Рассказ «Коконопряды» Теннесси Уильямса, который был опубликован в Esquire и лег в основу его последней пьесы
Короткие одноактные пьесы и большие драмы Теннесси Уильямса появлялись на страницах Esquire с 1952 года. Порой автор соглашался на публикацию текста еще до театральной премьеры, а пьесу «Сладкоголосая птица юности» едва успел завершить к сдаче номера в печать. Рассказ «Коконопряды» Уильямс написал в середине сороковых, в перерывах между работой над «Трамваем Желание», однако впервые он был опубликован лишь за три года до смерти драматурга и лег в основу его последней пьесы «В личинах строгого бесчинства».
Билли Фоксворт уже несколько дней ворчал насчет коконопрядов, которые плели провисшие паутинные пологи на тесно стоящих ягодных деревьях вокруг их летнего коттеджа на мысу. У жены его Клары были свои мечты и заботы, и она не вслушивалась в его воркотню. Время от времени она мрачно поглядывала на него и думала: «Если бы он только знал! У него неприятность посерьезней коконопрядов!»
— Коконопряды? Что это такое? — как-то раз спросила она и, когда он стал объяснять, задумалась о другом.
Он, должно быть, говорил о гусеницах довольно долго, но мысли ее за это время описали большую орбиту и вернулись к действительности только тогда, когда Билли со стуком поставил кофейную чашку на блюдце и с досадой выпалил:
— Хватит говорить «да-да-да», когда ни черта меня не слушаешь!
— Я тебя слышала, — раздраженно возразила она. — Ворчишь, как старуха, из-за этих гусениц. Я что, должна сидеть разинув рот и есть тебя глазами?
— Хватит, — сказал он. — Ты спросила, что они такое, и я пытался тебе объяснить.
— Мне все равно, кто они. Может быть, тебе они мешают, а мне они не мешают.
— Да не будь ты ребенком, — сердито сказал он.
С заднего фасада у них была открытая солнечная терраса, и с середины дня Клара лежала там в шезлонге, предаваясь размышлениям, а Билли за перегородкой печатал на машинке. Пять лет Клара не задумывалась о будущем. А сейчас думала. Оно опять стало осязаемой реальностью из-за информации, которой она располагала, а Билли — нет, хотя его она касалась даже больше, чем ее, — она касалась того, что происходит с Билли, того, чего Билли не знал или не должен был бы знать. Нет, не знал, она была почти уверена, что он не знает, а если и знает, то подсознательно только, не допускает до себя, отказывается принять и даже заподозрить не смеет.
Вот почему он ведет себя так ребячески этим летом, ворчит как дурак из-за гусениц, хотя уже август и скоро им уезжать домой, в Нью-Йорк, и сюда Билли больше уже не приедет, а ей... ей-богу, да пусть эти гусеницы все съедят: и деревья, и дом, и пляж, и сам океан, ей что за дело, пропади они совсем!