Куда пропадает время
Средний класс превратился в «спешащий класс», и это лишает его нормального горизонта планирования своей жизни
Современный человек живет внутри парадокса: мир становится все менее предсказуемым на фоне глобальных политико-экономических и климатических перемен, но как раз в этот момент умение работать со временем и способность к длительному планированию становятся особенно важными. С этого тезиса начинается статья социального психолога, профессора РАН, заведующего лабораторией социальной и экономической психологии Института психологии РАН Тимофея Нестика «Образ будущего, социальный оптимизм и долгосрочная ориентация россиян: социально психологический анализ». Среди ключевых факторов нарушения социального оптимизма (кроме неравенства и плохих экономических трендов) выделяется также «техно-гуманитарный дисбаланс, проявляющийся в том, что развитие технологий опережает развитие социального капитала, обеспечивающего способность общества договариваться о правилах их использования».
Технологии меняют человека, в том числе его отношения со временем. Современный человек вечно спешит и никогда не успевает, его время определяется не столько осмыслением прошлого и планированием будущего, сколько сигналами сообщений в смартфоне. Как восстановить «дней связующую нить» в жизни человека и общества? Об этом мы поговорили с Тимофеем Нестиком.
— Разные люди, культуры и эпохи находятся в разных отношениях со временем?
— Начнем с того, что люди осваивали время постепенно. Это сейчас наша временная перспектива выходит далеко за пределы нескольких дней, тогда как даже у наших близких родственников-обезьян это минуты и часы. А когда-то все началось с необходимости координировать совместные действия ради общего блага, с формирования доверия друг к другу и веры в общих богов. Развитие языка, который позволяет нам описывать достаточно сложные отношения между событиями, шло вместе с развитием абстрактного мышления — и в результате родились такие категории, как «время» и «будущее».
То есть время появилось как ответ на растущую сложность наших отношений друг с другом в больших сообществах людей с многочисленными социальными ролями. В этом смысле психологическое время — это наш ответ на сложность мира.
— А у охотников каменного века время текло по-другому?
— Если мы присмотримся к тому, как устроено время в архаических обществах, то увидим, что там времен довольно много. Есть, циклическое время, связанное с природными ритмами, есть мифическое время — это время космогонии, представлений о первопредках. Есть и историческое время — какие-то представления об истории нашего рода.
— И у нас в целом так: на Новый год мир обновляется, рабочее время идет от звонка до звонка. Много разных времен.
— Да, а еще и для нас, и для наших далеких предков существует такое «микровремя», переживаемое время, или «время потока». Его иногда противопоставляют ритуальному, «сакральному» времени как «профанное», мирское. Но у нас, конечно, гораздо больше способов структурировать время, чем у предков. Современная культура — это культура «спешащего класса».
Спешащий класс в шоке
— Давно она стала такой?
— В 1970-м в один год вышли две знаковые для ее формирования книжки — во всяком случае, они очень ярко выразили складывающуюся тогда культуру отношения к времени, в которой мы остаемся. Первая — книга американского экономиста Стефана Линдера, посвященная культуре экономии времени. Она так и называлась: «Спешащий класс», то есть люди, которые даже отдыхают в спешке.
— С тех пор мы стали спешить намного больше.
— Да, ситуация усугубляется. Недавно в Nature вышла замечательная статья, обобщающая ряд исследований, которые ставят вопрос о новой форме социального неравенства — количестве свободного времени. Они там показывают, что «временной голод» приобрел глобальные масштабы. Мы оказываемся включенными в такое количество шестеренок и жерновов социальных ритмов, которые просто не дают нам возможности выстроить собственное будущее, отрефлексировать собственное прошлое.
И в том же 1970 году выходит книжка Элвина Тоффлера о шоке перед будущим, знаменитый Future Shock. Ее ключевая идея — мы неспособны вовремя адаптироваться, не поспеваем за скоростью изменений, и этот разрыв будет нарастать.
— И мы по-прежнему в шоке?
— Какова наша сегодняшняя культура отношения ко времени, которую мы унаследовали от индустриального общества? С одной стороны, книжки по тайм-менеджменту говорят: чтобы быть успешным, ты должен овладеть своим временем. Ты должен взять свою судьбу под контроль. Это такой проект сознательного человека, который «делает себя сам». А с другой стороны, растет понимание того, что это невозможно, что на самом деле нам очень сложно собрать себя, в реальной жизни мы состоим из очень разных фрагментов. Похожий опыт переживания времени описывал еще Аврелий Августин. Он пытался собрать себя воедино через молитву и религиозный опыт, а мы — общаясь друг с другом в социальных сетях…
Полихронные и монохронные люди
— Насколько в современном мире отношения людей со временем зависят от конкретной культуры, страны или языка?
— Прежде всего, культуры можно разделить на полихронные и монохронные. Эту классификацию предложил еще Эдвард Холл, классик американской антропологии. Монохронные культуры — это культуры, в которых люди предпочитают сделать одно дело, а потом уже перейти к следующему. А полихронные — те, где люди склонны заниматься одновременно разными задачами.
— Наша, как легко догадаться, ближе к полихронным?
— Да. Причем есть исследования, которые показывают, что даже монохронные культуры постепенно смещаются в сторону полихронных, например отношение к времени белых англосаксов-американцев.
— А кто находится на полюсе полихронности?
— Латинская Америка, африканские страны, Ближний Восток, Южная Европа. А на полюсе монохронных культур — Швейцария и Северная Европа.
— То есть самые успешные страны? Получается, сосредоточенность на одной задаче равна успеху? Почему это работает именно так?
— Это связано, с индустриальной культурой и, шире, с культурой прецизионности, точности, которая начала складываться в Европе в двенадцатом веке — когда сначала в монастырях появились часы, а потом постепенно и в общественных местах в городах. Но ключевым моментом здесь оказалось появление фабрик, которые стали настолько жестко регламентировать наше время, что по-другому добиться успеха оказывается очень сложно. Ты должен выстроить какую-то технологию, использовать какие-то специальные инструменты для измерения времени и распоряжения им, тогда ты сможешь больше успеть.
Эта культура была связана еще и с развитием протестантизма, с представлениями о том, что время даровано нам с определенной целью и им нужно распоряжаться очень экономно. Ушедший недавно из жизни Роберт Левин, автор книги «География времени», проводил очень интересный эксперимент. У него было много студентов из разных стран, и на летние каникулы они отправились с заданием: нужно было измерить скорость шагов пешеходов на улицах, точность часов в публичных местах и скорость, с которой при отправлении посылок служащие почты возвращают нам сдачу. И оказалось, что по всем этим показателям Швейцария, Германия, Япония и северные штаты США оказались на вершине списка, люди там и ходили быстрее, и быстрее коммуницировали друг с другом, и точность часов была велика. А вот южные штаты США и Латинская Америка — Мексика, Бразилия — оказались внизу списка. Это «медленные» культуры, в меньшей степени готовые рассматривать время как деньги. Получается, и правда можно говорить о разных культурах обращения с временем.
— Во многих странах популярны представления о деловитости северян и расслабленности южан. Что, если это не культура виновата, а климат?
— Сам Левин связывает это с интенсивностью городской жизни, с экономическим успехом. Но прежде всего здесь нужно говорить о социальных институтах. Какую роль играют стандарты, независимые от наших личных отношений, а какую играют исключения из правил, когда к одним людям нельзя ни в коем случае опаздывать, а к другим можно? Это специфика полихронных культур, когда пунктуальность зависит от ситуации. Мы изучали деловую культуру России — она тяготеет именно к этому полюсу. Хотя у нас она тоже очень разная. Есть Север, который более моноактивен, есть Юг, который гораздо более гибок в этом отношении. И еще многое зависит от того, насколько в обществе кажется предсказуемой среда, насколько люди готовы к неопределенности.
Что случилось со светлым будущим
— Вы имеете в виду знаменитый российский «короткий горизонт планирования»?
— Любые травмирующие изменения вызывают «презентизм» — неспособность и неготовность строить какие-то долгосрочные планы.
Хотя некоторые островки такой предсказуемости неизбежно создаются. Например, это происходит благодаря тому, что нам нужно вырастить детей и мы включены в длительные образовательные циклы — школу, университет. Мы берем кредиты. В среднем все это вытягивает наш горизонт лет на восемь-девять — обратите внимание, как на самом деле время структурируется обществом!
Недаром первые работы по социальной психологии времени были связаны с безработицей. И оказалось, что в городках, где предприятие было закрыто, исчезла не только работа — исчезло будущее. Время оказалось схлопнутым примерно так же, как схлопывается в одиночной камере. Многочисленные исследования отношения личности и группы к времени, которые мы в Институте психологии РАН проводили последние двадцать лет, показывают, что, когда мы не уверены в своей способности влиять на настоящее, будущее обесценивается, исчезает.
— Люди начинают жить сегодняшним днем, не строя планов?
— Да, причем есть разные стратегии. Иногда это сокращение планирования будущего совмещается с «историзацией», когда, с одной стороны, мы теряем возможность планировать собственную жизнь, а с другой стороны, мы в большей степени готовы опереться на какие-то большие нарративы, пытаясь соотнести свою маленькую микроисторию с историческими событиями. Эту «историзацию» мы можем найти в самые разные кризисные периоды: когда мы оказываемся в условиях разрушающейся или нестабильной системы, то пытаемся восстановить предсказуемость и осмысленность происходящего через включение себя в большие истории.
— У нас эти истории чаще связаны с прошлым, а от будущего ничего хорошего не ждут…
— Тут важно обратить внимание на то, что если в опросах общественного мнения людей спрашивают о ближайшем будущем, то мы видим преобладание негативных оценок. Этот тренд замечен в мире в целом. Но когда мы спрашиваем людей о будущем отдаленном, скажем, «Россия через двадцать пять лет» или «вы сами через двадцать лет», как правило, преобладает позитивная оценка. Образ «долгосрочного будущего» защищает нашу самооценку, поддерживает нашу веру в справедливость и понятность устройства мира, веру в вознаграждение долгосрочных усилий.
— Кажется, у человечества сейчас трудности с долгосрочным образом светлого будущего.
— Да, это правда, связанная с тем, что государства уже не могут гарантировать своим гражданам непрерывный рост благосостояния. Сегодня даже в развитых странах мы наблюдаем снижение доли людей, считающих, что дети будут жить лучше нас: их уже меньше 50 процентов. На молодежи этот социальный пессимизм сказывается еще драматичнее: снижается готовность рожать детей. По данным международных исследований, именно психологическое состояние молодежи сильнее всего пострадало во время пандемии. События 2022 года еще больше усилили этот эффект. Например, в марте более 70 процентов респондентов в возрасте 1824 лет отмечали у себя симптомы клинической депрессии.
Мы оказались в сложной ситуации: государствам трудно найти ресурсы, чтобы обеспечивать непрерывный рост благосостояния. А с другой стороны, мы оказались еще и в условиях климатического перехода, когда независимо от вклада людей в изменения климата нам приходится к ним адаптироваться.
Как показывают наши исследования, мы склонны рассматривать любые глобальные кризисы сквозь призму нерешенных социальных проблем. Допустим, когда речь заходит о климате, то страхи, с ним связанные, — в основном про рост социального неравенства и несправедливости, а не про то, что мы не сможем заснуть из-за духоты.
Спешащий класс уже не тот
— Правильно ли я понимаю глобальный тренд в изменении восприятия времени: культура точности уступает полихронной культуре? Тут еще прослеживается интересная связь технологии и культуры. Появление башенных часов в городах запустило развитие культуры точности, а я помню высшую точку развития этой культуры в своей жизни, когда еще в прошлом тысячелетии купил себе электронные часы — не со стрелками, а с цифрами, — и они были идеально точны. Эта точность обнадеживала, давала ни с чем не сравнимое чувство контроля над временем. А потом появились мобильные телефоны, которые стали заменять наручные часы. И вдруг оказалось, что точность или не столь важна, или просто хочется отстраниться и защититься от постоянного тиканья времени. В итоге смартфон «съел» часы, и люди стали реже следить за временем.
— Одна из причин этого сдвига в сторону полихронности в том, что мы уже не можем положиться на какой-то один ритм, который задает структуру нашего дня. Многие работают на нескольких работах. Многие включены в такую «гиг-экономику», где заказы приходят нерегулярно и ситуация непредсказуема.
— Но это еще все тот же «спешащий класс»?
— Да, но в 1970-х, когда его впервые описали, это были люди, которые приходят на работу в восемь утра и уходят в пять или в шесть, а какая-то часть из них работает почти круглосуточно. А вот для нас непредсказуемость занятости, особенно переход в «бесконтактную экономику», которую подстегнула пандемия, конечно, связан с разрушением границ между личным и публичным, между отдыхом и работой, которые были связаны с будильником, регулярно будящим нас в одно и то же время. Мы теперь смотрим не столько на время, сколько на сообщения, которые к нам приходят в смартфоне. И это меняет нашу культуру радикально.
А еще это приводит к тому, что нарушается связность личной истории. Возникают патологии временной перспективы, когда какие-то события оказываются в лакунах беспамятства. Или когда перфекционизм и нереалистичные ожидания от жизни, которые навязывают нам знаменитости в соцсетях, вызывают у нас депрессию. Это особенно характерно для подростков. Но ведь если посмотреть на людей, которые рассказывают о себе в соцсетях, то и для многих взрослых характерна эта нереалистичность надежд на будущий успех. На поддержание этой иллюзии тратится много сил, а в итоге мы теряем контакт сами с собой. Нам достаточно сложно выстроить непротиворечивую картину собственной жизни. Кстати, одна из реакций на непоспевание за социальными ритмами — постоянный обрыв коммуникаций, откладывание на потом.
Прокрастинаторы, перфекционисты, самозванцы
— Как раз хотел об этом спросить. Я это состояние воспринимаю как свой невроз, потому что, с одной стороны, времени все время остро не хватает, а с другой стороны, все время происходят срывы в прокрастинацию, когда вроде бы вал дел, а я два часа посвятил соцсетям или отправился на прогулку. Почему эти две части невроза так одна на другую накладываются?
— Я считаю, как и ряд других исследователей, что пандемия прокрастинации — это культурный синдром. Это наш ответ на фатальное непоспевание за социальными ритмами. В этом смысле прокрастинация может быть конструктивной.
Но если рассматривать прокрастинацию как деструктивные действия, которые ведут к «эффекту домино», когда многое обрушивается, а мы чувствуем себя белками в колесе, то тут бывает много причин.
Например, импульсивность, и ложное убеждение в том, что в сжатые сроки работается лучше, и просто поиск сильных ощущений, когда мы получаем настоящее удовольствие от ночи перед сдачей проекта или экзамена, когда приходит вдохновение. В такие часы приходит ощущение потока, когда чувствуешь себя творцом своей жизни.
Другая причина — перфекционизм, когда нам кажется, что если мы не успеем что-то сделать хорошо, то мы резко упадем в глазах окружающих. И мы оказываемся в плену того, что психологи называют руминацией, то есть постоянного самобичевания, привычки грызть себя за то, что мы не можем сделать что-то так, как хотелось бы. Это вводит нас в петлю неуспешности и негативных переживаний.
— Слышал, что сейчас выделяют еще одну модную болезнь — «синдром самозванца». Страдая перфекционизмом, мы в то же время чувствуем себя самозванцами, которые неспособны делать то, что вызвались делать.
— Конечно, мы откладываем то, что нас травмирует. И чем больше мы откладываем, чем больше себя грызем, тем больше вероятность того, что мы начинаем считать себя самозванцами, взявшимися за неподъемные для нас задачи. Эта модель поведения может быть достаточно устойчивой, и она еще провоцирует нас на отчаянные поступки, когда мы ввязываемся в задачи, заведомо превышающие наши реальные возможности.
— Точно!
— И это поддерживает разорванность наших коммуникаций, снижая нашу способность к импровизации. Есть уже немало работ, где исследуется импровизация как социальный феномен. Если мы присмотримся к тому, что делают джазмены, то увидим, что там есть определенная структура, правила и клише, на которых строится любая импровизация. А когда нам все время приходится разрывать коммуникации, чтобы как-то собраться с силами и потом все наверстать, это разрушает естественную социальную ткань, которая могла бы помочь нам скорректировать ожидания, свериться: действительно ли все нужно делать так, как мы себе надумали?
Этот разрыв делает нас более жесткими, категоричными — это хорошо видно по высказываниям в соцсетях. Есть исследования, которые показывают, что люди, которые склонны к депрессиям, чаще говорят «всё», «никогда», «ничего» — такие «абсолютные» слова. А при переживании трудноконтролируемых угроз, масштабных кризисов, эта категоричность усиливается еще и растущим фатализмом, верой в то, что по-другому и быть не могло, что иного не дано. Мы оказываемся в колее, из которой трудно разглядеть открывающиеся окна возможностей — как для себя лично, так и для страны.
Время и счастье
— Правильно ли я понимаю, что скорость течения времени связана со счастьем? Чем старше человек, тем для него время течет быстрее и тем он несчастнее? А в детстве время не чувствуешь, и там очень много счастья. Это можно как-то вспять развернуть?
— Дело не столько в темпе, сколько в нашей способности восстановить связь времен, восстановить собственную историю. Неслучайно у пожилых людей выше уровень мудрости, сбалансированности интеллекта. С возрастом мы более склонны думать о прошлом, а не о будущем, но при этом наш жизненный путь становится более целостным. Вообще, если говорить о счастье, то есть парадокс: ориентация на будущее дает нам надежду, включенность в какие-то социальные проекты, которые поддерживают коммуникации и дают возможность чувствовать себя на высоте, подогревают самооценку. Но с другой стороны, исследования показывают, что зацикленность на будущем, «жизнь из будущего», сопряжена с большей подверженностью стрессам, меньшим психологическим благополучием, с выгоранием.
В этом смысле гораздо важнее наше отношение к прошлому. Если мы способны, несмотря на травматические события в прошлом, переосмыслить его как основание, на котором можно что-то строить дальше; если мы ценим какие-то светлые моменты в своей жизни, то мы более социально успешны. И более устойчивы к кризисным, трудным ситуациям.
— Отношение к прошлому важнее, чем к будущему?
— Есть в психологии понятие «баланс временной перспективы», которое ввел Филип Зимбардо, и есть целая школа людей, которые работают в науке, опираясь на эту модель. Можно разложить отношение к времени на несколько показателей: ориентацию на позитивное или на негативное прошлое, большую или меньшую ориентацию на планирование будущего и ориентацию на «гедонистическое настоящее», где мы ценим общение и прекрасные моменты, или, напротив, на «фаталистическое настоящее», когда мы считаем, что неспособны ни на что повлиять. Так вот, баланс состоит в том, чтобы поддерживать высокие показатели по позитивному прошлому и по гедонистическому настоящему. И чуть-чуть в меньшей степени, но тоже высокие показатели по ориентации на будущее.
А фатализм и уничтожение собственной истории не просто приводят к психологическому неблагополучию и к переживанию несчастья, но и сокращают нашу способность к поиску новых решений.
Именно этим тяжела ситуация, в которой мы оказываемся в связи с глобальными рисками, пандемией, войнами, меняющимся климатом, в связи с технологиями, бурное развитие которых сложно контролировать, мы не поспеваем за ними. Мы начинаем ощущать скорость перемен как груз, который мешает нам почувствовать себя способными влиять на ситуацию. А когда сокращается вера в то, что мы можем влиять на происходящее здесь и сейчас, сокращается и будущее.
Когда нам кажется, что у нас нет возможности повлиять на ситуацию вокруг своей жизни в своем доме, городе, регионе, то, с одной стороны, обесценивается будущее, потому что нам труднее ставить какие-то цели, но одновременно и прошлое перестает быть источником каких-то полезных решений. Еще раз подчеркну: баланс в том, чтобы прошлое рассматривать не просто как «светлую эпоху», а как источник решений. И тогда действительно можно говорить о счастье.
— Какая научная проблема вас сейчас больше всего волнует?
— Каким образом помочь друг другу в этом историческом периоде, когда временная перспектива схлопывается, помочь думать о себе как о части какой-то большой хорошей истории. Как восстановить и расширить границы ощущаемого нами времени. Каким образом поддержать способность людей ставить долгосрочные цели, думать о долгосрочных последствиях. Как восстановить социальный оптимизм.
— Это как-то зависит от меня лично?
— Несмотря на кажущуюся фатальность происходящего, у нас по сравнению с другими историческими эпохами как никогда выросли возможности, связанные с социальным экспериментированием, «социальным предпринимательством». Ведь мы давно стали своего рода «социальными дизайнерами». Мы гораздо более отчетливо представляем себе свою социальную жизнь и можем сравнивать себя с гораздо большим кругом людей.
Мы управляем сетью своих контактов, настраиваем ленты в соцсетях. Хотя это отдельная проблема: лентой управляет и алгоритм, и мы оказываемся в своего рода «информационном пузыре». Но те возможности, которые одновременно с этими ограничениями дают нам цифровые технологии, могут быть использованы как раз для социального проектирования. Путь к социальному оптимизму лежит не через поиск врагов, а через успешные совместные проекты, поддержку диалога и расширение радиуса доверия другим людям.
Хочешь стать одним из более 100 000 пользователей, кто регулярно использует kiozk для получения новых знаний?
Не упусти главного с нашим telegram-каналом: https://kiozk.ru/s/voyrl