Книги: Евгений Водолазкин
Каждая книга доктора филологических наук — бестселлеры «Соловьев и Ларионов», «Лавр», «Авиатор» — событие для всей страны. Не стал исключением и вышедший в издательстве АСТ роман «Брисбен» — переосмысленный в сюжет личный опыт переезда автора из Киева в Петербург.
Вы переехали из Киева в Ленинград в двадцать два года, поступив в аспирантуру Института русской литературы Академии наук СССР. Тосковали по родному городу?
Я радовался, открывая для себя Ленинград. Конечно, тоска по Киеву была. Сейчас она соединилась с грустью. Для этого, увы, есть причина — то, что происходит на Украине с 2014 года. Мой переезд в Ленинград в какой-то мере был возвращением. До переворота 1917 года наша семья жила в Петербурге, мой прадед был здесь директором гимназии. Во время Гражданской войны он присоединился к Белому движению, а потом принял разумное решение перебраться в Киев, где его никто не знал. Сейчас я — снова в Петербурге, а родителей уже нет в живых.
Бабушка описывала мне свое петербургское детство. Она помнила здешние зимы, себя и брата в меховых шубках, искрящихся на солнце… Рассказы бабушки сопровождали все мое детство, поэтому Петербург для меня — это как Брисбен для героини моего романа (город в Австралии, в котором мечтает жить мать главного героя одноименного романа Евгения Водолазкина. — Прим. ред.). Переехав в Петербург, я генетической памятью узнавал эти улицы. И ни тогда, ни сейчас у меня не было мысли о том, чтобы переехать куда-то еще.
Петербург вас не разочаровал?
Нет, хотя у меня сложные отношения со здешним климатом: с ноября по февраль у меня бессонница, притом что в белые ночи сплю как убитый. Я до сих пор помню ощущение счастья в тот момент, когда впервые соприкоснулся с Петербургом, и до сих пор испытываю уколы этого счастья.
Петербург для вас — зона комфорта или дискомфорта?
Зона комфорта — это ванна. Слово «комфорт» плохо приложимо к такому холодному городу, пронизанному ветрами, снегами и туманами. Как говорил академик Дмитрий Сергеевич Лихачев, Петербург — город трагической красоты. А трагическая красота не может быть комфортной. Поэтому из этих двух определений — если уж рассуждать в таких терминах — я склонен выбрать «дискомфорт».
Кстати, о Лихачеве. Сейчас о нем вспоминают очень мало, хотя даже в нулевые, уже после его смерти, регулярно цитировали и обсуждали. Почему так произошло?
Дело точно не в Дмитрии Сергеевиче, потому что его мысли в полной мере сохранили свою актуальность и сегодня. Значит, нет запроса. Почему? Мне самому это до конца не ясно. Сейчас происходит перестройка общественного сознания, и общество, видимо, само не понимает, что ему нужно. Когда эта перестройка завершится, возвращение к приоритету культуры, о которой говорил Лихачев, станет возможным.
В ваших романах — начиная с «Соловьева и Ларионова» и заканчивая «Брисбеном» — действие происходит в нескольких эпохах, в «Лавре» — в XV веке. При этом очевидно, что вы пишете о современности. Почему русская литература говорит о том, что происходит сейчас, знаками прошлого?
Литература должна обладать глубиной истории. Чтобы делать ответственные заявления, нужен стереоскопический взгляд, берущий начало далеко в прошлом. Только такой взгляд обеспечивает взвешенность и ценность высказывания. К тому же отсутствие каких-то качеств в нынешней эпохе будет выглядеть ярче, если показать их наличие в другом времени, на этом во многом построен «Лавр». Даже исторические романы — это зеркало, в которое смотрится современность. И часто видит себя в нем не в лучшем виде.