Максим Матвеев
День города мы решили отметить с Максимом Матвеевым — за эту идею спасибо сериалу «Фандорин. Азазель», где Максим сыграл Николая III. Мы пробежали тест марафона и финишировали на Дворцовой, сыграли у Эрмитажа в футбол с инклюзивной командой детей с синдромом Дауна «47 в игре», станцевали контемпорари во дворах Капеллы и прокачали что надо, поднявшись на одну из самых высоких крыш исторического центра. Во время прогулки Матвеев рассказал нам, как был волонтером и попечителем фонда «Доктор Клоун», поделился, как телесные практики помогают перевоплотиться в императора, объяснил, почему сила искусства — в милосердии, и даже намекнул, что произойдет с его героем — психотерапевтом-провокатором из сериала-блокбастера «Триггер» в полнометражном фильме.
Доктор-клоун — что это вообще за профессия
Ты замечаешь, как люди робеют при встрече с тобой?
Серьезно? Почему? Любопытно.
Ты красивый, Максим. Как тебе с этим живется?
Внешность — не мое достоинство и не моя заслуга. Это данность. А мне скучно пытаться выехать на одной данности.
То есть ты актер, но не принимаешь свою красоту?
Это обычный инструмент. Свою профессию я воспринимаю как трансляцию смыслов, а себя — как их проводника: чтобы зритель мог найти в ситуациях, проживаемых моими героями, созвучие с собственной жизнью и дальше сделать какие-то выводы о себе. А просто быть органичным не требует большого ума.
Не соглашусь. Когда снимают меня, чаще всего я похожа на испуганного суриката. Думаю, актерская органика — это дар.
Сейчас уже нет. Мир переполнен визуальным контентом. Люди без профильного образования мечтают попробовать себя на экране, вселенная откликается и дает им возможность. Или кто-то сам снимает себя для роликов в соцсетях — и все получается, потому что интуитивно понятно, как не наврать. Но актерская работа состоит не только из органики — это и постоянное расширение своего эмоционального спектра, и развитие вкуса, и вдумчивый анализ для полного погружения. Мне важно находить в себе неожиданные грани, доставать их и показывать. Тогда и зритель будет идти за мной из проекта в проект.
И ты всеми силами хочешь уйти от амплуа «красивый мужчина» и не понимаешь, почему все с этим носятся, ведь ты не приложил к этому никаких усилий.
Это так. Никаких усилий я и правда не приложил. И амплуа — абсолютно устаревшее понятие. Я об этом говорил, еще когда выпускался на театральном факультете Саратовской консерватории, где нам вдалбливали в мозжечок, что амплуа — неотъемлемая часть профессии актера. А если захочется сыграть старика? Или женщину? Почему я должен быть рабом одного образа? Глупости.
Мягкотелый, подопухший, с животиком и опавшими плечами император: ты успешно стер свою красоту и спортивную фигуру, сыграв Николая III в сериале «Фандорин. Азазель».
Я очень боюсь закрепоститься. Я наблюдаю за людьми, пытаюсь разглядеть их внутреннего ребенка за масками, которые часто сильно прирастают. Его прячут за манерой поведения, грудой мышц или философией, а я почему-то периодически на эту тему размышляю.
Под внутренним ребенком ты имеешь в виду живое и от этого уязвимое?
Да! Вот поэтому не дай бог закостенеть. Хочется воспринимать жизнь максимально открыто. Мне кажется, в этом мой ресурс, в том числе актерский. Вот для чего зритель приходит в театр, кино или на концерт? Расшириться. Эмоцию получить. Кто-то — расслабиться. Стать лучше. Согласен! И во всех этих примерах прослеживается одна причинно-следственная связь, причем довольно прагматичная: человек идет за искусством, чтобы увидеть себя. За терапевтическим эффектом — и только за ним. Он видит в искусственно созданном безопасном мире ситуации, похожие на те, в которые попадает сам, и, если повезет, сможет найти к ним ключ, ответить себе на важные вопросы.
То есть актер — психотерапевт поневоле?
Зритель осознает, что не он один переживает такие проблемы — и это сразу катарсис. Сейчас я читаю книгу «Дом с маяком. О мире, в котором каждый важен»: Лида Мониава (учредитель благотворительного фонда и хосписа «Дом с маяком». — Прим. ред.) описывает свой опыт работы в детской клинической больнице. И объясняет одну важную вещь: ребенка или взрослого не обязательно смешить и развлекать, часто сильнейшее лекарство — просто посидеть рядом. Помолчать. Побыть. Дать сигнал: «Я понимаю, что ты сейчас чувствуешь. Я сопереживаю тебе».
Ты ведь работал доктором-клоуном, тебя этому научили при подготовке?
Да, мы занимались детьми с онкологическими диагнозами. Доктор-клоун — не арт-терапевт и не аниматор. Был серьезный отбор, клинический психолог проверял волонтеров на адекватность, психологическую устойчивость, лидерство. Процесс обучения занял несколько месяцев, в том числе хождения по больницам, где в предоперационных и палатах по подготовке к трансплантации костного мозга мы видели разные ситуации. Кто-то отсеялся: «Не, ребят, я не смогу». Это нормально. Не буду описывать, с чем столкнулся я, но меня не остановило.
Почему?
Раз мой семилетний опыт обучения в театральном может иметь врачебную пользу, необходимо этим заниматься — вот моя мотивация. Что-то похожее происходит на сцене: акт творчества — это быть проводником. Миссия искусства в этом и состоит. Но быть проводником означает еще и уметь задавать неудобные вопросы.
Неудобные для кого?
Для тех, кто обычно их избегает. Искусство — зеркало. А время такое, что всем нам бывает не очень-то приятно смотреть на себя. Но согласись, бессмысленно обвинять зеркало в том, что оно плохое. Или требовать от него показать что-то получше и поидеальнее. Это путь в никуда. Стать получше и поидеальнее невозможно без неудобных вопросов самому себе. Только так ты становишься шире, милосерднее, толерантнее. В этом суть искусства. Причем трудиться должны обе стороны — и тот, кто отдает, и тот, кто принимает. Костенея, мы лишаем себя гигантского количества возможностей, открытий в себе, в окружающем мире. Надо не бояться этих открытий.
А насколько хорошо ты знаешь себя?
Я совсем не уверен, что знаю. Может, там под водой айсберг скрывается. А может, льдиночка, которую я ошибочно принимаю за айсберг. К счастью, профессия дает мне возможность постоянного изучения себя. Иногда роль совпадает с моими запросами, и тогда я будто прохожу терапию. А иногда неожиданно бывает: играю я драматическую сцену, включаюсь так, что забываю обо всем на свете, даже о зрителе. Это здоровское чувство, настоящий поток, мой собственный катарсис. И вот выношу я эту сцену зрителю в диалог, а зал смеется. Это хорошо или плохо?