Толстой плохой, злой: история злого гения российской словесности
Чтобы стать лицом эпохи и главным литературным героем столетия, Федору Толстому-Американцу пришлось как следует потрудиться. Если тебе когда-нибудь захочется превратить свою жизнь в кучу поэм и романов, можешь попробовать вдохновиться его примером. Но лучше не надо.
Старуха Шапокляк со своим хитом «Кто людям помогает, тот тратит время зря», конечно, была далека от истины. Если бы она проводила больше времени за серьёзными размышлениями о жизненном пути Христа или, скажем, Будды, она была бы вынуждена признать, что хорошими делами тоже можно заслужить некоторую известность в обществе.
И все же скандальная слава добывается куда легче всякой иной — тут старушка с крысой права. Вот смотри. Тебе что-нибудь говорит имя Ипатьева Семена Кирилловича? Родившегося в 1785 году в имении под Вяткой, примерного мужа и отца, покровителя крестьян, рачительного хозяина, выстроившего на личные средства пару часовенок? Не говорит. И никому ничего не скажет. Разве что мелькнет ненадолго перед взглядом утомленного историка, перекатывающего в пыльной библиотечной тиши длиннющий список жертвователей на странноприимный дом при обители блаженной Ксении.
А вот подвиги графа Федора Толстого-Американца известны практически каждому человеку, Даже тому, кто сейчас читает эти строки и пытается сообразить, что это за Толстой такой. И как всех этих Толстых упомнить, если их тьма-тьмущая и все сплошь графы, писатели и художники?
Муза российской словесности
Нет, этот Толстой не был ни писателем, ни живописцем. Тем не менее след, оставленный им в русской литературе, можно сравнить со следом гигантского бульдозера, на котором пьяный бульдозерист решил покататься по английскому газону. Потому что нет практически ни одного мало-мальски известного литератора первой половины XIX века, который чего-нибудь про Толстого-Американца не написал бы, чаще всего — что-нибудь плохое.
Этот Толстой устроил дуэль Онегина и Ленского. Он был демоническим Сильвио из «Выстрела». Он стрелялся с Пьером Безуховым. Это про него в «Горе от ума» восторженно рассказывает Репетилов:
А голова у нас, какой в России нету,
Не надо называть, узнаешь по портрету:
Ночной разбойник, дуэлист,
В Камчатку сослан был, вернулся алеутом,
И крепко на руку не чист*;
Да умный человек не может быть не плутом.
Когда ж об честности высокой говорит,
Каким-то демоном внушаем:
Глаза в крови, лицо горит,
Сам плачет, и мы все рыдаем.
О нем писали Тургенев, Гоголь и Герцен. Да о нем писали так или иначе практически все, потому что нельзя было жить в одном веке с Федором Толстым и не попытаться утащить его в свою книжку. Такой материал просто не имел права пропасть.
Примечание бородавочника по имени Phacochoerus Фунтик: «Существует рукопись «Горе от ума», скопированная для князя Шаховского, и в ней сохранилась пометка, сделанная в этом месте рукой самого Толстого: «В картишках на руку нечист. Для верности портрета сия поправка необходима, чтобы не подумали, что ворует табакерки со стола».
Начало творческого пути
Родился будущий злой гений российской словесности в 1782 году в имении под Костромой и, едва начав ходить, тут же продемонстрировал задатки самые многообещающие. Сестры и братья Феденьки, дети спокойные и тихие, с ужасом относились к большинству затей, устраиваемых им. Покидаться камнями в собак, забить до смерти кошку, разрезать новеньким перочинным ножиком живую лягушку — было для Феденьки делом вполне обычным. Воспитанию же и увещеванию дивный ребеночек поддавался слабо: к физической боли относился с равнодушным презрением, страха испытывать, казалось, не умел вовсе. Не получалось и разжалобить малютку рассказами о том, что бедным зверушкам тоже больно и страшно, — для разжалобливания личность Феденьки было устроена самым неподходящим образом. Сверстников он также дразнил, бил и мучил (впрочем, сестер и вообще девочек Федя не слишком тиранил, как-то быстро усвоив, что женщины — народ особый, играющий по другим правилам и, видимо, нужный для каких-то других целей, с чем еще предстояло разобраться).
Вся семья вздохнула с облегчением, когда Федю приняли на обучение в морской корпус. Там он прославился блестящими способностями и отвратительным поведением. Из карцеров не вылезал и в конце концов был признан для флота негодным. Все-таки для морского дела требовались люди поспокойнее и понадежнее. Зато Толстого с охотой взяли в гвардейцы Преображенского полка — здесь умели ценить лихость и безрассудство, если те были приправлены хорошей долей смелости. Гвардейцам прощалось почти любое молодечество: и пьянки, и загулы, и дуэли. Но Толстому даже этой щедрой порции свободы оказалось мало. Он гулял с такой отчаянностью, что скоро о нем заговорили в обеих столицах. Дважды его за дикие выходки переводили из элитного полка в провинциальные гарнизоны, но каждый раз быстро возвращали обратно. По слухам, начальство этих гарнизонов умоляло избавить их от Толстого, ибо тут, в глуши, совсем не найдется на него управы…
Одним из известных анекдотов той поры стал полет Толстого над Москвой. В 1803 году немецкий воздухоплаватель Гарнер привез в Россию воздушный шар, бывший тогда еще фантастической диковинкой. Во время демонстрации чудо-шара Гарнер по старой цирковой традиции предложил любому желающему составить ему компанию в полете.
— Есть ли тут смелый человек? — спросил он.
Толстой, который был в числе зрителей, естественно, тут же выскочил вперед и через несколько секунд уже устраивался в корзине. Гарнер, вовсе не чаявший обзавестись попутчиком, попытался тихо намекнуть господину офицеру, что шар не рассчитан на двоих, но граф завелся и потребовал немедленно взлетать ко всем чертям. К чертям не получилось — скорее, наоборот. Перегруженный и плохо управляемый шар зацепился за одну из московских колоколен, так что Гарнера еще несколько часов вызволяла пожарная команда. Что касается Толстого, то после остановки он сам выпрыгнул из корзины на почти отвесную стенку купола, соскользнул по ней до колокольной площадки и отправился с друзьями-гвардейцами в ресторан.
Вскоре над Толстым сгустились тучи. Поссорившись в клубе с полковником Дризеном, Федор в ярости плюнул тому на мундир. При столь явном оскорблении дуэль была неизбежна, хотя обычно драки с вышестоящими чинами в армии были совершенным табу. Дризен практически не имел шансов: Федор Толстой был одним из лучших фехтовальщиков страны, а в стрельбе вообще не имел себе равных. Полковник был тяжело ранен и вскоре скончался, а Толстого ожидало разжалование в солдаты и ссылка. Тут вмешались родные и близкие — весь клан Толстых пустился спасать своего непутевого отпрыска. Было ясно, что Феденьку срочно нужно отправить куда-нибудь подальше, пока скандал не уляжется.
К счастью, подвернулась одна весьма подходящая оказия. Так в конце 1803 года в экспедиции Крузенштерна в свите графа Резанова произошла замена: вместо молодого художника Федора Петровича Толстого на палубу фрегата «Надежда» поднялся его двоюродный брат — Федор Иванович Толстой. Разница совсем небольшая, только в отчестве.