Худрук
Евгений Миронов, художественный руководитель одного из самых вовлеченных в мировой культурный процесс российских театров — Тетра Наций, — жаждет преобразить культурное пространство в регионах страны
В Тюмени и Тобольске прошел «Театр Наций Fest». При разработке его концепции художественным руководителем Театра Наций Евгением Мироновым двигало желание изменить ситуацию, когда главные культурные события происходят исключительно в Москве и Санкт-Петербурге. Накануне фестиваля «Эксперт» поговорил с Евгением Мироновым о том, почему ему так важно, что происходит в региональной культурной жизни.
— Вы приедете в Тобольск, а потом уедете. Что должно произойти в городе после того, как фестиваль Театра Наций завершится?
— Мы не ждем моментального эффекта. Идея фестиваля «Театр Наций Fest» заключается в том, чтобы работать на будущее. Мы уже не первый год приезжаем в Тобольск, прежде всего потому, что это важно нашим партнерам — компании «Сибур». Если бы мы приехали с гастролями, сверкнули и уехали, для меня в этом не было бы большого эффекта кроме того, что мы порадовали бы зрителей. Мы же предлагаем формат фестиваля искусств, в рамках которого представлены самые разные направления, которыми занимается Театр Наций. Мы открываемся концертом «Евгений Онегин» на Красной площади Тобольска вместе с Тюменским симфоническим оркестром. Он уже прозвучал в Большом театре и в Александринском в Петербурге. Часть средств пойдет в фонд «Артист» на поддержку ветеранов сцены Тюменской области. «Театр Наций Fest» длится всего неделю, но этого достаточно, чтобы высадиться, нащупать почву, пустить корни, а дальше мы будем смотреть, что и как может работать.
Иногда, и в Тобольске это тоже случилось, мы работаем с местными театрами. В рамках фестиваля «Территория» мы привезли режиссера Дмитрия Брусникина и сделали спектакль «Доска почета» с местными артистами, в жанре вербатим — своего рода современный портрет города Тобольска. Мне кажется, что это уникальная форма, которая позволяет знакомиться с культурой вообще и с Театром Наций в частности. Это не просто «приехал-уехал». Если там что-то останется, например спектакль, который мы там сделали, это уже хорошо.
— Почему это для вас так важно?
— Сейчас уже считается неприличным, если события происходят только в Москве и Петербурге, а до провинции доходят сомнительные отголоски: приедут два артиста, сыграют антрепризу на надутом диване. В последнее время идет очень мощная волна — и такие города, как Екатеринбург, Пермь, Воронеж, становятся театральными столицами. Театр Наций работает с театрами малых городов, и нам важно, чтобы очаги возникали как раз в малых городах. В них всегда сложнее жизнь, а в театрах жизнь особенно сложна: в городе сто или двести тысяч населения, им необходима постоянная ротация репертуара, и поддерживать пристойный уровень качества продукции не так легко. Иногда художественный уровень довольно высок — например, в Новокуйбышевске, где в местном театре работает Денис Бокурадзе, или в малых городах Красноярского края — Лесосибирске, Минусинске, где театром руководит прекрасный режиссер Алексей Песегов, в Шарыпово или вот в Мотыгино. Это даже не город, кажется, а поселок городского типа, я только недавно о нем узнал. Туда и добраться-то не всегда возможно: весной, когда Ангара разливается, все пути перекрыты. Директор местного театра рассказала мне историю, как в театре когда-то сделали из портрета Ленина портрет Станиславского. Я сразу понял: они в контексте...
— Какова роль провинциальных театров в России? Как вы оцениваете их потенциал? Могут ли они работать на одном уровне со столичными театрами?
— Смотря где. У таких очагов очень сложный механизм возникновения. В Перми, например, несколько лет назад был губернатор, который любил искусство. И министр культуры Борис Мильграм (министр культуры в Пермской области с 2008-го по 2011 год. — «Эксперт») тоже способствовал его мощному развитию. Потом туда на благодатную почву приехал Теодор Курентзис (с 2011 года художественный руководитель Пермского театра оперы и балета имени Чайковского. — «Эксперт»). Но есть края в этом смысле почти «непаханые» — например, Дальний Восток. Власть акцентирует на нем внимание, чтобы активизировать жизнь в самых разных областях, но театральная жизнь там, на мой взгляд, нуждается в новых импульсах. Во Владивостоке есть замечательный международный кинофестиваль «Меридианы Тихого», а международного театрального фестиваля там нет. Сейчас вот проходит фестиваль «Мариинский» — но это музыкальный форум. И вообще, всё во Владивостоке, а Магадан как же, а Хабаровск, а Петропавловск-Камчатский, а Биробиджан? Вот в Театре Наций родилась идея программы поддержки театрального искусства на Дальнем Востоке, мы ее разрабатываем.
— Откуда в русской культуре настолько сильная привязанность к театру, что ее не в состоянии перебить никакие другие зрелища?
— Я не анализировал этот вопрос, но мне кажется, что эта привязанность сложилась исторически. Если вспоминать прошлое, то театр в России всегда был больше, чем развлечение. Артистов всегда воспринимали как властителей дум. Им удавалось считывать нечто недоступное для обыденного восприятия и транслировать смыслы публике. Может быть, это слишком большая нагрузка на театр, но вот такая традиция сложилась. В советские годы она получила очень мощную подпитку: театры открывались повсюду, даже в самых маленьких городах. Такого нет нигде. Может быть, что-то похожее есть еще в Германии, в восточноевропейских странах, но в Америке, например, серьезного театра почти не существует. Хотя есть, конечно, в Нью-Йорке офф-Бродвей (американские театры, которые обладают меньшей вместимостью по сравнению с бродвейским театром и могут себе позволить некоторую степень альтернативности в выборе репертуара. — «Эксперт»). Но государство театры никак не поддерживает. Там всё на частные деньги. В Нью-Йорке был огромный фестиваль в Линкольн-центре, который собирал лучшие театральные постановки со всего мира, так вот и закрылся в прошлом году, потому что денег на него нет — кризис, тяжелые времена.
В советский период театральная традиция в России сохранилась, а в постсоветский каждый выживал как мог. Тогда деятелям культуры удалось убедить власть, что духовное развитие способствует развитию страны в целом. И это то, чем мы гордимся из поколения в поколение. Мы были на Сахалине со спектаклем «Рассказы Шукшина», и там гордятся двумя вещами: лососем и тем, что там был Чехов. Чехов, который заехал туда на несколько недель и описывал тяготы каторги, до сих пор определяет там культурную ситуацию. Там есть действующий Центр имени Чехова, и в нем работают московские режиссеры… Все это не случайно, и театральная доминанта в культурном развитии России действительно ощущается. Хотя, возможно, я идеалист и слишком пристрастен.
— У Театра Наций репутация одного из центров притяжения мирового театра. Означает ли столь обширная программа развития провинции, в которую погружается Театр Наций, что в его изначальной концепции сместились акценты?
— Мы одно от другого не отделяем. Мы должны быть в контексте того, что происходит во всем мире. Для меня Денис Бокурадзе, который работает в Новокуйбышевске, самодостаточен и ничем не отличается от режиссера, который работает, скажем, в Национальном театре в Лондоне. Это такой же острый ум, современное отношение к жизни, к культуре, обширные знания, ни на кого не похожий почерк.
Мы же должны общаться с миром. Как можно разделять внутри-российские театральные дела и мировой контекст? Мы — часть мира. Театр Наций изначально заточен на то, чтобы быть открытой площадкой. Здесь можно чему-то поучиться и чему-то поучить. Сюда приезжают разные режиссеры со всего мира. Они впервые сталкиваются с русской школой, с русским театром, и они тоже учатся, тоже обретают новый опыт.
— Каковы шансы Европы увидеть русский театр во всей его полноте? Может ли он утвердить свое приоритетное положение в этом виде искусства?
— Режиссеры с неповторимым почерком — это большая редкость во всем мире. Если разобраться, то хороших режиссеров вообще в мире не так уж много. Как происходит их становление, никто не знает. У меня часто спрашивают, почему я не ставлю. Потому что режиссером надо родиться, им нельзя просто стать. Эймунтас Някрошюс закончил какой-то химический факультет, у него что-то екнуло в голове, и он понял, что то, что у него заложено внутри, он должен реализовать.
Если рассуждать о том, насколько мы интересны Западу, то здесь очень велика роль политической конъюнктуры. Во время перестройки великий немецкий режиссер Петер Штайн сделал спектакль «Орестея». Это греческая трагедия, премьера состоялась в Москве, я играл Ореста. С этим спектаклем мы объехали весь мир, причем это был большой проект — в нем было задействовано около ста человек. Сейчас такой проект невозможен. Тогда это произошло на волне интереса к России, к нашим социальным переменам, время было другое. И сейчас есть крупные театральные фестивали, куда приглашают наши театры. На Венском фестивале играли спектакль Константина Богомолова, в Авиньоне с успехом показывали работы Кирилла Серебренникова, «Три сестры» Тимофея Кулябина объехали уже пол-Европы. Театр Наций только что вернулся с гастролей в Нью-Йорке, где мы с успехом показывали «Иванова», еще один спектакль Тимофея Кулябина. Так что взаимный обмен есть, хотя и не такой интенсивный, как пятнадцать или двадцать лет назад. Но всему свое время — интерес к нам вернется наверняка.
— Почему люди не в состоянии воспринимать искусство в чистом виде? Почему воспринимают его только сквозь призму политики?
— Ему просто мешают. Вот сейчас мы приехали на гастроли с «Ивановым». Это классическая пьеса Антона Павловича Чехова, да, перенесенная в наши дни, но без какой-либо политической подоплеки. Но меня стразу стали в Нью-Йорке спрашивать: а вы в курсе, какое сейчас отношение к русским и что по этому поводу пишет пресса? Ну в курсе я. Но это же никак не помешало тому, что на наших спектаклях были аншлаги и у зрителей никаких политических вопросов не возникало. Они воспринимали искусство. Мы живем в непростое, смутное время. Приходится это учитывать.
— Как уживаются в Театре Наций спектакли, поставленные разными режиссерами, пришедшими в него с собственной театральной культурой? Как зрителям удается понимать сценические языки, на которых они говорят?
— Мы работаем со зрителями уже одиннадцать лет. Театр Наций довольно долго был не очень внятным и мало кому известным местом. Нам надо было с нуля начинать искать своего зрителя, а это было сложно, потому что у нас нет одного яркого режиссера, как в Гоголь-центре или Санкт-Петербургском Малом драматическом театре. Теперь мы в Новом пространстве предваряем премьеры встречами с режиссерами, показами их предыдущих работ. Так зрителю легче разобраться и сделать выбор, пойти или не пойти на спектакль. Есть банальная проблема, которая меня очень раздражает: слишком многие люди идут в театр на звезду из телевизора. Но в нашем театре многие знаменитые актеры хотят и могут себя пробовать в новом качестве, и в этом смысле мы «разочаровываем» обывателей, которые хотят видеть одно и то же. Ингеборга Дапкунайте в спектакле «Идиот» Максима Диденко на малой сцене играет Мышкина, она делает это фантастически, но зритель, который пришел на «Дапкунайте из телевизора», может быть очень разочарован.
— Как сложился ваш производственный дуэт с Марией Ревякиной — директором Театра Наций?
— Я пригласил Марию Евсеевну, когда уже закончилась реконструкция Театра Наций, и я понимал, что необходимо как-то «реконструировать» и команду, разграничить обязанности. До этого мне приходилось совмещать художественную и административную деятельность. Я понимал, что дальше мне нужно заниматься своим делом, и мне нужен был профессионал-управленец. А Ревякина — это серьезный большой менеджер, я с ней был знаком еще со времен новосибирского «Глобуса» и МХТ, где я работал артистом. С ее приходом наладилась важнейшая составляющая театра — техническая машина, которая может реализовывать ту или иную амбициозную идею, коих у нас очень много. Я бы врагу не пожелал пригласить в театр для постановки спектакля Роберта Уилсона или Робера Лепажа. Это сложно и технически, и финансово, ведь они приезжают со своими командами из разных стран. Это все очень непросто. Но мы это сделали, благодаря в том числе и Марии Евсеевне.
— Что вы можете сказать о модели, которая принята в театре: когда в нем нет постоянной труппы? Каковы ее плюсы и минусы?
— Я бы не сказал, что она идеальна. У нас на договорах работают около трехсот пятидесяти артистов, и собирать их на спектакли все сложнее и сложнее. Они заняты: 
кто-то в другом театре служит, кто-то много снимается. Это самая большая сложность, но все окупается только одним обстоятельством, самым важным: у нас всё по любви. У нас нет артистов, которые сидят без дела в гримерках, курят годами и ждут ролей, интригуют и кого-то ненавидят. Это обычная ситуация в театре, но она действует разрушающе. Судьба актеров складывается по-разному, кто-то меньше работает, кто-то больше. Актеры, работающие на договорах, приходят на спектакль с радостью, а потом уходят туда, куда уходят: сниматься, играть в другом театре, искать еще какую-то работу. Наш театр для них — это прекрасный «уход налево», по любви и в очень хорошей атмосфере. Так я это ощущаю. Надеюсь, что не обманываюсь.
Еще один плюс: здесь ты можешь попробовать то, что тебе вряд ли удастся попробовать в своем родном театре. Например, Лиза Боярская работает у лучшего российского режиссера Льва Додина, но у нас она может попробовать поработать с другим режиссером и сыграть роли, которые ей могут в родном театре не предложить. Это касается всех.
— Как вы оцениваете вызовы, которые были брошены российским театральным менеджерам в последнее время, в том числе делом «Седьмой студии»? Как они должны вести себя в этой ситуации?
— Это взаимная ответственность. Безусловно, государство должно доверять художнику и опираться на него, потому что от художника зависит, будет ли продукт искусством или не будет. Посади самого лучшего менеджера во главе театра — и театр может стать мертвым. С другой стороны, есть и ответственность художников. Они должны воспринимать директора как соратника, они должны уметь разделять ответственность, которая ложится на их плечи. Безусловно, та ситуация, о которой вы спрашиваете, как раз показала, что не так просто найти баланс творческой и финансовой ответственности. Но я все равно считаю, что у художника должен быть приоритет. Необходимо создавать условия для его творчества, иначе не будет чуда.
А наш театр, существующий на протяжении столетий, это на самом деле чудо. Мы должны беречь это чудо в общемировом контексте. Нет такого нигде, чтобы театр значил так много для общества, — это то, с чего мы начали наш разговор. Сейчас многие конфликты общественные разворачиваются вокруг театра. Это как раз доказывает, что театр очень важен. Мы должны его сберечь, и не только с помощью какого-то административного ресурса. Чиновничьими указаниями театр можно поломать, очень сильно помешать его естественному развитию. Такое уже бывало, увы, у нас.
— В связи с грядущим Годом театра: в чем он нуждается в первую очередь — в расчете на повышенное внимание к нему государства?
— В последние два года Государственная дума при поддержке президента, на мой взгляд, сделала великое дело по отношению к театрам малых городов: для них выделен грант, довольно большой — около шестисот миллионов рублей. Был создан комитет, в который вошли представители Министерства культуры, Союза театральных деятелей и Театра Наций, поскольку мы в контексте проблем этих театров, знаем, где важнее поддержать творчество, а где — укрепить материально-техническую базу. Я бы вот в этом направлении и работал. У нас очень много фестивалей, их уже достаточно. И если такие фестивали еще появятся, они должны рождаться не по указке сверху, а естественным образом. Есть такие регионы, как Дальний Восток, на которые нужно обратить пристальное внимание, — мы об этом уже говорили. Есть проблема театральных менеджеров, которые должны быть не просто хозяйственниками: иногда на директорские должности назначают людей, которые никогда в театре не были, они, может быть, умеют считать, но они не понимают специфику театра. Это сразу означает конфликт с художественным руководителем — и угрозу жизни для даже очень стойкого творческого коллектива. Я чуть ли не каждый день получаю письма из провинции с просьбой помочь: слишком часто местные власти, не понимая специфики культурного менеджмента, вредят делу. Менеджеров не хватает, и все это знают. Если кто-то лишается директора, то сразу бегут к Ревякиной или к Владимиру Урину, спрашивают: у вас нет ли толкового заместителя? Это реальная, большая проблема.
Еще одна проблема — губернаторы. Я в этой теме уже лет двадцать с лишним: будучи артистом театра Табакова, я видел местных начальников, в прошлом, как правило, первых секретарей обкомов, которые путали Олега Табакова с Олегом Поповым. Это анекдот, конечно, но я бы хотел, чтобы современные региональные лидеры были высококультурными, эффективными менеджерами, чтобы они были в контексте современного искусства, а не боялись его как огня. Послушать некоторых — так это все разврат и «козни проклятого Запада». Но это же смешно, это же нелепо такое говорить в двадцать первом веке!
Фото: Стоян Васев
Хочешь стать одним из более 100 000 пользователей, кто регулярно использует kiozk для получения новых знаний?
Не упусти главного с нашим telegram-каналом: https://kiozk.ru/s/voyrl