Код великого перелома
«Настоящий рывок» — вот, что нужно нашей экономике. Об этом говорит президент, и именно это словосочетание так старательно обходят чиновники, отвечающие за экономические перспективы в отечестве. У «рывка» есть близкое по значению слово — «перелом». Именно «годом великого перелома» называют 1929-й, когда в СССР, 90 лет назад, началась новая эпоха. Сегодня ее называют мобилизационной экономикой или ускоренной индустриализацией. Для этого требовалась колоссальная концентрация всех ресурсов страны. Разразившийся на Западе в 1929-м кризис перепроизводства оказался как нельзя кстати: нам продавали станки, оборудование и технологии. Но у страны катастрофически не хватало денег, и эту проблему решили за счет ограбления крестьян и репрессий. Сейчас необходимость «рывка» опять в повестке дня. «Огонек» пытался понять, идет ли страна по кругу.
Вообще-то курс на индустриализацию народного хозяйства был принят еще в 1925 году на XIV съезде ВКП(б). В отчетном докладе ставилась задача «превращения страны из аграрной в индустриальную». Причем одним из пунктов принятой съездом программы стояла «индустриализация сельского хозяйства». Поскольку нашей стране пришлось строить социализм в одиночку, другим пунктом программы было «обеспечение народному хозяйству необходимой независимости в обстановке капиталистического окружения».
Следующие два года ушли на разработку первого пятилетнего плана. В основе лежала идея оптимального сочетания тяжелой и легкой индустрии и сельского хозяйства. По мнению современных экспертов, план был сбалансированным и реальным. Предполагался рост промышленного производства за пять лет на 136 процентов, увеличение производительности труда на 110 процентов, строительство 1200 новых заводов. Первый пятилетний план развития народного хозяйства разрабатывался на научной основе ведущими экономистами того времени — Николаем Кондратьевым (автором теории больших экономических циклов), Александром Чаяновым (ему принадлежит термин «моральная экономика»), Владимиром Громаном (вообще отрицавшим социалистический способ производства), Станиславом Струмилиным… Двое первых были расстреляны в 1938 и 1937 годах. Струмилин дожил до 1974-го. Ему приписывают крылатую фразу: «Лучше стоять за высокие темпы экономического роста, чем сидеть за низкие».
Но созданный авторитетными учеными план был в итоге подменен идеей мобилизационной экономики. В 1929 году начался процесс сосредоточения и использования всех возможных ресурсов, якобы «для противодействия внешней угрозе». Гипертрофированное развитие тяжелой промышленности, беспрецедентное наращивание производства вооружений, происходившее фактически до начала Великой Отечественной войны, неизбежно ущемляло другие отрасли и нарушало сбалансированное развитие экономики.
Что же заставило вместо выверенных расчетов довериться, по сути, авантюре? Что привело к трагическому «перелому» 90 лет назад?
Подмена тезиса
Сергей Журавлев, заместитель директора Института российской истории РАН, рассказывает, что «в России интенсивная индустриальная модернизация началась в конце XIX века, с отставанием от европейских стран. Это был серьезный этап индустриализации, и страна тогда развивалась очень быстрыми темпами. К началу Первой мировой войны Россия существенно нарастила свой экономический потенциал и заняла пятое место среди развитых государств мира».
Первую индустриализацию, продолжает Сергей Журавлев, нельзя назвать идеальной. Например, возникали серьезные диспропорции в развитии сельского хозяйства и более передовой городской индустрии. Развивались в основном крупные города, где создавались современные производства. Причем индустриализация проходила во многом за счет активно осваивавшего отечественный рынок иностранного капитала и предпринимателей — у нас появились заводы Нобеля, Зингера, Сименса и других международных корпораций.
Вложения делались в большей степени в легкую промышленность, и накопление капиталов в этой сфере затем перераспределялось в добывающую и металлургическую отрасли, в тяжелое машиностроение и в оборонную промышленность. Это поступательное развитие страны сначала остановила Первая мировая, а затем обрушила Гражданская война.
К 1926 году промышленность была полностью восстановлена до уровня 1913 года. Но это была довоенная промышленность, и СССР в последние годы нэпа хоть и занимал по уровню экономического развития снова пятое место в мире и четвертое в Европе, сильно отставал от развитых государств, уже ушедших далеко вперед. Эксперты не сомневаются: второй этап индустриализации стране был необходим, и именно эту необходимость отражал первый пятилетний план, предусматривавший сбалансированное развитие всех секторов экономики.
Но тут в экономику вмешалась политика: в 1927 году началось «раздвоение» линии партии. В апреле IV съезд Советов СССР (высший орган государственной власти в то время) законодательно утвердил курс на планомерное развитие народного хозяйства. Однако в декабре того же года XV съезд ВКП(б) принял «Директивы по составлению первого пятилетнего плана развития народного хозяйства СССР». Эти директивы отражали «параллельные» планы первой пятилетки с гораздо более высокими показателями и ускоренными темпами индустриализации, составленные заместителем руководителя экономического отдела ВСНХ Абрамом Гинзбургом. Руководил высшим Советом народного хозяйства СССР в 1926–1929 годах Валериан Куйбышев, член Политбюро ЦК ВКП(б), один из ближайших сподвижников Сталина и его советник по экономическим вопросам, так что заказчик директив известен. Вскоре комиссия ВСНХ переработала и их, еще более увеличив темпы индустриализации и включив в план коллективизацию сельского хозяйства, о котором никаких упоминаний в плане первой пятилетки не было. Этот новый документ получил название «план Межлаука» (Валерий Межлаук, которого называли «рабочей лошадкой индустриализации и коллективизации», был расстрелян в 1938 году на Бутовском полигоне.— «О»). А пиком противостояния двух линий была XVI конференция ВКП(б) в 1929 году.
Ирина Караваева, руководитель сектора экономической безопасности Института экономики РАН, считает, что «именно тогда была изменена концепция индустриализации: от индустриализации народного хозяйства к индустриализации промышленности». Она описала это событие в своей статье в книге «Экономическая история СССР», вышедшей в 2007 году под редакцией академика Леонида Абалкина: «Переломным моментом в определении целей и методов осуществления социалистической индустриализации можно считать XVI партконференцию ВКП(б), важнейшим вопросом которой было обсуждение первого пятилетнего плана. На конференции рассматривались две противоположные точки зрения. Одна из них была представлена в докладе председателя Совета народных комиссаров СССР Алексея Рыкова: индустриализация промышленности и коллективизация сельского хозяйства должны сочетаться с поддержкой индивидуального крестьянского хозяйства, сглаживанием классовых противоречий внутри общества по мере строительства социализма. В докладе же Валериана Куйбышева, напротив, был провозглашен лозунг обострения классовой борьбы между городом и деревней как формы и в определенной степени итога осуществления задач индустриализации. Был прямо поставлен вопрос о немирной перестройке деревни. Куйбышев заявил: ”Пятилетний план является не только планом огромным по своим размерам, пятилетний план является планом жесточайшей классовой борьбы, которую мы будем проводить внутри и вовне“. В известной речи на пленуме ЦК ВКП(б) Сталин прямо сказал о ”дани“, ”сверхналоге“ с крестьянства и связал эту проблему с необходимостью наращивания темпа индустриализации».
Ирина Караваева говорит: «Ликвидация мелкотоварного крестьянского хозяйства и создание колхозов и совхозов как новых административных единиц позволили достаточно быстро включить деревню в систему директивного планирования и гарантировали использование продукции сельского хозяйства в строгом соответствии с установками центра. Вместо 25 млн единоличных крестьянских дворов, существовавших в конце 1920-х годов, к 1940 году в сельском хозяйстве страны было 4 тысячи совхозов и 237 тысяч колхозов. Результатом такой политики стало увеличение в 7–8 раз объемов вывоза хлебных культур в годы первой пятилетки. При этом до 80 процентов всех полученных средств вкладывалось в развитие тяжелой промышленности».
Ограбление деревни
Современные историки отмечают: после переделки первого пятилетнего плана выяснилось, что в стране нет денег. Сергей Журавлев говорит: «В стране не оказалось средств для проведения ускоренной индустриализации по мобилизационному сценарию. Одним из потенциальных источников могли быть крупные иностранные займы. Но капиталисты не стремились развивать экономику СССР по идейным соображениям. Кроме того, большевики после революции 1917 года отказались от долговых обязательств царского правительства. Это стало камнем преткновения: нам не давали денег и рассчитывать, что вскоре дадут, не приходилось. Более того, ставили условие: сначала расплатитесь по царским долгам, а дальше посмотрим».
К тому же в 1929 году капиталистический мир потряс небывалый экономический кризис, перешедший в Великую депрессию. Об иностранных деньгах надо было забыть.
Оставались внутренние источники. Это были, например, государственные займы, на которые заставляли подписываться всех работников государственных предприятий (иногда просто в день зарплаты в кассе у людей высчитывали деньги, займы первых двух пятилеток никто людям не возвращал). Источником средств стал и Торгсин — Всесоюзное объединение по торговле с иностранцами, созданное в 1930 году. Поначалу продавали товары только иностранцам за валюту, а в 1931-м разрешили и советским гражданам покупать продукты в этих магазинах в обмен на валюту, золото и драгоценности, сохранившиеся у них в годы Гражданской войны, ведь с 1929 года продовольствие в городах выдавали по карточкам. За пять лет существования (до января 1936 года) Торгсин купил ценностей на 287 млн золотых рублей (об этом российский историк Елена Осокина написала в книгах «Золото для индустриализации» и «Алхимия советской индустриализации»).
Были и другие попытки изыскания денег, например продажа за рубеж русских икон. Но эти операции нельзя считать массовыми и успешными: безденежный Запад не спешил эти ценности покупать.
Задуманную индустриализацию, впрочем, все это обеспечить не могло. И главным источником средств для мобилизационной экономики в 1929–1930 годах стало ограбление деревни. Вот что рассказала об этом доктор исторических наук Елена Осокина: «В годы нэпа крестьяне были собственниками своей продукции — после уплаты сельскохозяйственного налога государству, который в то время взимался деньгами, крестьяне сами решали, сколько оставить на собственное потребление, сколько продать государственным заготовителям по закупочным ценам, сколько оставить до весны и продать на рынке по высоким ценам. Взяв курс на мобилизацию средств для форсирования индустриализации, государство отказалось повышать закупочные цены на крестьянское зерно. Невыгодные для крестьян цены стали причиной зерновых кризисов 1927–1928 и 1928–1929 годов».
Руководство страны могло бы сделать из этого выводы, например, восстановив ценовой паритет. Но это означало бы снижение темпов накопления средств для индустриализации. Ведь продажа зерна за границу была тогда главным источником валюты. В деревню направляли отряды для изъятия у крестьян излишков хлеба.
В 1928 году крестьяне, уже наученные прошлогодними репрессиями, просто засеяли меньше площадей, производство сельхозпродукции резко упало. Государство оказалось перед дилеммой: либо каждый год преодолевать сопротивление крестьянства, либо сразу разрубить этот узел. Сталин выбрал второй вариант. Именно в кризис 1928 года и было принято решение о начале коллективизации. Все изъятые запасы зерна, продукция крестьянских промыслов и другие товары были отправлены за рубеж. Крестьянам нечем было кормить скотину — 60 процентов ее осенью пришлось зарезать. Снабжение городов упало до такого уровня, что зимой 1928–1929 годов пришлось вводить карточки, сначала на хлеб, потом на мясо, масло, крупы, сахар…
Ирина Караваева (Институт экономики РАН) приводит данные по экспорту зерна из СССР. В 1928 году вывоз составил 7,4 млн рублей. В 1929-м в 3 раза больше — 23 млн рублей. Девятикратный скачок в 1930 году — 207 млн рублей (это был именно урожай 1929 года). За эти деньги западные страны, охваченные кризисом перепроизводства, продавали в СССР ставшие ненужными им станки, заводское оборудование, технологии, направляли инженеров и технологов для обучения советских рабочих.
А выкачивание денег из деревни, пережившей раскулачивание, ссылки зажиточных крестьян в Сибирь и в Казахстан продолжались и в 1930-м, и в 1931 годах. При этом планы сдачи продукции государству удваивались каждый год. Колхозники массово бежали в города (тогда людей еще не закрепляли в колхозах). Городское население, по данным Ирины Караваевой, с 1929 по 1932 год выросло на 5 млн человек. Все это плюс неурожай 1931 года привело к голоду в 1932–1933 годах. По данным специальной комиссии Государственной думы РФ, опубликованным в 2008 году, на территории Поволжья, Центрально-Черноземной области, Северного Кавказа, Урала, Крыма, части Западной Сибири, Казахстана, Белоруссии и Украины от голода и болезней, связанных с недоеданием, в 1932–1933 годах погибли около 7 млн человек.
Красная армия всех сильней
Жертвы были колоссальные, но Сергей Журавлев сомневается в эффективности первой пятилетки: «Особенностью ее была концентрация скудных ресурсов на приоритетных направлениях. Например, планировали построить 1500 новых заводов. Фактически построено было около 50 крупных производств, оборудованных по последнему слову техники: металлургические заводы в Магнитогорске, Липецке, Челябинске, Новокузнецке, Норильске, а также Уралмаш, тракторные заводы в Сталинграде, Челябинске, Харькове, ГАЗ и ЗИС. И результаты этой мобилизационной экономики, перед которой была поставлена задача рывком, в кратчайшие сроки, преодолеть отставание от развитых стран, были очень неровными: в каких-то отраслях планы пятилетки были выполнены и перевыполнены, в каких-то провалены».
Сталин требовал все более напряженных планов, ускорения темпов, продолжает Сергей Журавлев. Пятилетку — в четыре года! В три года! Выполнить и перевыполнить! «В результате произошла разбалансировка экономики. Если за первый год пятилетки рост промышленного производства составил около 20 процентов, то после необоснованного увеличения плановых заданий произошел срыв, и годовой прирост составил только 5 процентов. Этот урок был учтен: при обсуждении заданий на вторую пятилетку хозяйственники не поддержали сторонников Сталина, которые вновь пытались взвинтить темпы».
Собственно, кроме строительства заводов, добычи полезных ископаемых, выплавки чугуна и стали, производства тракторов, автомобилей, танков, орудий и самолетов о первой пятилетке больше сказать нечего. Почему же для нее была выбрана мобилизационная стратегия, требовавшая нечеловеческого напряжения сил и ресурсов? Почему так торопились?
Елена Осокина считает, что выбор «стратегии индустриализации объясняется комплексом идеологических, политических и экономических причин. Марксистская идеология с ее неприятием рынка и частной собственности сыграла роль. В частнике виделась и политическая угроза — возрождение капитализма и угроза власти коммунистов. Кроме того, в ожидании скорой войны с капиталистическим миром, наступательной или оборонительной, руководство страны стремилось провести индустриализацию в кратчайшие сроки. Зачем тратить время и силы на конкуренцию с частником? Казалось, что гораздо эффективнее и быстрее сконцентрировать ресурсы в руках государства и направить их в те сферы, которые государство считало решающими в подготовке к войне».
Была ли реальная военная угроза для СССР в 1929 году? Ответ на этот вопрос дал петербургский историк Олег Кен (он скончался в 2007 году). «В 1929 году,— писал Олег Кен,— Политбюро ЦК ВКП(б) приняло постановление ”Об обороне СССР“, предусматривавшее не только сохранение паритета с соседними государствами по численности мобилизуемой армии, но и превосходство над ними в двух-трех решающих видах вооружения. Новый этап требовал хозяйской концентрации власти, дисциплинирования партийных олигархов, социального мира и стабильности, национальной идеи».
В целом, считал Олег Кен, мобилизационное планирование в 1928 году оставалось в рамках оборонной достаточности. Однако несколькими месяцами позже Сталин инициировал пересмотр существующих мобилизационных планов и системы руководства оборонными приготовлениями, который был в основном завершен на рубеже 1930–1931 годов. Была поставлена задача всестороннего военного перевеса над объединенными силами соседних государств. К началу второй пятилетки страна должна была быть готова выставить армию, не уступающую по численности армии 1914 года и обладающую самыми крупными в мире авиационными и танковыми силами. Эта реконструкция Красной армии и потребовала крайнего напряжения сил страны.
«На самом деле,— писал Олег Кен,— отсутствовала какая-нибудь реальная, непосредственная и масштабная угроза безопасности Советского Союза со времени его образования и до конца 30-х годов».
Время страданий
Известен еще с советских времен тезис: благодаря невероятным усилиям в годы первых пятилеток Советский Союз смог подготовиться к войне 1941 года. Увы, говорят эксперты теперь, произошла грандиозная стратегическая ошибка советского руководства. Оно рассчитывало, что война начнется в 1938 году. Поэтому заявка Красной армии в начале второй пятилетки (1933 год) составляла 30 тысяч самолетов, 45 тысяч танков, 48 тысяч орудий и 170 млн снарядов — столько должна была произвести советская промышленность.
Но в 1938 году на СССР никто не напал. Страны, подписавшие Версальский мир, еще не были готовы к новой войне, они боялись крупных вооруженных конфликтов. И хотя нам удалось повоевать в Испании и Монголии, вся произведенная военная техника лежала на складах омертвевшим капиталом. За пять лет она морально устарела — в мире появились новые танки и самолеты. И в 1939-м Советскому Союзу пришлось начинать все заново — проектировать и запускать в производство новые виды вооружений. К началу Отечественной войны создать их в необходимом количестве не успели.
1929 год действительно был переломным. Были уничтожены рыночные и финансовые механизмы НЭПа. Елена Осокина считает, что «репрессии конца 1920-х годов открыли новую череду трагедий нашего народа. Сначала — продуктовые карточки и массовый голод, унесший миллионы жизней. Небольшая передышка 1935–1936 годов, когда внутреннее положение в стране несколько стабилизировалось, сменилась массовыми репрессиями 1937–1938-го. Не успели люди перевести дух, как вновь продовольственный кризис и карточки, вызванные советско-финской войной 1939–1940 годов. А на пороге уже стояла большая кровопролитная война с гитлеровской Германией. Поколения советских людей, прошедшие через тяготы 1930-х годов, заслуживают уважения и сострадания».
Что переломал 1929 год? Александр Солженицын сформулировал лаконично: народу переломали хребет.
Детали: Замкнутый круг
Проблемы, стоявшие перед отечественной экономикой в 1929 году, те же, что и сегодня. Что это: неизлечимая болезнь отечественной экономики или неспособность чиновников, отвечающих за экономику, к решению насущных задач?
«Огонек» приводит перечень ключевых задач, которые пытались решить 90 лет назад с помощью мобилизационного рывка и которые и сегодня остаются актуальными. По некоторым из этих направлений приводятся сопоставимые цифровые данные, показывающие сходство нынешней ситуации с 1929 годом. Но по большинству позиций этого сделать просто невозможно.
- Устойчивый рост ВВП как способ накопления внутренних ресурсов для развития.
Реальный рост ВВП СССР в 1928–1929 годах составлял около 1,5%. Сейчас темпы роста российской экономики такие же, как в 1929-м, у страны нет накопленных ресурсов для развития. - Преодоление технологической отсталости.
В 1929 году СССР находился в третьем экономическом укладе (эпоха стали), когда мир перешел в 4-й — в эпоху нефти. Сейчас мир переходит в 6-й уклад (нанотехнологии), Россия пока остается в предыдущем укладе информационно-коммуникативных технологий. - Обеспечение независимости отечественного производства от внешних рынков.
В 1929 году доля ввозимого промышленного оборудования в общем объеме импорта составляла 70%, в 1933 году — 90,5%. В 2017 году — 69,8%. - Создание принципиально новой структуры промышленного производства.
Эта задача была решена в СССР только в 1950–1970-х годах. В течение последних 30 лет изменений в структуре отечественной промышленности не происходит. - Преодоление некомпетентности управленческого аппарата и коррупции.
В 1929 году «Огонек» посвятил этому серию публикаций (например, «Валюта на ветер», № 13, «Перед советской чисткой», № 16, «Разложение советского аппарата в Астрахани», № 24). И сегодня эта проблема остается одной из наиболее острых для страны.
Рывок мимо
Опыт 30-х совершенно неактуален для современной России, но это не мешает демагогам его использовать
Дмитрий Травин, научный руководитель центра исследований модернизации Европейского университета в Санкт-Петербурге
Хочется начать с оговорки: то, что принято называть сталинской модернизацией и что постигло нашу страну 90 лет назад, конечно, никакой модернизацией не является просто по определению. Модернизация, развитие делают общество современным, но невозможно назвать современным строй, при котором сотни тысяч заключенных лопатами копают Беломорканал, а сельское хозяйство держится на крайне неэффективном труде колхозников. Мысль, что можно продвинуть вперед экономику, погрузив в каменный век всю социальную сферу (очень популярная у сторонников Сталина и по сей день), мне тоже представляется антимодернизационной, несовременной. Просто нужно сознаться: не всякий рывок ведет вперед. Может быть рывок в сторону, вбок и просто в пропасть. То, что ты куда-то прыгнул, еще не значит, что ты встал на ноги и не обрушишься наземь в обозримом будущем.
Еще одно общее место в рассуждениях о «великом переломе» — это мысль о его «естественности» для России. Мол, у нас всегда так было: навалимся всем миром, великие лишения претерпим и построим державу. Мобилизационный тип хозяйствования, штурмовщина и небывалые жертвы во имя общего блага кажутся чем-то вроде «джентльменского набора» успешных русских реформ. Конечно, исторически это никак не подтверждается. При Петре Первом, на которого любят ссылаться, было перенапряжение народа, было закабаление, но не было цели всех «переломить». Масштаб амбиций советского руководства, мера их утопичности (победить весь мир, переделать человека) совершенно беспрецедентны для русской истории. Они заслонили от нас собственное прошлое, в котором как раз были примеры успешных реформ, проведенных с опорой на раскрепощение человека и его способностей. Даже сами большевики, спасая остатки страны после Гражданской, объявили нэп — фактически политику всеобщей либерализации, а не мобилизации! И как раз нэп сработал, подняв экономику на довоенный уровень, потому что был естественным — без кавычек.
Но он не мог обеспечить того, чего хотелось советскому руководству,— осуществления милитаристских политических утопий. «Великий перелом» — это история не про экономику, а про попытку завоевать мировое господство ценой любых социально-экономических потерь. Согласно теории Ленина Россия была самым слабым звеном капиталистической системы, поэтому подходила для того, чтобы раздуть пожар революции. Но этот пожар требовалось нести дальше и дальше, разумеется, с помощью боевой Красной армии, готовой воевать со всем миром. Задача милитаризации венчала всю «экономическую политику» 30-х и говорить, что какие-то элементы этой политики были эффективны и могут пригодиться новым реформаторам, не понимая, к чему вела она в целом, абсурд. Стоит ли задача милитаризации в повестке дня современной России, востребован ли безумный опыт «реформ» 90-летней давности? Ответ: да, но на уровне демагогии. Мы не планируем воевать со всем миром и не надеемся добиться паритета военных бюджетов с теми же США или Китаем. Но риторику осажденной крепости на всякий случай поддерживаем. Это похоже на попытку жить в мире политических утопий, жить по их лекалам, но уже без больших претензий претворить утопии в жизнь (что само по себе скорее радует).
Экономике достается своя доля мобилизационной демагогии: то мегапроекты, то цифровизация всей страны… Но способов связать мобилизационную демагогию с реальностью уже (и опять-таки по счастью) нет. Та степень несвободы, которая нужна, чтобы мобилизовать всех для переломов во имя утопий, в современной России не встречается. Та историческая ситуация, в которой эту степень можно было бы нарастить, не прослеживается. Россия уже другая: пусть многие россияне живут в плену опыта 30-х и грезят о «великих рывках», этот опыт не про них. В конце концов, «переломы» требуют наличия целых частей, а после травматичного ХХ века у нас такой социальный ресурс очень редок. Не только что строить — непонятно, но и что ломать-то — уже не разберешь…
Значит ли это, что Россия наконец-таки сможет вспомнить о других сценариях развития, а если учитывать мою первую оговорку — вообще о развитии, потому что сталинские эксперименты отбросили нас в эпоху дикости и варварства? К сожалению, в обозримой перспективе на подъем сложно рассчитывать. Прорваться к реальности, а с ней и к самой современности никак не удается отчасти из-за остатков советской демагогии, заслоняющей нам глаза, отчасти из-за самого стиля актуальной российской политики. Время, в котором развитие только имитируется, а для имитации подбираются не самые лучшие образцы, обещает затянуться.
Но такие периоды как раз не уникальный случай для нашей страны. Продолжая логику исторических аллюзий, я бы сравнил наш сегодняшний политический режим со временем правления Екатерины Второй: и дело не только в том, что она присоединила Крым, но и в том, что за десятилетия своего правления постаралась никаких реформ вообще не произвести — ни позитивных, ни негативных, при этом весьма преуспела в ораторском искусстве и актуальной на тот момент демагогии. Застой — скажете вы. Наверное, застой. Но пока он длится, есть все условия (гораздо лучшие, чем были у наших предков в ХХ веке!) для того, чтобы понять, куда двигаться дальше, а заодно разобраться в сумятице исторических идей и образцов.
Хочешь стать одним из более 100 000 пользователей, кто регулярно использует kiozk для получения новых знаний?
Не упусти главного с нашим telegram-каналом: https://kiozk.ru/s/voyrl