Наталия Атаманова. Вкус жизни
В 1955 году папа решил снимать "Снежную королеву". Эта картина собрала огромное количество наград и долгое время считалась самым известным в мире советским мультфильмом. Знаменитый японский режиссер Хаяо Миядзаки, автор "Унесенных призраками" и "Ходячего замка", признавался, что именно благодаря ей остался в профессии, получив новое вдохновение.
Однажды за нами с сестрой забежали подруги — звали гулять. Папа работал в своей комнате, дверь была приоткрыта. И можете представить потрясение девочек, когда они увидели, чем занимается хорошо им знакомый дядя Лева! Он каркал, мяукал, лаял, рычал, притоптывая и подпрыгивая! И хотя я с важным видом пояснила: «Папа режиссерский сценарий пишет» — они мигом испарились во двор... На всякий случай!
Иногда отец и нас с сестрой Анютой привлекал к работе: по его просьбе мы чихали, кашляли, что-то бормотали. А он с секундомером в руках хронометрировал этот «вклад в искусство».
Советская мультипликация, к мастерам которой принадлежал и наш отец, действительно была настоящим искусством. Много лет наши мультфильмы задавали тон на мировых киносмотрах, собирая обильный урожай наград. Все они вошли в золотую коллекцию «Союзмультфильма». Среди них и картины Льва Атаманова «Аленький цветочек», «Золотая антилопа», «Снежная королева», «Пастушка и трубочист», «Скамейка», «Пони бегает по кругу», «Балерина на корабле», «Котенок по имени Гав» и другие.
Самое первое мое воспоминание о папе: я у мамы на руках, давясь слезами, яростно отбиваюсь от колючего усатого дядьки, пытающегося нас обнять. Растерянная мама уговаривает: «Наташенька, это твой папа — он был на войне, вот ты его и не помнишь...» Но я не умолкаю. Дядька исчезает, но скоро появляется побритым — от того молодым и смутно знакомым. Потом помню, как он меня шестилетнюю, ласково обняв, учил читать. Или подхватывал на руки, утешая, когда разбивала в кровь коленку...
А на мое восемнадцатилетие среди прочих подарков отец вручил тетрадь, открывалась она такой записью: «Дочь моя! Люди, которые недооценивают «вкусное», бывают несчастны всю жизнь! Если это женщины — их бьют и в конце концов бросают мужья. Если мужчины — их тоже бьют жены, но, увы, не бросают... Поэтому заполни все страницы этой тетради поэтическими описаниями изготовлений шашлыков, тортов, наливок всех сортов, и тогда — если сумеешь применить эти знания в жизни — будешь счастлива!»
Этот рецепт счастья, конечно же, шутлив, но он знал, о чем говорит. Помимо творческих навыков папа обладал и многими другими. Ему вообще все удавалось.
Лев Константинович родился в интеллигентной дворянской семье, предки были из нор-нахичеванских армян. Отец Константин Васильевич имел два университетских образования — востоковеда и математика. Мы с сестрой его хорошо помним. Дед был благороднейшим человеком, любил детей, недаром много лет возглавлял гимназию. Папа и внешне, особенно улыбкой, и многими чертами характера — добротой, тактичностью и благожелательностью — очень походил на своего отца.
Константин Васильевич собрал хорошую библиотеку, дети — у папы было две сестры, Люси и Тамара, — занимались музыкой. Отец учился игре на скрипке, и этот инструмент всю жизнь оставался его любимым. Папина мама часто болела, и детьми занималась бонна-немка. Уже взрослым, часто бывая в Германии, Лев Константинович с благодарностью вспоминал эту добрую женщину — оказалось, что язык он помнит!
Блестяще завершив школьное образование, папа поступил в Московский институт народного хозяйства имени Карла Маркса. Случилось так, что его старшая сестра Тамара влюбилась в однокурсника, начинающего актера Владимира Фогеля, и конечно, познакомила его с братом. Отец несколько раз бывал с ними за компанию на занятиях знаменитой мастерской Льва Кулешова, где учились Всеволод Пудовкин, Александра Хохлова, Борис Барнет, Леонид Оболенский.
Он зачастил на репетиции, а в какой-то момент настолько увлекся, что тоже решил туда поступить. Кулешов устроил ему экзамен, среди прочих испытаний нужно было с места вспрыгнуть на стул. В те годы считалось, что киноактеры должны быть универсалами. Они обучались основам биомеханики и циркового искусства — отрабатывали выразительность жеста и мимики, пластику движений. К счастью, отец занимался спортом, был неплохим боксером, и это его выручало.
Институт Лев Константинович бросил, чем сильно огорчил отца. Человек деликатный, тот лишь сказал с сожалением: «Лева, какой ужас! Неужели ты будешь изображать ковбоев?» — они часто мелькали в популярных тогда американских лентах. Поступив в студию, папа снимался в небольших ролях в кулешовских фильмах. Например сыграл милиционера и клерка в «Необычайных приключениях мистера Веста в стране большевиков». К слову, там он перебирается с одной крыши на другую по канату — без всякой страховки!
И вдруг «будущая кинозвезда» делает неожиданный кульбит, и не на спортивной площадке. Этому невольно способствовал все тот же Фогель. Увлекшись мультипликацией, однажды он затащил отца в мультцех киностудии «Межрабпомфильм». Там стояли диковинные деревянные рамы, в них накладывались какие-то картинки. Когда возникло изображение, а потом и запрыгало, папу эта невидаль покорила. Отец принял решение: он будет заниматься только этим удивительным искусством. Тем более что он немного рисует...
Спустя годы режиссер Андрей Хржановский признавался: «Я страшно стеснялся, что не умею рисовать. И зачем пошел в анимацию? Считал себя недотепой. Но потом узнал, что даже у такого мастера, как Атаманов, нет специальной подготовки!» А замечательный художник Леонид Шварцман, с которым папа много работал, хотя и подтрунивал над его живописными талантами, считал отцовские раскадровки гениальными.
В 1929 году, после армии, папа поступил на службу в мультцех. Там выпускали политические плакаты, агитки, рекламу, которая начиналась именно с анимационной. А уже в 1936-м несколько мелких студий были объединены в «Союзмультфильм».
Лев Константинович жил тогда в Колобовском переулке в коммунальной квартире. Его единственной соседкой была сестра Тамара. Ее мужа Владимира Фогеля, ставшего известным актером немого кино, уже не было в живых — в 1929 году он покончил с собой. Говорили, слишком много работал, вот и надорвался. Их дочке Кирочке был всего годик. Сейчас ей девяносто. Она вспоминает: «Лева фактически стал мне отцом. Всегда был рядом, веселый и добрый. Часто комнаты в нашей квартире наполняли молодые художники, а по утрам я находила на коврике у кроватки картинки с забавными зверюшками, которые они мне дарили...»
В том же 1936 году папа познакомился с мамой. Нашел ее... под новогодней елкой. У тети Тамары была подруга Лида Калмыкова, с которой они работали на «Межрабпомфильме». Когда Лида получила приглашение отметить вместе Новый год, прихватила с собой племянницу-подростка. Девочка, стесняясь взрослых, отсела подальше в угол, почти под елку.
Отец торопился куда-то в компанию, но воспитание не позволяло ему сразу сбежать, и он некоторое время беседовал с женщинами, обращаясь, опять-таки из вежливости, и к девочке под елкой. Та смущенно выдавила из себя несколько слов, из которых явственно было слышно только имя — Лара. «Ба, да она будет красоткой!» — уже убегая, подумал папа.
Спустя года два, когда вновь случайно встретились, он маму едва узнал. Она превратилась в очаровательную стройную красавицу с льняными волосами и русалочьими глазами. «Вот тут я и погиб!» — шутливо с нежностью вспоминал отец.
Пятого апреля 1938-го родители поженились. Конечно, романтическая встреча в Новый год должна была и завершиться романтично: не успели новобрачные выйти из ЗАГСа, как у входа вполне по-сказочному возникло белое такси роскошного иностранного вида. Вот так, с охапкой белых роз, и умчал Лев Константинович свою любимую в новую жизнь.
Папа был старше мамы почти на пятнадцать лет. До встречи с ней он пережил личную драму. Мама рассказывала, как волновалась после свадьбы, понимая, что муж не спешит заводить детей. Однажды не выдержала и спросила: «Лева, у нас с вами все-таки будет ребенок?» — первое время они оставались на «вы».
Впрочем, тревожилась она зря: через год с небольшим после свадьбы родилась я. Тогда же Госкино откомандировало отца в Ереван поднимать армянскую анимацию: надо было создать с нуля национальную студию. Режиссер Валентин Подпомогов вспоминал, как в 1940 году шестнадцатилетним мальчишкой пытался от безденежья устроиться туда подмастерьем.
Ему предложили что-нибудь нарисовать, но от волнения ничего не получилось. Понурясь, Валентин отправился восвояси. Папа, куривший у дверей, неожиданно окликнул: «Эй, парень, приходи завтра с утра, будешь у нас работать». Льву Константиновичу бросилось в глаза, что мальчик босой, и он его пожалел. Годы спустя маститый дядя Валя, бывая в Москве, обязательно заходил в гости с бочонком домашнего коньяка.
Тогда же, в 1940-м, мама со мной поехала к папе погостить и задержалась в Армении на все годы войны. Отца призвали оборонять границу, его саперная часть стояла неподалеку от Ленинакана. Мама перебралась поближе к мужу, получила немного земли, чтобы можно было как-то прокормиться. Помню, как тяжело ей было носить мешки с выращенной картошкой, и я, стараясь помочь, таскала лопату.
Мы поселились в глиняной мазанке, где вольготнее всего чувствовали себя крысы. По ночам мама просыпалась каждые полчаса, чтобы проверить детскую кроватку. Хрупкая, избалованная обожанием папы двадцатилетняя девочка, сцепив зубы, билась за жизнь, за семью, за мужа, в возвращение которого свято верила. Отец, кстати, никогда не рассказывал о фронте. Мы с сестрой лишь раз пристали с расспросами, он ответил: «Из моей роты в живых осталось только трое. Это и есть война».