Низы не хотят: как кризис и пандемия обострили трудовые конфликты в России
Трудовые протесты могут быть масштабными, но сами они не приводят к политическим изменениям. Зато их энергия питает другие протесты, которые уже способны повлиять и на социальную, и на политическую ситуацию. О том, как и почему бастуют российские работники, рассказывает социолог Петр Бизюков
Трудовые отношения обычно остаются вне фокуса внимания большей части экспертов. Однако это сфера, где происходят важные события и зарождаются значимые тенденции, оказывающие влияние на все общество. Вот примеры из новейшей истории.
С конца 1988 года во всех угольных регионах — в Кузбассе, в Воркуте, в Донбассе, в Подмосковье, на Дальнем Востоке — постоянно возникали локальные конфликты. Горняки то отказывались спускаться в шахту, то подниматься из забоя, то собирались после смены и возмущались. Дело доходило до того, что на партсобраниях рабочие-члены партии высказывали претензии к начальству и даже к партийному руководству. Причины банальные: нет курева, нет продуктов в магазинах, шахтовая пайка из некачественных продуктов, нет премии и еще множество мелких поводов.
Наконец, в середине 1989 года из-за отсутствия мыла в мойке на далекой шахте в Междуреченске вспыхнула забастовка, которая, как пожар, перекинулась сначала на города Кузбасса, потом на другие угольные регионы, и через неделю более полумиллиона шахтеров по всей стране от Сахалина до Донецка круглосуточно сидели на площадях, требовали от начальства и властей ответов и незамедлительного решения проблем. Министр угольной промышленности стоял перед бастующими и часами отвечал на неудобные вопросы, партийно-правительственные комиссии приезжали во все регионы и вели переговоры с забастовочными комитетами. Ведь к горнякам собирались присоединиться рабочие других отраслей, и забастовщикам даже приходилось их уговаривать, чтобы они не останавливали свои предприятия.
Перспектива всеобщей забастовки была более чем реальной. Дальнейшее известно: шахтеров умиротворили, но начались всевозможные брожения — митинговали экологи, собирались вольнодумцы всех статей, начались массовые выступления в национальных республиках. Энергия протеста перешла в другие сферы, и в конечном счете через два года случился ГКЧП, приведший распаду страны, оформленному в Беловежской Пуще.
Спустя почти десять лет состоялась еще одна грандиозная протестная акция рабочих, а точнее, серия протестов, слившихся воедино — «рельсовая война» 1998 года. Тогда возмущенные многомесячными невыплатами зарплат, закрытием предприятий, угрозой безработицы и катастрофическим падением уровня жизни люди стали перекрывать железнодорожные магистрали по всей стране, от Приморья до Ростова. Причем здесь шахтеры были уже не в одиночестве — с ними протестовали машиностроители, химики и даже бюджетники с коммунальщиками!
Разрешать проблемы бросились все — министры, вице-премьеры, главы регионов. А после «рельсовых войн» события опять стали развиваться стремительно — дефолт, централизация власти и усмирение губернаторов, и через полтора года ельцинское «Я устал, я ухожу!», положившее начало другой политической эпохе.
Сюда же можно добавить не столь массовые, но весьма громкие протесты работников в Пикалево (2009) и Междуреченске (2010). Они были не столь масштабны, но их значимость была обусловлена двумя факторами. Во-первых, это уже была эпоха интернета и, например, за столкновениями шахтеров Междуреченска с полицией можно было следить буквально в режиме онлайн — удаленность перестала быть синонимом неизвестности. Во-вторых, широкая огласка привела к тому, что для урегулирования этих локальных конфликтов в далекой глубинке потребовалось вмешательство высшего руководства страны в лице тогдашнего премьер-министра Владимира Путина. И опять, — вроде бы не в связи с этими протестами, но всего через год с небольшим, — начались «болотные» и «белоленточные» митинги, а потом и смена политического курса — еще до протестов, на съезде правящей партии в сентябре 2011 году, президент Дмитрий Медведев фактически отдал свой пост. Закончилось то, что условно называлось «медведевской оттепелью».
Из этих примеров можно как минимум сделать предположение, что массовые протесты работников не приводят к прямым изменениям социальной и политической системы, но запускают механизмы, приводящие к такой трансформации. Не случайно еще в середине 1990-х годов были созданы нормы, создававшие серьезные институциональные ограничения для рабочего и профсоюзного движения, которые после «рельсовых войн» в новом Трудовом кодексе были усилены. Видимо, угроза со стороны работников как-то осознавалась.