Лучше хором
Современный горожанин страшно дорожит своей индивидуальностью, избегает массовых акций, держит свое мнение подальше от общественного. И очень глупо — считает Лев Рубинштейн.
Мне хорошо известны люди, в целом приличные, социально и культурно вполне вменяемые, наделенные определенным вкусом и кое-каким чувством стиля, которые по разным причинам — и даже не обязательно карьерно-конформистского свойства — не только всячески избегают неудобных для них ситуаций вроде публичных протестных акций, но и считают почему-то необходимым свое неучастие как-то объяснять. Чаще всего — вкусовыми предпочтениями.
Эти люди, в том числе и тогда, когда их «особая позиция» конвертируется не только в нравственно-интеллектуальные, но и в более вещественные признаки собственной состоятельности, любят объяснять некоторый, скажем так, экзотизм этой своей «позиции» не столько в позитивных, сколько в негативных категориях. Например, своим нежеланием «впадать в стадное чувство» и «сливаться с толпой», нежеланием «ходить строем», нежеланием «петь хором».
Отношение этих трепетных натур к стадному чувству, а также к строевому шагу и слиянию с толпой я — если, конечно, пренебречь конкретным контекстом — в целом даже разделяю. Сам не люблю ни того, ни другого, ни третьего.
А вот что касается пения хором, то тут уж, как говорится, извините…
Как человек, почти все свои школьные годы пропевший хором, причем в самом буквальном смысле, скажу вот что.
Стройный и, главное, на добровольных началах сформированный хор никогда не превращается и не может превратиться в разрушительную толпу.
Хор — это счастье и освобождение, причем не только коллективное, но и, как ни странно, персональное. Хор — это, собственно, идеальная, почти недостижимая в обыденной жизни модель созидательного и очистительного «общего дела».
Одно из известных эссе Гилберта Честертона так и называется — «Хор». И есть там такое чудесное место: «У хора — даже комического — та же цель, что у хора греческого. Он связывает эту, вот эту историю, с миром, с философской сутью вещей. Так, в старых балладах, особенно в любовных, всегда есть рефрен о том, что трава зеленеет, или птички поют, или рощи цветут весной. Это — открытые окна в доме плача, через которые, хоть на секунду, нам открываются более мирные сцены, более широкие, древние, вечные картины».