«Свобода определяется рамками»: как пианист Риад Маммадов переосмысляет классику
Как сегодня строится карьера классических музыкантов в России? Можно ли исполнять Скрябина и азербайджанский джаз одновременно? Насколько справедлива культура отмены? Об этом Forbes Life поговорил с пианистом и музыковедом Риадом Маммадовым
Пианист Риад Маммадов — тот редкий представитель классической музыки, который в своем творчестве выходит далеко за академические рамки. С одной стороны, он окончил Московскую консерваторию и аспирантуру по специальности «фортепиано», а также теоретическую аспирантуру как музыковед, исполняет Чайковского, Шопена, Скрябина, Дебюсси. С другой — его можно увидеть, например, в «Клубе Алексея Козлова» играющим колоритный, сложный и наполненный древней культурой азербайджанский джаз-мугам. Любовь к гибридным формам и экспериментам не удивляет: как рассказывает сам музыкант, на его карьеру и взгляды серьезно повлияли проекты и дружба с другим революционером в классических жанрах — дирижером Теодором Курентзисом, а также его братом Вангелино.
Весной 2020 года музыкант записал мини-альбом Surrogate dreams II с произведениями Чайковского, Шопена и Дебюсси и сингл в жанре джаз-мугам «В ожидании Азизы», а в июне 2021 года представил EP I Hope This Night Will Never End, куда вошли его фортепианные пьесы. В январе 2022 года Риад Маммадов дал сольный концерт в Пушкинском музее, произведения из программы которого были выпущены отдельным альбомом. В августе 2022 года Маммадов представил новую программу под названием «Скрябин, джаз и мугам», а 10 сентября сыграет мировую премьеру своей собственной «мугам-сюиты» в Красноярской краевой филармонии. Услышать музыканта в столице можно в Московской филармонии 22 сентября.
В интервью Forbes Life Риад Маммадов рассказал о проблемах современного музыкального образования, знакомстве с братьями Курентзисами и рокерском отношении к классике.
— Как и почему ты выбрал музыку своей профессией? Какое ты получил образование?
— Я не чувствую, что это моя профессия. Профессия ограничивается рамками деятельности, в музыке они, конечно, тоже есть, но более условные. Скорее это образ жизни. Я всегда, с самого детства, чувствовал себя в нем достаточно комфортно, поэтому не делал какой-то серьезный внутренний выбор в 14-15 лет, и он не стал для меня большим решением размером с китайскую стену. Просто все больше и больше ты погружаешься в музыку будто в воду, и твоя жизнь постепенно меняет свою форму, подстраивается под это погружение.
— Насколько этот образ жизни к тебе перешел от родителей? Ты рассказывал, что они художники и что у вас очень демократичная семья.
— Мне сложно сказать, насколько это от родителей, я ведь не рос в другой семье, не был в другой ситуации. С детства я наблюдал, как все воспринимают художники и их окружение, в котором, конечно, музыкантов и артистов было гораздо больше, чем финансистов или физиков. И, наблюдая, начинал примерять на себя. У нас дома всегда царила атмосфера творческой свободы, но это никак не отменяло часов, которые нужно было проводить за инструментом каждый день, пока друзья во дворе гоняли мяч. Моя семья достаточно демократичная, они приветствовали любые мои решения. Я рисовал, увлекался фотографией. Музыка была для меня местом, где я чувствовал себя самим собой, где мне было просто хорошо. Впоследствии она стала для меня и местом утешения, где можно было не скрыться от переживаний, а понять и осмыслить их. Я просто не мог не заниматься ей, потому что без музыки мне становилось плохо — не только духовно, но и чисто физически.
— В какой-то момент у тебя был выбор — получить высшее образование в России или уехать, например, в Берлин. И ты выбрал Россию. Расскажи, почему ты тогда принял такое решение и не жалеешь ли сейчас об этом?
— Русская фортепианная школа — лучшая в мире. В нашей музыкальной ДНК живут традиции венских классиков, романтиков, постромантиков — Бетховена, Листа, Шопена. Мы смогли унаследовать их ценности и находились на расстоянии нескольких рукопожатий от этих людей. И мне хотелось все это почувствовать, понять и попытаться добраться до сути. Большое значение имеет всегда наслушанность уха. Она формирует частоты твоего сердца и настраивает духовные антенны, и тогда ты понимаешь, что тебе близко, а что нет. Я слушал записи в исполнении Горовица, Рихтера, которые вроде бы играли одно и то же произведение, но какие это были разные прочтения. В детстве я никак не мог понять, в чем эта разница, и чувствовал необходимость разобраться. В консерватории мы учимся тому, как правильно читать текст, — это половина пути. А вторая половина начинается, когда ты можешь войти в этот мир, когда у тебя уже есть от него ключи. И прочтение текста — это «всего лишь» ключ, как точка у Бродского: «Он был всего лишь точкой. И точкой была звезда». И, открывая дверь и создавая новые системы координат, только здесь ты начинаешь выступать как творец. И однажды наступает очень интересный момент, когда консерваторию в себе нужно «забыть». Потому что мы не должны ограничиваться только тем, чему нас учили, и тем, что единственно хорошо, это остановка. И еще ее нужно забыть для того, чтобы потом вспомнить и осознать, чему тебя научили.
Разница между исполнителями и музыкантами во многом заключается в том, что в первом случае за хорошим прочтением текста часто не стоит больше никакого действия. Когда ты остаешься хорошим студентом, диалог со слушателем не может идти про музыку, он больше про исполнительство. Что тоже неплохо и сейчас достаточно редко встречается, но если мыслить категориями искусства, то этого недостаточно. Композиторы в тексте оставили шифры, и мы их должны прочесть. Это как матрица. Но пускаться в этот путь, разумеется, очень страшно.
— Стандартный путь музыканта — пойти на многочисленные конкурсы, попасть на глаза менеджерам и руководителям консерваторий, чтобы потом получить контракт. Но если ты выходишь за прописанные рамки, не бегаешь по конкурсам, ты очень рискуешь. Как ты решился на этот риск?
— В индустрии конкурсов есть понятные и давно разработанные механизмы, которые идут как часы. Если ты при этом действительно хороший музыкант и понимаешь, как все устроено, все будет в порядке, когда ты туда попадешь. Но интересно, что даже человек, который выигрывает конкурсы, может совсем по-другому играть концерты, потому что это иная форма выразительности, ты решаешь совсем другие задачи.
Я решился на риск, потому что в какой-то момент ушел от участия во всех возможных конкурсах. Они часто не про музыку и не про индивидуальность, а про то, кто быстрее и чище. Есть два пути музыкального развития. Один — это крестоносцы, у них своя идеология, и она заслуживает огромного уважения. Но есть совершенно другая сфера, второй путь — это тибетские монахи. Внешне они никак не могут сравниться с крестоносцами, которые готовы пойти за тобой и в огонь, и в воду. Но у монахов совсем другие категории мышления и развития. Это еще не всеми пройденная и проведенная дорога.