«Остров обреченных». Отрывок романа одного из наиболее трагичных и плодовитых шведских прозаиков ХХ века Стига Дагермана
На следующей неделе в издательстве Ивана Лимбаха выходит книга Стига Дагермана "Остров обреченных" в переводе Наталии Пресс. Этот роман написан совсем молодым человеком – в 1946 году писателю было двадцать три. В истории нескольких героев, потерпевших кораблекрушение и оставшихся на острове, читатели разглядели высказывание о смерти и памяти – Дагерман обрел популярность среди интеллектуалов Европы. Он покончил с собой в тридцать один год, но успел войти золотой фонд шведской литературы и стать классиком шведского модернизма. "Остров обреченных" можно прочесть и как необычный вариант экзистенциального романа, и как живую, жутковатую историю конкретных людей, чья боль становится нашей болью. Esquire публикует фрагмент первой главы романа.
Весенними воздушными шарами серые клочья рассвета разлетаются во все стороны, обнажая морскую ткань и обретающий четкие контуры остров. Обломки мачт корабля, похожие на лианы обрывки такелажа и треснувшая лебедка поднимаются к небу, к его обвисшим парусам из зеленого шелка, которые вдруг натягиваются и становятся гладкими, словно лед, но шелка мало, чтобы покрыть собой весь остров, и сквозь разрывы во все стороны хлещут потоки света, изливаются в море апельсиновым соком, и море быстро поглощает его, стремительные желтые языки пламени скользят по темным просторам. Ножницы яркого света обрезают зеленый шелк рассвета по краям, а в разрезах загораются обрывки серой дымки, воспламеняются солнцем, на неимоверной скорости приближающимся к острову, словно налитый кровью глаз великана, а потом шелк лопается, и где-то там, на востоке, от него остается лишь крошечный обрывок, рыбацкий поплавок.
Все это действо кажется Луке Эгмону бесконечным падением. Продолжая хватать ртом воздух, он пытается подняться на ноги, но удается ему это, лишь когда скорость падения немного замедляется. Покачиваясь от жуткой боли в ногах и ощущая в горле щекотание приснившейся воды, он встает, брезентовые обмотки шуршат от малейшего движения, он с отвращением чувствует, как жжется забившийся под ногти песок. Опьяненный знанием собственной судьбы, пошатываясь, он бредет к лагуне, опускается на колени у самой воды, в исступлении погружает пальцы в обжигающую воду. Что-то давит ему на плечи, будто кто-то повис у него на шее; он ощущает непреодолимую тягу нырнуть, губы притягивает к воде словно магнитом, и вот лицо уже приближается к поверхности воды, а со дна лагуны поднимается подрагивающее отражение.
Обрывок сна еще трепетал на поверхности, и, стоя на коленях, он словно заново проживал сновидение, но уже наяву. Тем временем красный поплавок — испачканный кровью огромной рыбы — медленно, бесконечно осторожно всплывал на поверхность моря, как будто им управлял невидимый рыбак, изо всех сил старающийся не спугнуть добычу. Жажда, думал Лука Эгмон, все есть жажда. Вина, страх, все виды мук совести, жестокость и ложь — все это просто жажда; бегство и унижение, свершения и стремление к единству — все это просто жажда.