«Миром уже правят алгоритмы. Но от этого неуютно»
«Огонек» встретился с математиком Андреем Окуньковым — самым молодым обладателем премии Филдса
О врожденной склонности русского народа к абстрактным наукам, которая должна выручить его в новую эпоху, идущую на смену обществу потребления, а также о том, зачем пенсионерам знать основы теории вероятности и как Эйнштейн помогает припарковаться в мегаполисе, «Огоньку» рассказал самый молодой обладатель премии Филдса, член Национальной академии наук США, профессор Сколтеха Андрей Окуньков.
— Андрей Юрьевич, нынче на дворе повсеместная самоизоляция, «карантинные новости» затмевают все прочие. Но попробуем от них отвлечься: Россия выиграла право на проведение Международного математического конгресса в 2022 году. Ведется ли работа над его программой или пандемия и тут смешала все карты?
— Работа ведется, хотя карты, действительно, все смешаны. Прежде всего, конгресс — это мероприятие, на которое приезжают, то есть собираются физически, тысячи математиков со всего света. Невозможно представить себе математический конгресс в мире с затрудненным авиасообщением и карантинными мерами, а нам ведь жить в таком мире до разработки вакцины и повсеместной вакцинации. Можно, конечно, проводить какие-то мероприятия и в киберпространстве, но это какой-то новый жанр, который должен задевать какие-то другие струны в сердцах и умах своих участников. Я вот, например, сейчас преподаю онлайн-курс. Кто знает, что мои студенты из него выносят? На начальном этапе, думаю, не много. Но и докладчики, и слушатели будут учиться, эволюционировать, а люди быстро обучаются жить в новых условиях. Но все-таки два года — это слишком малый срок для того, чтобы переосмыслить и воссоздать такое колоссальное событие, как математический конгресс, в киберпространстве. Так что уповаю на наших коллег медиков с созданием вакцин.
— Почему, на ваш взгляд, мы получили право на проведение конгресса? Ведь в последний раз мы принимали столь высокую научную делегацию в 1966 году?
— Математический конгресс — одно из крупнейших научных событий в мире. Он проводится раз в четыре года, начиная с 1897-го, и собирает ведущих математиков мира. Значимость мероприятия подчеркивает, в частности, то, что на конгрессе вручаются главные математические награды, в том числе медаль Филдса (аналог Нобелевской премии для математиков.— «О»).
Вопрос выбора площадки для столь крупного международного события — во многом вопрос политический, решение складывалось из многих факторов. Понятно, что сейчас к России в мире мало кто относится нейтрально. Кто-то, увы, считает, что надо продолжать и ужесточать всякого рода санкции и давление. Но кто-то, и, к счастью, среди ученых таких большинство, считает, что все люди вообще братья, а математика, со своими универсальными истинами, их особенно объединяет. Поэтому многие справедливо полагали, что как раз очень правильно провести следующий конгресс в России, и поддерживали нашу заявку. Спор шел между Парижем и Санкт-Петербургом. Разница по голосованию в итоге оказалась невелика: порядка 80 голосов против 60. Во Франции, к слову, конгресса тоже не было очень давно: в последний раз математики собрались во Франции в Ницце в 1970 году. Но если смотреть на ситуацию в целом, то Россия, как мне кажется, нуждается в проведении такого конгресса более других стран.
— Почему?
— Потому что наука в целом и математика в частности у нас давно борется за выживание. При том, что в России всегда была великая математическая школа и у нас до сих пор есть много способных молодых людей, которых почему-то привлекает такая, в сущности, абстрактная дисциплина. Я не знаю, хочет ли молодежь по-прежнему летать в космос или танцевать в балете, но вот число ребят, которые любят и знают математику, совершенно точно велико, и среди них есть настоящие самородки. Нам важно провести конгресс, чтобы подпитать эту культурную среду, тем более что год перед конгрессом будет объявлен «годом математики». Это должно способствовать возрождению математической грамотности и добавить математике массовость.
— Вы сказали, что российскую молодежь привлекают абстрактные науки. А как с молодежью китайской или, скажем, американской?
— Ну, китайскую, видимо, тоже привлекают, а вот американскую — в меньшей степени. Есть, разумеется, совершенно гениальные американские математики, но они воспринимаются скорее как мутанты тем обществом, которое считает, что «the business of America is business». Не знаю, хорошо это или плохо, но массовость и силу американской математике придают иммигранты разных волн. Очень много с собой принесли все те, кто бежал от нацизма и войны. В самой Германии в тот момент остались единицы, типа Давида Гильберта (ученый-универсал, в 1910-1920-е годы был признанным мировым лидером математиков.— «О»). С меньшим драматизмом, но со сходным эффектом полвека спустя приехали ученые советской школы.
— В каких областях математики «русский след» наиболее заметен?
— Удивительно, насколько ценны люди, способные образовывать научные школы. Вот уехали в свое время из Москвы такие ярчайшие личности, как Давид Каждан, Иосиф Бернштейн, Виктор Кац, Виктор Гинзбург, и другие… и какой результат? (Всех, разумеется, не перечислить, да не обидится на меня никто из великой московской школы теории представлений.
В итоге ведь и сами Израиль Гельфанд с Александром Кирилловым тоже перебрались в Америку.) А результат тот, что и в Бостоне, и в Иерусалиме семинар по теории представлений можно иногда спокойно проводить по-русски.
А еще потрясает процент наших людей среди организаторов математических кружков, школ выходного дня и всяких других мероприятий для детей. В Америке, на моих глазах, эта наша старая прекрасная традиция дала прочные корни и приносит прекрасные плоды. И дети, и их родители открывают для себя нестандартную, олимпиадную, как у нас бы сказали, математику, тянутся к ней.