная, в тебе геном неудачницы и, давайте уж начистоту, кто ж на тебе такой женится?
Такое ощущение, что в головах забыли чип образца девяностых. И он все еще сигналит двадцать пятым кадром: если к твоей неземной (еще хуже, если земной) красоте не приложить ребенка, то глупо надеяться на камни De Beers, квартиру в Noble Row и «сессну», чтобы летать на ней между приморскими виллами. А если кого и отхватишь, то точно не удержишь. Ибо в патриархальном обществе женщина — всего лишь придаток мужчины. Что она без него? Ничто. У нее только один козырь на руках: она может стать матерью его ребенка.
Да, для патриархального мужчины только это и имеет значение. Ибо женщин много, а детей он заведет с какой-нибудь одной (ну, хорошо, с двумя или даже несколькими), но все же узок круг тех героинь. Если мужчина считает, что главная и единственная цель женщины — родить ребенка, то бесплодная женщина нарушает всю его жизненную экосистему.
Не буду делать вид, что я умная и продвинутая, но установка «дети для женщины — главный смысл жизни» с ранней юности приводила меня в панику. То есть на уровне психологии я была бесплодна лет, наверное, с двадцати. Но вот интересно, стала бы я выходить замуж, если бы уже на том этапе выяснилось, что я бесплодна и физически?
Впрочем, мой первый муж тоже в голове был бесплодным. Как многие амбициозные мальчики того времени, научившиеся играть в рискованные игры с государством и нашедшие способ прятать прибыль на цифровых счетах в Coutts или Pictet, он дико боялся стать жертвой какого бы то ни было давления. Боялся потерять контроль над своими деньгами. А ребенок сделал бы его уязвимым. Мы давно развелись, и я не знаю, справился ли он с этим страхом. Но его установка «не оправдывай свое существование наличием детей, ищи другой смысл» осталась со мной. Она оказалась выгодна нам обоим. Муж радовался, что я не могу манипулировать им с помощью ребенка, я думала о том, что для материнства у меня впереди еще целая жизнь.
Возможно, я изначально бесплодна, просто было недосуг проверить. Первый раз я вышла замуж в девяностые за человека, с которым познакомилась первокурсницей — вроде рано было сразу рожать. Потом Лондон, квартира рядом с Tower Bridge, где жили нувориши из Сити и мы, представители новой волны русских эмигрантов. Моя жизнь состояла из нападений на Harrods и Harvey Nichols, вечеров в Hakkasan, заседаний благотворительных комитетов: мне сказали, что лучший способ войти в местное общество — заняться благотворительностью. Лучше бы посоветовали тогда родить. Я участвовала в балах Красного Креста и организовала общество любителей Большого театра Friends of the Bolshoi. Только появившаяся на небосклоне Анастасия Волочкова станцевала в его пользу, а Рейф Файнс провел с нами светскую премьеру своего фильма «Онегин» — о чем, конечно, написал британский Tatler. Меня представили принцу Чарльзу, причем дважды (он