Люди Веры
«Пойдемте, я покажу вам наш сад», «Снимать будете? А я кругленькая», «Мне здесь интересно работать», «Да что я могу рассказать?» Настя, Катя, Артем, Алла Борисовна — обычные люди. Кто-то открытый, кто-то стеснительный, кто-то наблюдатель, кто-то делатель. Как наши друзья, соседи, попутчики в автобусе, прохожие на улице. Необычно то, что они больше нас знают о границе жизни и смерти. И каждый день помогают людям жить — на этой границе. Настя и Артем работают в фонде помощи хосписам «Вера», Алла Борисовна — медсестра хосписа, Катя — фотограф-волонтер.
Настя Лавреньева, координатор хосписа
Я вообще стариков люблю, у меня бабушка с дедушкой жили в деревне под Ульяновском — любимые мои люди. В деревенском укладе очень много мудрости. Когда дедушка умер, его тело по традиции на три дня осталось в доме. Приехали все дети, внуки. Мы непрерывно читали молитвы — днем, ночью. Сначала бесконечные слезы — не отвлечься. И в какой-то момент, ночью, когда один из моих младших братьев читал акафист, я как будто со стороны увидела: вот мы все здесь, в комнате, которую знаем с детства, все собрались возле дедушки, и как видны плоды его жизни, как видна любовь.
Мне кажется, что к смерти важно относиться с уважением — к ее неотвратимости, ко всем участникам, к процессу перехода. Не с жалостью, не с ужасом, не с интересом, а именно с уважением. Но это, конечно, возможно, только если есть уважение и к человеческой жизни. В смерти нет ужаса. Ужас есть в другой смерти — насильственной, когда один человек решает, что он может убить другого.
В хосписе мы стараемся довести ценность жизни до какого-то максимума. Несмотря на то, сколько человеку лет, чем он болен, как он прожил эту жизнь. Здесь почему-то не хочется судить. Его ждет тяжелый переход. А то, как он жил… Каждый отвечает за себя. Человек здесь очень зависим. Тебя это освобождает от осуждения. Через что бы он ни прошел, как бы сильно он ни был болен, если ему осталось два дня — ценность этих дней огромна.
Время здесь течет по-другому. Недавно наша уборщица приготовила манты. И вот мы их разнесли всем пациентам. А одна пациентка — она не может глотать, ест только протертую пищу — тоже захотела манты. Она говорит: «А я потихонечку». И она часа полтора ела, по крошечке.
Когда ты проходишь через смерть по-настоящему глубоко, в тебе открывается любовь. У меня есть странная теория: тебе дают такое испытание только в нагрузку с какой-то помощью. И, в отличие от смерти, это остается с тобой навсегда. Я вижу это и по своей личной истории, и по родственникам, близким наших пациентов, с которыми я общаюсь потом. Смерть на самом деле учит жизни.
До того как я пришла в фонд, мне казалось, что главное — выглядеть непробиваемо позитивным человеком. Работа здесь дала мне исцеляющий опыт: ты можешь быть уязвимым, откровенным. Мы тут все уже пятьсот раз поплакали, поржали, облажались, признались в своих ошибках, обсудили все на свете — стали ближе и терпимее друг к другу.
В хосписе мы всё можем организовать для человека, ну, почти всё, правда. Проблема в том, что многие не знают, что они любят, что не любят, что они хотят, чего не хотят. Эти пустоты мы заполнить не можем. Как и отсутствующие отношения — когда формально семья есть, а любви внутри нет. Для меня это трагичнее смерти. Как будто ты не использовал ту возможность, которая была тебе дана. Вот этой тревожности дикой, паники, просьбы дать сильные препараты — такого не бывает, когда человек знает, что он любим.
Границы между миром живых и мертвых, мне кажется, очень хорошо иллюстрируют два кладбища: остров Сан-Микеле в Венеции и остров-кладбище на Русском Севере, в Кенозерье. Там очевидная граница между мирами — вода, но при этом и там, и там ты из «живой» части все время видишь этот остров мертвых, хоть он и находится на расстоянии от тебя.