«Смерть — профессиональная травма летчика»: отрывок из нового романа Дмитрия Быкова «Истребитель»
Forbes Life публикует отрывок из одной из самых ожидаемых книг этого года — романа Дмитрия Быкова «Истребитель» о советских летчиках тридцатых годов, «соколах Сталина»
В издательстве «Редакция Елены Шубиной» готовится к выходу новый роман писателя и поэта Дмитрия Быкова «Истребитель». Вот что о нем рассказал Forbes Life сам автор: «Это роман о том, как в 1937-1938 годах погибли один за другим в результате необъяснимых случайностей несколько любимцев Сталина, блестящих профессионалов. А еще один блестящий профессионал очень профессионально расчленил свою жену и почему-то уцелел. Но самое странное, что убитая им жена разъезжает по южному берегу Крыма и всем про себя рассказывает разное. Нет, решительно ничего нельзя понять в этом романе по краткому описанию. Давайте считать, что это роман про советскую вавилонскую башню, в обломках которой мы все сейчас живем».
С разрешения издательства Forbes Life публикует отрывок из первой главы «Прыжок»
Этого нельзя было понять, этого никто не ждал, и Бровману все вспоминалось его молящее, совершенно неузнаваемое лицо, когда на прощанье Порфирьев спросил: но ты придешь на следующий старт? Ясно было, что не дадут старта, что не видать ему больше темно-лилового неба, но что вот так… В некрологе, подписанном Кагановичем и десятком людей мельче, говорилось: перенапряжение, травма, нервный срыв. Белорусец отмалчивался, Семенов был совершенно смят. Помянуть собрались в Центросовете Осоавиахима на Суворовском. Поначалу пили молча, но постепенно разговорились и даже стали чокаться, хотя каждый второй тост пили за ушедших; но хватит похоронных настроений, сказал Ляпидевский, будем пить как за живых.
Не так часто собирались они теперь, летчики, полярники, капитаны, конструкторы, все, кого газеты давно объединяли словом «герои»: герои вышли на трибуну, героев встречали вожди… Они и составляли два верхних этажа могучей конструкции, похожей на пирамиду физкультурников, — как в легендах Древней Греции, раздел первый: боги и герои. Они были еще молоды, Порфирьев из старших, но в гробу выглядел юношей; оказывается, ему не было и тридцати семи, пушкинский возраст, действительно роковой. Давно миновали года их молодого энтузиазма — хотя какое давно? Пяти лет не прошло с эпопеи «Челюскина», семи — с открытия Люберецкого аэродрома, десяти — с полета Нобиле. Год шел за три. Теперь они больше руководили, чем летали, больше спорили на заседаниях, чем над картой; почти все к тридцати пяти поседели, соль с перцем, и если глаза еще, как принято было писать, блестели молодо, то чувствовалось за этим некое усилие, словно внутри приходилось включить лампочку. Нет, они не состарились, но время первой романтики миновало, и связывало их теперь только прошлое, хотя время для мемуаров, сказал Макаров, далеко еще, товарищи, не пришло. И все-таки они были словно присыпаны пеплом, потому что даже если ранняя смерть входит в привычный набор твоих рисков («Смерть — профессиональная травма летчика», — говорил Волчак с обычной своей рисовкой), часто хоронить товарищей — последнее дело; и это случалось с годами не реже, как можно было ожидать, а чаще. Об этом молчали, этого не понимали.