Эльфы, кегри и сульчины
Мы купили дом под Максатихой, в центре Тверской Карелии. Перезнакомились с местными и дачниками, потомками местных. Соседка однажды обмолвилась: «А я карелка, Тут вся деревня карелы. Бабушка в детстве Хельгой звала и пела колыбельную ”Винкерпори“, про наперсток»
Поиск последних тверских карел, их идентичности начался для меня три года назад и превратился в неспешное роудмуви. Деревня за деревней, район за районом. Кладбища, храмы, избы, грунтовки, черные бани, библиотеки, курганы, священные рощи, камниследовики, руны и заговоры. Я слушала ритуальные плачи, стихи о войне и пьянстве, песни о любви и ревности. Квасила серые щи, обжигалась масляными сульчинами (карельскими блинами с начинкой из сладкой каши) и видела Кегри (существо, которое появляется в образе какого-то зверя, чем охотно пользуются парни, чтобы попугать девушек).
Эльфы Володька и Сережа
Накатанная грунтовка в лесу превращается в узкую, заросшую мхом дорогу, которая ведет к двум карельским деревням — Кало и Зверло. Кало — по-карельски «рыба», тамошние жители рыбачили в озере, на месте которого сейчас непроходимое болото. Коренных в Кало нет, два дома купили москвичи, и те не приезжают. Остальные пять домов стоят пустыми. В Зверло испокон веков промышляли охотой, возили дичь на рынок в Тверь, меняли на рыбу у соседей из Кало.
Дорога к Зверло — через еловый лес. Пасмурно, накрапывает дождь. По обочинам чучела, в человеческий рост. Кто-то смастерил их из старой одежды, ржавых ведер и пластиковых канистр. Еду медленно, разглядываю. Сначала два, потом еще чучело на дереве и совсем уж страшное, с пустыми глазницами,— метров за триста до деревни. На въезде в Зверло стоит мужик. С косой, в резиновых сапогах, взгляд исподлобья:
— Я дядя Володя, а вы кто?
— Здравствуйте, я Катя. Скажите, а вы карел?
Пауза.
— Я-то? Не, я русский. А вы чучела вдоль дороги видели? Это я их поставил лет пять назад. Чтоб внуки в лес не бегали,— сказал, Кегри в лесу живет. Внуки выросли, чучела развалились...
— Все равно страшно. Так вы точно не карел?
— Да русский я, в Твери живу. Приезжаю с апреля по ноябрь. Огород, ягоды, грибы. Рыбалка вот... Это дом моей матери, она год назад умерла. Яблок хотите?
Я стала нарочно задавать вопрос про карел местным в лоб. Если задумается или мнется и отвечает, мол, «русский я»,— значит, карел. Карелом называться — для многих стыдно и неудобно до сих пор. Словно человек второго сорта. Не русский, а чухонец — пришлый. Четыреста лет назад, но пришлый. С середины XVII века карелы стали селиться в тверских лесах, вдали от дорог, вдали от русских, чтобы не попадаться лишний раз на глаза. Так и сейчас — карельские деревни скрыты лесами, затеряны в полях и болотах. Во многие нормальные грунтовки проложили лишь десять лет назад. Даже придорожные деревни так искусно замаскированы деревьями, что их можно проскочить, не заметив домов. Один тверской журналист как-то сравнил карел с эльфами: мол, лесной народ, люди природы. Сложно привыкают к городу и, даже прожив в нем много лет, остаются деревенскими. Любят рыбалку, охоту, не склонны к перемене мест и образа жизни.
До финской войны карел не трогали. В 1937-м даже создали Карельскую автономию со столицей в Лихославле (это к северу от Твери, на тот момент тверских карел насчитывалось 120 тысяч, ныне их примерно 7 тысяч). Выпускались книги на карельском, в школах его преподавали. А в 1939-м, когда началась финская война, карел объявили врагами народа. Завели даже «Карельское дело» (активистов карельского движения обвинили в «контрреволюционной разведдеятельности в пользу иностранного государства»), но оно развалилось, и всех по нему арестованных (139 человек, из которых шестеро умерло в тюрьме) и сосланных отпустили в течение двух лет. Тем не менее автономию отменили, книги изъяли, карельские школы закрыли. А сами карелы стали менять запись в пятой графе, чтобы числиться русскими. И затаились с тех самых времен еще больше, чем раньше.