Просвет не виден
Минувший год в украино-российских отношениях ничем хорошим не запомнился: провал переговоров по введению миротворцев на Донбасс, углубление «газового противостояния», обострение в Азовском море, церковный конфликт. Весь этот невеселый набор автоматом перетекает в повестку дня 2019-го…
Обстоятельства печальные. Тем более удивительны результаты социологического опроса, проведенного на финише ушедшего года Киевским международным институтом социологии совместно с российским «Левада-центром». Согласно ему, 48 процентов граждан Украины обозначили свое отношение к России и россиянам как хорошее или очень хорошее, а о плохом или очень плохом отношении заявили 32 процента. С 2015 года все больше граждан Украины видят в северовосточных соседях друзей, а не врагов — за прошедшие три года их доля выросла в украинском обществе почти вдвое. Конечно, эти цифры далеки от тех, что наблюдались до 2014 года (тогда о положительном отношении к России и россиянам говорили порядка 85 процентов граждан Украины), однако тенденция налицо и явно противоречит «официальному фону» украино-российских отношений, который конфликтен едва ли не по всем ключевым направлениям.
Ситуация на Донбассе
На старте минувшего года многие питали надежды на улучшение ситуации на Донбассе — в связи с активизировавшимися переговорами по введению в мятежный регион международного миротворческого контингента. Свидетельством того, что у этих переговоров есть перспектива, воспринимался и первый за много лет крупномасштабный обмен военнопленными. Увы, 2018 год разбил все надежды. Слишком уж разный смысл в Киеве и в Москве вкладывали в слово «миротворческий контингент».
В Киеве под этим подразумевали создание на территориях непризнанных ДНР и ЛНР международной (то есть дружественной Киеву) администрации, которая должна была бы со временем передать свои функции этому самому Киеву. Проще говоря, путем «введения миротворцев» украинские власти планировали добиться того, чего у них не получилось сделать в 2014 году: ликвидировать непризнанные республики и полностью восстановить власть над Донбассом. Излишним будет говорить, что этот вариант не был приемлем ни для Москвы, ни для самих мятежных территорий. А иные компромиссные варианты Киев не принимал: любой компромисс был бы расценен ультрапатриотами как «консервация сепаратизма» и «сдача национальных интересов».
При этом доля ультрапатриотов в украинском обществе не так уж велика, и, более того, постоянно уменьшается. Так, по состоянию на июль 2018 года опрос, проведенный группой «Рейтинг», показал, что войну до победного конца поддерживают лишь 21 процент граждан Украины (32 процента опрошенных согласны на прекращение военных действий через заморозку конфликта, еще 24 процента высказались за предоставление территориям непризнанных ДНР и ЛНР некоего самостоятельного статуса в составе Украины). А опрос того же «Рейтинга» совместно с Киевским международным институтом социологии в конце октября выявил, что доля «ястребов» заметно ужалась — до 17 процентов. Проблема, однако, в том, что Петр Порошенко и многие другие украинские политики ориентируются именно на сторонников войны до победного конца. С таким избирателем банально проще работать: пообещай ему украинский флаг над руинами Донецка — и он побежит к избирательной урне, сжимая в руках бюллетень. Именно ориентация на наиболее агрессивную часть избирателей толкает украинских политиков в конфликтную риторику.
И тут прогноз очевиден: до марта 2019 года, когда состоятся президентские выборы, такая ситуация вряд ли изменится.
Газовые войны
В феврале 2018 года «Нафтогаз Украины» рапортовал о громкой победе: Стокгольмский суд постановил взыскать с «Газпрома» в пользу «Нафтогаза Украины» 4,7 млрд долларов штрафа за невыполнение ранее заключенных обязательств по транзиту газа в Европу посредством украинской газотранспортной системы. Украинские власти анонсировали и другие иски к российскому газовому монополисту — в общей сложности на 12 млрд. Правда, украинских граждан куда больше впечатлили премии, которые по этому поводу получили сотрудники украинского предприятия,— на общую сумму в 46 млн долларов США. 7,9 млн из них получил лично глава украинского «Нафтогаза» Андрей Коболев, который держать деньги на родине не стал, а перевел их своей проживающей в США матери. Свои действия он пояснил тем, что… не может быть спокоен за судьбу денег, пока они остаются на Украине.
Украинского обывателя при этом беспокоили иные проблемы: как управиться с ростом счетов за газ, которые приходят из ведомства Коболева? По состоянию на 1 сентября 2018 года совокупный долг граждан Украины за газ превысил 16 млрд гривен. А в октябре премьер Гройсман заявил о новом повышении цен на голубое топливо — еще на 23,5 процента. Вслед за газом подорожало и отопление — в среднем на 12–30 процентов в зависимости от населенного пункта.
Стало очевидно, что и сама победа над «Газпромом» в Стокгольмском суде сродни пирровой, в особенности с учетом истекающего в нынешнем году контракта на транзит российского газа через Украину и перспектив самого этого транзита. В 2019 году ожидаются сразу две крупные газовые «премьеры»: газопровода из России в Турцию (так называемого «Турецкого потока», который позволит прокачивать в Турцию и, возможно, на юг Европы до 32 млрд кубометров газа в год) и завершение строительства второй очереди «Северного потока», который пройдет через Балтийское море в Германию (ориентировочно данный газопровод сможет перекачивать 55 млрд кубометров газа в год). Если учесть, что в 2018 году Россия прокачала через территорию Украины 87 млрд кубометров газа, то не трудно оценить виды: светлого транзитного будущего у Украины не просматривается.
По словам главы российского МИДа Лаврова, Россия пока не приняла окончательного решения о прекращении транзита газа через Украину даже в случае, если оба обходных газопровода заработают в срок. Однако рассуждать об этом следует в терминах перезаключения договора на транзит газа после 2019 года. При этом в ходе этих переговоров определенно предстоит также урегулировать вопросы с исками в Стокгольмском арбитраже и тому подобные моменты. Не исключено, что в процессе переговоров Украине придется отказаться, скажем, от вышеупомянутых 4,7 млрд, и кто знает, от чего еще! И как же, хочется спросить, в этом случае быть с премией того же Коболева?
Вопросы накапливаются, и решать их определенно придется, причем не когда-нибудь потом, а уже сейчас — в наступившем, 2019 году.
Азовский кризис
В 2018 году в противостоянии Украины и России открылся новый фронт: в Азовском море. Активизация на этом направлении случилась после того, как стало ясно, что Россия все-таки достроит мост в Крым, о невозможности постройки которого несколько лет подряд твердили со всех экранов украинские политики и лидеры мнений. Когда 16 мая мост был открыт, в Киеве на официальном уровне это расценили как «очередной акт российской агрессии в отношении Украины»: дескать, мост, во-первых, заблокирует вход в Азовское море для всех крупных кораблей, а во-вторых, даже те суда, которые смогут пройти под мостом, россияне не пустят, что приведет к гибели украинских портов на Азовском море.
Опасения эти, впрочем, реальной жизнью не подтверждались: за 11 месяцев 2018 года объем перевалки грузов в порту Мариуполя сократился на 9,1 процента — это, конечно, немало, но явно недостаточно для того, чтобы говорить об экономическом удушении. Тем более что у подобного сокращения могут быть и другие причины: к примеру, Одесский порт, на который Крымский мост и действия России в Азовском море влияния явно не оказывают, за тот же период сократил грузоперевалку даже сильнее — на 10,7 процента. Однако украинские власти продолжали уверять: Россия препятствует судоходству в Азовском море, заставляя суда, идущие в украинские порты или из них, ждать в многочасовых очередях. В качестве ответа Украина заявила о намерении усилить свою военно-морскую группировку в Азовском море. Не вполне понятно, каким образом переброска нескольких судов в Азовское море могла повлиять на баланс сил в регионе (если учесть, что, по официальным данным Минобороны Украины, Россия имеет в Азовском море группировку в 120 боевых кораблей и катеров различного класса) и как наличие того или иного числа военных кораблей может упростить проход под Крымским мостом для судов, идущих в украинские порты? Однако тем и хорош ультрапатриотический избиратель, что он не задается подобными вопросами…
Апогеем кризиса стал ноябрьский инцидент в Керченском проливе с участием украинских бронекатеров «Никополь» и «Бердянск», а также рейдового буксира ВМС Украины «Яны Капу» и российских пограничников. 25 ноября украинские корабли попытались пройти под Крымским мостом, несмотря на запреты российских властей. Те напомнили украинским морякам, что проход через Керченский пролив возможен лишь в случае, если о таком проходе предупредили за 48 часов до него, а также лишь после получения соответствующего разрешения и выделения сопровождения. Украинские экипажи заявили, что не нуждаются в разрешениях, так как следуют в Азовское море в соответствии с украино-российским договором о его совместном использовании от 2003 года. Закончилось все плохо после водных гонок и стрельбы: корабли-нарушители отбуксированы в Керчь, где находятся по сей день, украинские моряки арестованы (им предъявлены обвинения в незаконном пересечении госграницы РФ) и находятся в следственном изоляторе в ожидании суда.
Инцидент вызвал широчайший резонанс на Украине. Президент Петр Порошенко заявил, что действия российских моряков — «первый акт прямой и неприкрытой агрессии России против Украины», и счел это достаточным основанием для введения военного положения. Реакция граждан Украины на события была эмоциональной, но не столь однозначной — морякам сочувствовали практически все, однако многие задавали не слишком удобные вопросы. Ну, например: зачем вообще понадобилась вся эта история с демонстративным прорывом под мостом, если всего за два месяца до этого россияне спокойно пропустили через пролив украинские военные суда, подавшие заявку на проход в установленном порядке? Если целью операции было усиление группировки в Азовском море, то почему и в этот раз нельзя было поступить так же? А если целью было нечто иное, скажем, некая демонстрация силы, то чего хорошего планировалось добиться подобной провокацией? В этой ситуации неудивительно, что многие винили в случившемся не только и не столько россиян, сколько командование ВМС Украины, отправившее моряков на выполнение столь странного задания. К слову, не самые благоприятные для Украины выводы сделали из ситуации и западные партнеры. В первые дни после инцидента «ястребы» на Украине надеялись, что столкновение станет поводом для Запада ввести новые антироссийские санкции — вплоть до запрета на заходы в европейские порты российских судов. Однако ничего подобного не произошло.
С военным положением получилось и вовсе странно. Согласно опросу, проведенному группой «Рейтинг» в начале декабря, 58 процентов граждан Украины не поддержали его введение (сторонников оказалось 33 процента). При этом 53 процента опрошенных полагали, что такая мера связана с планами Порошенко по поводу неотвратимо приближающихся президентских выборов. Вероятность вторжения России (которой и объяснил необходимость введения военного положения Порошенко) оценили как высокую лишь 22 процента населения, тогда как 17 процентов сочли такое вторжение маловероятным, а 20 процентов — невероятным вообще.
Иными словами, интерпретацию событий, предложенную властью, воспринимает лишь сравнительно небольшая часть населения. Однако именно на эту часть власть и ориентируется.
Церковные страсти
Борьба за автокефалию, которую в Киеве преподносят ультрапатриотическому избирателю как триумфальную, на самом деле оказалась не без ложки дегтя. После обретения вожделенного томоса выяснилось, что «независимая украинская церковь» на деле оказалась структурным подразделением Константинопольского патриархата, причем подразделением куда менее самостоятельным, чем уже существующая на Украине Украинская православная церковь Московского патриархата. Банальный пример: глава УПЦ МП входит в Синод Московского патриархата, тогда как глава Православной церкви Украины (ПЦУ) лишен такого права в Синоде Константинопольской церкви. Кроме того, вышеупомянутая УПЦ МП наотрез отказалась вливаться в состав новой структуры, так что вместо создания «единой украинской церкви» получилось создание двух церквей двух разных патриархатов, не признающих друг друга, то есть по факту углубление раскола вместо его преодоления. К тому же ни одна из канонических православных церквей пока не признала и не одобрила действий Константинопольского патриархата на Украине, а некоторые (например, Сербская) прямо осудили их. Лечить такие расколы принято соборами; но хватит ли у одной из противоборствующих сторон сил созвать такой собор и заставить других уважать его решения?
Предписанная ПЦУ жизнь по новым, «константинопольским», порядкам ставит и другие трудные вопросы. К примеру, в Константинопольском патриархате отмечают Рождество 25 декабря, тогда как на Украине традиционно празднуют его 7 января. Глава новой церкви митрополит Епифаний признает: переход нужно будет произвести, но сначала следует подготовить общественное мнение. «Нужно объяснять, доказывать. Когда люди поймут, что это просто дата, тогда можно будет принимать решения»,— заявил он. Но и это еще не все. Как приучать паству к такой неожиданной константинопольской норме, как повторный брак священников? В большинстве православных церквей мира священник может жениться лишь единожды, однако в сентябре 2018 года Константинопольский патриархат разрешил священникам повторный брак (в случае, к примеру, смерти первой супруги). Это решение является теперь законом и для новосозданной Православной церкви Украины, но как воспримут его верующие, привыкшие к совершенно другому порядку вещей?
Весьма показательной в нынешнем церковном сюжете стала ситуация с одним из двоих епископов УПЦ МП, решивших присоединиться к новой церкви,— митрополитом Винницким и Барским Симеоном (близким к президенту Петру Порошенко). После того как о таком решении стало известно, Синод УПЦ МП заявил о снятии Симеона с руководства епархией. Он, правда, сохранил контроль над Винницким кафедральным собором, однако служить Симеону пришлось без многих клириков, которые покинули его и перешли к новоназначенному Синодом УПЦ МП митрополиту Винницкому и Барскому Варсофонию. 30 декабря случилось труднопредставимое: Симеон обратился… в суд с иском о восстановлении его в статусе митрополита Винницкого и Барского УПЦ МП. Он заявил при этом, что такой шаг не следует считать свидетельством его намерения вернуться в данную церковь, просто он защищает таким образом честь и достоинство, поскольку в распоряжении об отстранении назван раскольником. В пресс-службе УПЦ МП резонно заметили, что невозможно возглавлять кафедру УПЦ МП, не являясь при этом священником УПЦ МП, а иск о восстановлении чести и достоинства — совсем не одно и то же, что иск о восстановлении на работе, который подал Симеон. «С пониманием воспринимаем стрессовое состояние и духовную дезориентацию митрополита Симеона после перехода с независимой и самоуправляемой Украинской православной церкви к церкви, которая не только полностью подчинена Константинопольскому патриархату, но и такой, что является его частью даже без права называться ”украинской“»,— не без яда прокомментировали слова Симеона в пресс-центре УПЦ, предложив Симеону все же определиться, к какой церкви он, по его собственному мнению, принадлежит и к какой хочет принадлежать в будущем.
Все эти вопросы могут показаться пустыми формальностями или отвлеченными частностями. Но такова уж специфика церковных дел: споры по формальным вопросам здесь имеют свойство заканчиваться трагично. А ведь в повестке дня еще и имущественный вопрос.
Год 2018-й в украино-российских отношениях был прежде всего годом противоречий: между официальным и общественным, частным и общим, позицией властей и мнением граждан. Но самое главное — он был годом вопросов и отложенных решений. Откладывать дальше трудно: и так просвет не виден. Решения принимать придется в наступившем, 2019-м…
Хочешь стать одним из более 100 000 пользователей, кто регулярно использует kiozk для получения новых знаний?
Не упусти главного с нашим telegram-каналом: https://kiozk.ru/s/voyrl