Коллекция. Караван историйЗнаменитости
О Владимире Высоцком вспоминает сын: «Согласен с Любимовым — Высоцкий не прожил бы долгую и счастливую жизнь»
«Однажды отец здорово меня разыграл. Мы мчались на его спортивном, полугоночном «мерседесе» по Мосфильмовской, и вдруг отец говорит: «Знаешь, это ведь суперавтомобиль, такого нет даже у Брежнева, он с автопилотом!» По мере того как мои глаза округлялись, он отпускал руки от руля и демонстративно — для пущего эффекта! — поворачивался назад, делая вид, что что-то ищет на заднем сиденье...» — рассказывает сын Владимира Высоцкого Никита.
— Никита, мы с вами беседуем в год, когда отмечают 85-летие Владимира Высоцкого. 25 июля вся страна вспоминала его в связи с годовщиной смерти. Сейчас почему-то не хочется перебирать заезженные события... Давайте поговорим о самом Владимире Семеновиче. Хочется почувствовать его, каким он был в реальной жизни... Например, как вы думаете, какая черта характера была у него самой неповторимой? Почему люди так тянулись к нему?
— Сложно сказать. Наверное, легкость, обаяние. Мне нравилось, например, как отец рассказывал анекдоты, как он ловко, остроумно выкручивался из всяких житейских ситуаций, как доставал разный дефицитный по тем советским временам товар, как он, наконец, водил машину. Однажды, правда, за рулем отец здорово меня разыграл. Мы мчались на его спортивном, полугоночном «мерседесе» по Мосфильмовской, и вдруг отец говорит: «Знаешь, это ведь суперавтомобиль, такого нет даже у Брежнева, он с автопилотом!» По мере того как мои глаза округлялись, он отпускал руки от руля и демонстративно — для пущего эффекта! — поворачивался назад, делая вид, что что-то ищет на заднем сиденье. В шоке от этого трюка отца я был еще много лет, будучи абсолютно уверенным, что он действительно владел машиной с автопилотом, пока мне не объяснили, случилось это году в 1991-м в Германии, что такого кара в 70-е годы XX века быть не могло! (Смеется.)
Отцу под силу, кажется, было все. Чем бы он ни занимался, где бы ни находился, его любили, и он отвечал людям взаимностью. В нем никогда не было высокомерия, он никогда не страдал звездной болезнью.
Отец реально был человеком необыкновенного внутреннего и внешнего обаяния. При этом улыбка у него была несколько кривой. Когда я был маленьким, пытался даже ему подражать — так же улыбаться на одну сторону, но у меня что-то плохо получалось. (Улыбается.)
— Интересно, что при всем внешнем сходстве вы ведь не стали тенью отца?.. А сходство и впрямь потрясающее, особенно когда вы читаете стихи Высоцкого со сцены. Закрой глаза — и будто это он сам...
— Надеюсь, нет, тенью отца я не стал. По характеру я точно не он. Именно поэтому, к слову, и не сыграл отца в фильме «Высоцкий. Спасибо, что живой». Отец был человеком интуитивным, я же рационален. У меня другая данность. Я, например, также не могу с его интонацией, страстью произнести знаменитую фразу «Быть или не быть» из «Гамлета», которого он так блестяще в свое время сыграл... (Улыбается.) Хотя давление отца, его имени было всегда, ощущаю его постоянно, с детских лет.
— Отец после развода с вашей мамой — актрисой Людмилой Абрамовой — помогал?
— Да, он сразу сказал маме, что будет давать денег, сколько требуется. В результате каждый месяц передавал по 100 рублей на каждого из нас с братом Аркадием. Это была хорошая сумма. Конечно, любой развод — стресс. Расставание редко проходит без грусти. Но мама не была зла на отца, не пыталась его наказать, вернуть его с помощью детей, она к нему хорошо относилась.
— Как часто вы встречались с отцом потом?
— По-разному. Иногда часто, иногда редко. Он ведь жил на скоростной полосе: бесконечные гастроли, съемки, концерты, извиняюсь, загулы. Но порой, надо признать, он уставал от суеты, любил и тишину, любил побыть один, отключив телефон. Если отец куда-то уезжал, то могли и по два-три месяца не видеться. Появляясь в Москве, приходил к нам либо приглашал к себе. В принципе, если называть вещи своими именами, он был так называемым воскресным папой. Но если нужна была помощь, всегда был готов протянуть руку. Когда однажды я серьезно заболел, меня накрыл какой-то странный насморк, было сильное воспаление, отец тут же приехал, куда-то позвонил и отвез меня в хорошую клинику, где за меня с ходу взялись квалифицированные врачи, провели нужные анализы и, главное, сразу поставили диагноз.
Как-то, когда я находился у него, между нами возникла стычка. Сейчас не вспомню, что стало ее конкретной причиной. Когда я уже был возле дверей, отец мне бросил:
— Ну ладно, звони.
Эта реплика еще больше обозлила меня: как так безразлично можно общаться с сыном? И я вдруг грубо огрызнулся:
— Да до тебя фиг дозвонишься! То ты трубку не берешь, то ее поднимает кто-то другой!
Он сурово глянул на меня, скрипнул зубами и говорит:
— Ты приходи прямо завтра, просто посмотришь, как твой отец живет, может, поймешь и больше не будешь мне выговаривать.
Я лишь спросил:
— Во сколько?
Он ответил:
— В семь утра.
Хотя столь ранний час меня очень смутил, на следующее утро я к отцу пришел и в результате провел с ним целый день. Сначала мы поехали в автосервис, затем в театр на генеральный прогон очередного спектакля, потом отправились куда-то менять валюту (он собирался за рубеж), оттуда мы пересели на другую машину и помчались на его концерт. К тому времени я уже начал буксовать, а он все подгонял меня: «Едем, едем!» После концерта мы возвратились к нему, надо было привести себя в порядок и переодеться. Но горячую воду в тот день, как назло, почему-то отключили. Мы быстро вскипятили воду в чайнике со свистком и кое-как помыли ему голову. Выйдя из дома, вновь куда-то помчались, но на сей раз я отказался выходить из машины, просто ноги уже не держали. Он мне поставил хорошую музыку, а сам побежал. И когда, возвратившись, отец сказал, что сейчас съездим на съемки и на сегодня все, я, не выдержав, взмолился: «Папа, хватит! Отвези меня домой спать...» На другой день позвонил ему и попросил прощения за свою недавнюю грубость.
— Когда вы видели отца в последний раз?
— За два-три дня до его смерти. Он позвонил — я приехал. Мы провели тот вечер втроем, вместе с бабушкой Ниной Максимовной, которая наготовила пирогов. Сидели, смотрели по телевизору Олимпиаду, чаевничали. Знаете, я видел отца в разных состояниях, но при мне он никогда не пил, где бы ни происходило застолье: дома ли, в ресторане, или где-то еще. В тот вечер мы довольно много времени провели вместе. Потом отец встал, сказал, что ему надо уйти. У самых дверей, уже в прихожей, он обернулся, так грустно на меня посмотрел и пошел... До сих пор остро помню, что в тот миг я что-то почувствовал, но, конечно, не отдавал себе отчета, как и все, что вижу отца в последний раз. Вокруг него были люди, особенно врачи, которые знали, что с ним реально происходит, но мы, близкие, находились в неведении. Отец никогда не говорил о своем здоровье, пресекал эту тему, объяснял, что сам все знает, все под контролем. Конечно, просто успокаивал нас. Ведь свою смерть он предчувствовал.
— Каким Владимир Семенович был во время застолий?
— То, что называется душой компании. Как только он начинал смешить, улетали все. Но застолье с Высоцким никогда не превращалось в театр одного актера. Он умел вовлекать в разговор всех сидящих. Гостей он не боялся. Был им рад. Его холодильник был всегда полон. Стол всегда был хорошо накрыт. Отец мог и сам много чего приготовить, пожарить мясо, например. У него везде были знакомые, через которых он доставал любые продукты. Отец не был не от мира сего. Он умел красиво жить.
— Наверное, собравшиеся всегда просили: «Володя, возьми гитару, спой, пожалуйста!»?
— Конечно. Но когда была своя компания, каждый понимал, что если отец захочет — споет, если нет — не заставишь.
— Соперничества за отца, если так можно выразиться, между вами с братом Аркадием не было?
— Нет, мы с братом всегда ладили. Может, у меня с отцом были чуть более близкие отношения, потому что я был младше, чего-то не понимал. Возможно, не знаю... Брат успешный человек — профессиональный сценарист. Мы достаточно часто видимся, хотя у каждого своя семья, свой круг общения.
— Ваши дети чтут легендарного деда?
— Конечно, в квартире у меня на стене его портрет, хотя, должен признаться, я никогда не пытался создавать дома некий культ отца.
— А как Высоцкий воспитывал вас с братом? Своим примером? Какими-то редкими «уроками», как это происходило?
— Не надо преувеличивать значение семьи в его жизни. Мы не были такой дружной семьей, где у папы на стене висел ремень, который он время от времени использовал, если мы с братом получали двойки или плохо себя вели. (Улыбается.) Никакими примерами, беседами он нас не воспитывал. Хотя несколько раз были какие-то нотации, несколько раз он взрывался на наш с братом счет. Но это не называется воспитанием. Воспитывал он нас своей жизнью — тем, как жил.
— Вам фамилия, естественно, всегда помогала в жизни?
— По-разному. Вообще, быть сыном знаменитого человека не всегда удобно и хорошо. Нам с братом это как-то объяснила мама. Какое-то время мы даже носили в школе ее фамилию. Ну, во всяком случае, одно время подписывали фамилией мамы свои тетради. Правда, когда это увидел отец, он очень расстроился, резко с нами поговорил. И мы перестали так делать. Когда я после школы надумал поступать в театральный вуз, мне советовали сдавать в приемную комиссию документы, взяв фамилию мамы. Но мою хитрость везде легко распознавали (поступал я, как водится, сразу в несколько театральных училищ).
Однако с первого раза в институт так и не попал. И поделом. Честно говоря, я был не подготовлен. Мудрые люди, зная это, вовремя подсказали: «Принять тебя, Никита, примут, но лишь из уважения к твоему отцу. Ты этого хочешь?» Поступать так, по блату, я не хотел. К тому же было еще одно «но»: с детства у меня были проблемы с дикцией. Хотя я всегда себя успокаивал, говорил, такова, мол, моя индивидуальность. Одним словом, не поступив в институт, я стал ходить к логопеду и одновременно пошел работать на завод «Коммунар». Ведь в советское время нельзя было не работать — можно было попасть под серьезную статью «за тунеядство». Поэтому, пошел трудиться.
На «Коммунаре» выпускали пылесосы «Чайка». Я был слесарем-сборщиком, стоял на конвейере. Трудно было неимоверно, терпел, потому что прилично зарабатывал. Ну а через год поступил в Школу-студию МХАТ, моим педагогом был Андрей Мягков. Но, признаюсь, если бы отец был жив, я бы никогда не пошел в актеры. Я и отцу это говорил, когда он меня спрашивал. Почему? Был у меня какой-то комплекс. Вообще, когда отец умер, мне тогда было 16 лет, я очень сильно изменился. Перестал быть излишне инфантильным, стал задавать себе много вопросов. Кстати, пока мы не поссорились, Марина Влади, узнав, что я хочу стать актером, советовала, чтобы я поменял фамилию, которая может невольно заставить меня подражать во всем отцу. «Иначе, — говорила она, — тебе будет трудно стать в профессии самим собой».
— С Мариной почему поссорились?
— Не из-за наследства. В этом смысле мы во всем ей уступали, все делали тогда так, как она говорила. Марина очень внятно объяснила свою позицию. Мы сошлись на том, что все будем наследовать по закону, без судов. Поскольку завещания не было, мы действовали через нотариальную контору. При жизни отец пытался наладить отношения между нами с Аркадием и детьми Марины. Ни Марина, ни наша мама не возражали. Но не получилось. Мы все слишком разные. Неудивительно, что после смерти отца стали возникать разногласия. Сначала горе всех нас объединило, а затем начались трения — то по поводу аппаратуры отца, которую, никого не спросив, Марина вдруг вынесла из квартиры и продала, то относительно проекта памятника... Но последней точкой, после чего мы окончательно разошлись, стала ее книга «Владимир, или Прерванный полет», где, несмотря на все плюсы, были достаточно оскорбительные вещи в адрес нашей семьи — моего деда и моей мамы.
Года четыре назад Ирина Мирошниченко, они с Влади всегда хорошо общались, посоветовала мне восстановить отношения с Мариной, говорит: «Возьми ноги в руки, купи билет и съезди к ней во Францию. Просто поговорите — так, ни о чем, не о делах, не о прошлом, помиритесь». Но вот просто так что-то не получается...