Мусорный патернализм
Ответственность за реализацию реформы обращения с ТКО несут власти субъектов федерации и региональные операторы. Население фактически выключено из процесса, и в этом, как представляется, одна из причин пробуксовки реформы
С момента старта в январе 2019 года реформы обращения с твердыми коммунальными отходами для граждан, по большому счету, существенно изменились только две вещи: увеличилась сумма в счете «за мусор» и появился новый бак для сухих отходов, да и то далеко не во всех регионах. Учитывая, что сумма выросла значительно и при этом добавилась обязанность разделять мусор, это вызывает определенное раздражение, поскольку дальше контейнерной площадки обычный человек не видит. А дальше мусор попадает в руки регионального оператора, который должен обеспечить его вывоз, сортировку, захоронение — то, что прописано в территориальной схеме обращения с отходами.
«Эксперт» поговорил о ходе и проблемах «мусорной» реформы с Алексеем Куртишвили, финансовым директором компании «Хартия», которая оказывает услуги по обращению с ТКО на территории двух округов Москвы, является региональным оператором в Московской, Ярославской, Тульской и Владимирской областях.
— Ваша компания в бизнесе по обращению с отходами с 2014 года. Учитывая, что мусорная реформа стартовала 1 января 2019-го, уже можно оценить, насколько она удалась, какие проблемы выявлены в процессе…
— Да, у нас накопился достаточно большой опыт, и мы уже можем дать некоторые оценки. В Москве, например, пока нет института регионального оператора, он будет введен с 1 января 2022 года, и в столице мы работаем по государственным контрактам, которые как раз действуют с 2014-2015 года. Такая схема работы предполагает, что мы получаем деньги не от населения, а от государственного заказчика, который платит нам деньги по актам выполненных работ. То есть в Москве проблем со сбором платежей с населения у нас пока нет по определению.
А вот в регионах, начав работать в качестве регионального оператора, мы столкнулись с тем, что первые несколько месяцев практически не получали денег, при том что первоначальные инвестиции при входе в регионы достаточно серьезные. Поэтому мы столкнулись с большим кассовым разрывом. Отчасти это наши проблемы, мы привлекали кредитные деньги. Но проблема собираемости платежей и сейчас стоит очень остро.
При этом было бы в корне неправильно винить во всем только население, которое якобы «плохое» и не хочет платить региональным операторам деньги. Тут много нюансов.
Даже сами территориальные схемы, сам подход государства к формированию тарифа сейчас предполагает, что любой региональный оператор недособирает два процента от общего объема денег. Эти два процента учтены в тарифе. Но два процента — это мало. Фактическая усредненная собираемость у нашей компании сейчас по всем регионам 8082 процента.
— А кто не платит? Вы сказали, население нельзя в полной мере винить.
— Постараюсь объяснить. Если мы говорим про многоквартирные дома, тут с платежами все довольно просто. Но как только речь заходит об индивидуальных жилищных строениях, сразу начинаются сложности. Потому что до сих пор никто толком не представляет, сколько именно индивидуальных жилищных строений на территории того или иного кластера, в котором работает региональный оператор.
Территориальные схемы сформированы, в них указано энное количество жилищных строений. Но оно не соответствует их реальному количеству.
— А как же кадастр, цифровизация и прочее?
— Да, все это есть, но мы не имеем доступа к персональным данным. Нам должны разрешить официально получать персональные данные плательщиков, в первую очередь информацию о собственнике и о метраже жилья.
— А как вы сейчас выставляете счета?
— По лицевым счетам компаний, которые поставляют электроэнергию. Если есть счетчик, то формально есть лицевой счет.
— И за какой метраж выставляете счет?
— Усреднено за 150 квадратных метров.
— А если там 30 метров?
— Тогда к нам приходят за перерасчетом, и мы делаем перерасчет.
— В какой-то момент к вам все и придут. И у вас будут необходимые данные.
— Да, но сейчас в одной только Московской области почти 15 тысяч лицевых счетов, по которым нет движения с начала нашей деятельности.
Поэтому нам нужен доступ к данным, нужно немного больше поддержки со стороны местных властей, чтобы получить сведения о людях, которые живут на территории региона.
— Как вы понимаете, что вы недособираете деньги?
— Сравниваем потенциальную выручку с реальным приходом. Все банально. По бухгалтерии мы начислили столько-то выручки, а получили денег меньше. У нас есть доходный договор, то есть мы знаем, сколько мы должны получить. И с этой выручки мы платим НДС, при этом не получая денег.
— А если у вас договор не заключен?
— Речь только про официально подтвержденную дебиторку. Незаконтрактованный объем я вообще сейчас не учитываю. Оценить его в цифрах невозможно.
— Договора нет, а мусор вы уже вывозите?
— Да. В целом по компании дебиторская задолженность два с половиной миллиарда рублей. Это много при годовой выручке примерно 12 миллиардов. Поэтому мы вынуждены постоянно брать кредиты.
— За какой срок накопились эти два с половиной миллиарда?
— С середины 2018 года, когда мы начали работать в Ярославле.
Взять мусорный след
— Плата за обращение с отходами считается по-разному: исходя из площади помещения и исходя из того, сколько человек прописано. Вам какая система кажется более справедливой?
— Трудно сказать. Допустим, в Московской области было принято решение учитывать квадратные метры, потому что правительство субъекта посчитало, что в регионе большие миграционные потоки. В летний период увеличивается количество людей, которые не зарегистрированы, вырастают и объемы мусора.
Я не раз лично проводил встречи с жителями. И вот что любопытно: там, где мы собираем плату за квадратные метры, нам говорят, что квадратные метры не производят мусор, мусор производят люди. А там, где мы собираем плату с жильцов, нам говорят: «Почему так? Мы бы не отказались платить за квадратные метры».
— Мне кажется, выход может быть только один: каждый мусорный мешок взвешивается, и оплата идет по факту.
— Вы правильно говорите, что в итоге мы должны прийти не к нормативу, а к фактической плате за мусор. Сейчас все считается исходя из каких-то условных показаний. Тариф везде увеличился. Люди задают вопрос: «Почему мы должны платить больше, если для нас ничего не изменилось?» Действительно, визуально для них практически ничего не изменилось. Люди не понимают, зачем бак для раздельного сбора отходов, зачем им сортировать мусор, если они не будут платить за мусор меньше.
Но изменения есть. Вывели из тени объекты обращения с отходами — объекты захоронения в первую очередь. Сейчас можно отследить все потоки мусора от бака до полигона. Любой может узнать, куда попадает мусор. Сначала мусор собирают, потом везут на станцию сортировки, если она предусмотрена терсхемой в данном регионе. После отбирают полезные фракции, а потом «хвосты» захоранивают на полигоне.
Если мы не захороним «хвосты» на полигоне, то не подтвердим свои расходы. В интересах любого регионального оператора соблюдать территориальную схему, соблюдать установленные правила игры.
Почему тариф увеличился? Потому что раньше любое СНТ, любое юридическое лицо, любая управляющая компания могла заключить договор с кем угодно на вывоз мусора, и никого особо не волновало, куда этот мусор поедет.
— Вы хотите сказать, что сейчас незаконных полигонов нет?
— Их нет в зоне действия регионального оператора, который работает именно с ТКО. Какие-то промышленные отходы втихаря, конечно, вывозят. Но именно региональному оператору смысла в этом нет никакого.
— Почему? Вывез в лес, не надо платить полигону, сэкономил.
— Сэкономил, но он не подтвердил свои расходы на захоронение. Соответственно, на следующий период эти расходы будут уменьшены у него в тарифе.
— Не подтвердил, то есть не взял справку у владельца полигона?
— Не только. Мы должны показывать для тарифного органа всю свою бухгалтерию, все движение денежных средств. Мы подтверждаем, что мы захоронили мусор, не только тем, что показываем талоны объекта захоронения. Мы еще подтверждаем оплату в его адрес.
— Если, допустим, у регионального оператора есть свой мусорный полигон, который имеет определенный срок заполняемости, то оператор, вываливая мусор в лес, а себе выписывая талоны, подтверждающие захоронение на полигоне, и получает деньги, и продлевает жизнь полигона, а с ним и свой бизнес. Это я гипотетически.
— Гипотетически это абсолютно правильно, нельзя исключать недобросовестность регионального оператора. Должны быть проверки, прокуратура и все прочее.
Сейчас готовится нововведение — RFID-метки. У каждого контейнера будет своя метка. Она считывается на мусоровоз. Мусоровоз едет на полигон, и на полигоне считывается метка с мусоровоза. Вся схема будет в единой общей системе, которая должна контролироваться от бачка до полигона. Благодаря цифровизации можно исключить возможные злоупотребления.
Мы в любом случае также предоставляем GPS-треки движения своей техники. По трекам видно, куда едет наш мусоровоз. И администрация вправе запросить, куда поехал конкретный мусоровоз, вывезли мы мусор или нет. Это уже работает.
Мусор — это деньги
— Мусор должен обрабатываться, чтобы уменьшить процент захоронения, как того требует национальная программа «Экология». У вас объем захоронения уменьшается? За счет чего, насколько?
— Несколько месяцев назад мы открыли новый объект обработки отходов в Тульской области, который позволит уменьшить объемы захоронений очень прилично, примерно на 60 процентов.
Это первый такой объект, построенный нами. Он включает в себя и сортировку, и обезвреживание отходов. Пока его мощность — 100 тысяч тонн, это не так много в масштабах региона, но он уже работает. И объем утилизации отходов на этом объекте может доходить до 68 процентов, при том что цель, обозначенная в нацпрограмме, — 50 процентов. Остальное захоронение.
— Там и сжигание будет?
— Без доступа кислорода, пиролиз. Но сначала первичная сортировка, потом углубленная с помощью гидросепарации. С помощью воды отходы разделяются на легкие, тяжелые и средние фракции. Тяжелые падают на дно, легкие всплывают, средние остаются в середине, потом из них получается такая взвесь, которая тоже отделяется. В середине в основном органика, внизу — металлы, наверху — пластик.
Все, что осталось после углубленной сортировки, попадает в пиролизный реактор. Органика и пластики расщепляются, образуется синтез-газ. Синтез-газ идет на поддержание процесса. На выходе мы получаем зольно-угольный остаток и металл.
Сейчас во многих регионах показатели нацпрограммы не выполняются. Ежегодный рост объемов отбора вторичных материальных ресурсов (ВМР) и уменьшения объемов захоронения, установленные нацпрограммой, очень приличные. Во многих регионах, например, до сих пор не предусмотрено ничего, кроме сбора и захоронения отходов: в территориальных схемах региона нет сортировок. Они только должны быть построены.
— Получается, что население стало платить больше в расчете на то, что этот мусор захоронят в меньшем количестве, попутно отсортировав и отправив на переработку. Но по факту этого не случилось, а денег собирают больше.
— По факту в каких-то регионах случилось, в каких-то нет. Если мы, возьмем наши регионы присутствия, то в Ярославле работает сортировка.
— Она раньше работала?
— Да, но в меньших объемах. В Ярославле процент отбора ВМР у нас увеличивается. Сейчас это восемь-девять процентов.
— Но это же немного, если исходить из целей национальной программы?
— Пока да. Но это обычная сортировка.
— У вас весь мусор проходит сортировку?
— В Москве и Московской области — да. В Туле пока нет, в Ярославле — да, во Владимире частично. Все зависит от инфраструктуры региона и от того, что прописано в территориальной схеме. Мы как региональный оператор действуем в соответствии с той территориальной схемой, которая есть в регионе. В дальнейшем в нее могут вноситься изменения при введении в эксплуатацию нового объекта, перераспределяться потоки. Но все это в любом случае влияет на рост тарифа. Потому что, если на территории субъекта были предусмотрены только сбор и захоронение, а потом появляется еще какой-либо объект, он требует финансовых вложений.
— А сегодняшний тариф не включает в себя обращение с отходами по новой схеме?
— Нет. Он включает либо только то, что есть по факту, либо то, что утверждено в инвестиционных программах развития субъектов.
— У вас свои полигоны?
— Нет, мы платим за захоронение. У нас свой полигон только во Владимирской области.
Но в связи с изменениями в законодательстве, если мы хотим захоранивать мусор одного субъекта на территории другого, между ними должно быть заключено соглашение. Между Владимирской областью и другими субъектами такого соглашения нет, поэтому на владимирском полигоне мы сейчас захораниваем только владимирский мусор.
— А московский где?
— В Клину и Рязанской области. С Рязанской и Московской областями у Москвы такие соглашения есть.
— Вам выгодно сортировать мусор?
— Сейчас — да. Потому что осенью у нас произошли изменения в законодательстве, и теперь стоимость вторичных материальных ресурсов не вычитается из тарифа. А раньше было по-другому: чем больше ты отсортируешь, тем меньше у тебя будет тариф на следующий период, потому выручка от продажи ВМР считалась твоим прямым доходом.
— Определенная логика в этом есть. Вы же зарабатываете…
— Мы зарабатываем, да. Реализуем ВМР, получаем за них деньги.
— Одно время региональные операторы говорили: «Мы отбираем вторичные материальные ресурсы, а у нас их никто не покупает».
— Сейчас это вообще не проблема. С учетом того, что цены на строительные материалы поднялись в разы, то и цены на ВМР — пластик, бумагу, металл — тоже выросли. Особенно подорожал металл. Мы сейчас за очень неплохие деньги можем продавать ВМР, спрос превышает предложение. За счет роста цены реализации ВМР мы увеличим свою выручку от реализации процентов на двадцать по сравнению с прошлым годом.
— Вы сортировки сами строить не хотите?
— Хотим. Наш новый объект в Туле, комплекс по переработке отходов — это первая ласточка. Мы в дальнейшем хотим эти технологии использовать и в других регионах.
Сами справимся
— Я часто наблюдаю, как мусор из нашего дома сортируется дворниками. Такая первичная сортировка. Кажется, довольно эффективная.
— Это проблема. У нас введена двухкомпонентная система раздельного сбора. Самая простая, без разделения на пластик, бумагу и стекло. Два бака: в один, по идее, идет органика, так называемый мокрый мусор, а в другой — неорганика, сухой мусор. Это очень важно, потому что самое сложное — отделить органику от неорганики.
— Региональный оператор не делает сортировку на контейнерной площадке. Есть тот, кому нужны ПЭТ-бутылки, есть тот, кому нужна макулатура. Они бы поставили свои контейнеры, и сортировка происходила бы на контейнерной площадке. Почему это не делается?
— По нескольким причинам. В первую очередь из-за отсутствия стимулирования строительства объектов. Какой смысл строить пункты сортировки и тому подобное, если они заранее будут лишены мусора, который будет отобран на первичном этапе? Второе: это никак не приведет к снижению тарифа. Даже если будет такая сортировка на первичном этапе на контейнерной площадке, то жители-то какую от этого получат выгоду?
— А это уже следующий этап. Если я положил пластиковую бутылку и макулатуру в такой контейнер, я за это не плачу. А для того, чтобы выкинуть мешок в контейнер, который увезете вы…
— Вы за это платите отдельно…
— …Я покупаю отдельный мешок, набиваю его плотненько и выбрасываю.
— Это система, по которой зачастую работает Европа, когда, условно, мешок на энное количество литров стоит в пять-десять раз больше, чем себестоимость этого мешка. И вы можете выбросить только его, потому что на нем стоит специальная метка.
— Почему мы не можем это сделать? Тогда не нужно вкладывать деньги в сортировку ПЭТ-бутылок, бумаги.
— Пока это все в зачаточном состоянии. Я уже говорил про RFID-метки. Есть тестовые системы электронного контроля за заполнением контейнеров, чтобы можно было вывозить контейнер не по графику, когда он еще, может быть, полупустой, а после его заполнения. Есть системы распознавания — как по QR-коду, так и по биометрии, — не позволяющие выкидывать мусор в контейнер кому попало. Наработки есть. Но в жизнь они пока не воплощены так массово, как могли бы.
Мы сейчас идем по пути, когда обращение с мусором — это ответственность не жителей, а регионального оператора и субъекта. Именно им нужно достигать показателей, обозначенных в нацпрограмме.
По большому счету, независимо от того, сортируют люди мусор или нет, мы все равно должны достичь этих показателей. Вариант только один — создавать объекты обращения с отходами, которые будут позволять захоранивать меньше благодаря разным технологическим процессам.
— Если житель будет сортировать мусор, вы сможете заработать больше, получая ВМР сразу на контейнерной площадке. Сделаете контейнеры отдельно под пластик, отдельно под макулатуру, отдельно под алюминиевые банки.
— Сделаем. Но экономический эффект от этого будет далеко не сразу.
— Не сразу. Но и договоры с региональными операторами заключаются надолго. Может быть, имеет смысл выйти с предложением хотя бы об эксперименте, чтобы посмотреть? Или вы так и будете сидеть и смотреть, как дворники лишают вас заработка.
— Пока у нас столько насущных операционных проблем, которые связаны с непосредственной деятельностью в тех рамках, которые есть сейчас, что зачастую не хватает времени думать о том, как улучшить отрасль.
— Но это будет реальный пример для населения. Человек не видит, что происходит за пределами контейнерной площадки, куда повезли, на какой машине, как отсортировали, сколько отобрали, сколько сожгли, сколько захоронили. Он видит контейнерную площадку. И с нее, как мне кажется, и надо начинать.
— Возможно, стоит это попробовать. Но пока мы не можем прогнозировать экономику такой схемы. Мы не знаем, увеличится ли на самом деле объем ВМР, а если увеличится, то насколько. Сравнить свои расходы на строительство контейнерных площадок, обслуживание этих контейнерных площадок, экономический эффект от увеличения объема ВМР мы не можем, не имея хоть какой-либо фактуры.
— Если бы от вас зависело, какую схему обращения с отходами использовать — ту, где за все отвечает регион и оператор, или ту, где человек осознанно подходит к сортировке мусора и для этого создана определенная инфраструктура, начиная с контейнерной площадки, а он за разделение мусора получает какие-то преференции, — какой вариант вы бы выбрали?
— Я всю жизнь работаю в ЖКХ, пришел в эту отрасль сразу после вуза, другого рода деятельностью не занимался. Я бы провел эксперимент. Можно было бы в каком-то регионе обкатать один вариант, а в соседнем — другой. Посмотреть, какой вариант более эффективен, и уже после этого принимать решение.
— В рамках вашей компании вы можете это сделать?
— Нет. Мы делаем исключительно то, что у нас прописано в соглашении с регионом. Если власть субъекта примет такое решение и скажет, что теперь у регионального оператора дифференцированный тариф, система учета другая, схема другая, то мы, естественно, подчинимся и будем это делать.
Мы можем проявлять какие-то инициативы, мы можем утверждать инвестиционные программы, мы можем строить объекты. Но общий подход к формированию всей системы обращения отходов — это не прерогатива регионального оператора. Он устанавливается сверху.
Нас зачастую не слышат. Отношение к региональным операторам и вообще к людям, работающим в этом бизнесе, не всегда справедливое. Есть такое мнение, что, работая в сфере обращения с отходами, компании и так получают приличные деньги, хотя это не совсем так.
Мы пытаемся в первую очередь отстаивать свои текущие интересы, просить помощи со сбором дебиторской задолженности, с информированием населения.
Нас не так часто, но приглашают на форумы, семинары. Но чтобы именно региональные операторы были силой, которая толкает вверх какие-то изменения, — такого, конечно, нет.
Пять процентов — потолок
— Вы планируете заходить еще в какие-то регионы?
— По Москве мы ждем торгов по отбору непосредственных исполнителей региональным оператором «Экотехпром», который начнет работать со следующего года. До того как началась история с коронавирусом, мы более оптимистично смотрели на развитие. Пандемия негативно сказалась на платежеспособности участников рынка. При этом очень сильно подорожала техника. Если раньше мы могли купить отечественный мусоровоз за четыре с небольшим миллиона рублей, то сейчас он стоит шесть миллионов.
— Почему техника подорожала?
— Потому что все подорожало. Очень сильно подорожал металл, все металлы. Подорожало строительство. Сейчас мы пересматриваем все свои сметы. В конце прошлого года тонна металла стоила, условно, 40 тысяч рублей, а сейчас 120 тысяч.
Из-за курсовых колебаний мы отказываемся практически от любой импортной техники. Если раньше у нас было примерно поровну иностранной и отечественной техники, то сейчас мы почти не рассматриваем закупки импортной техники.
Импортный мультилифт — большая машина, которая тянет два больших контейнера с мусором, — стоил 14 миллионов рублей, сейчас — 20 миллионов. И на эти цены мы никак не можем повлиять.
Некоторые машины можно, в принципе, без потерь заменить отечественной или белорусской техникой. Срок ее эксплуатации, правда, будет меньше, но за счет того, что цена закупки тоже меньше, это нормально. Однако некоторая техника все равно нужна импортная.
Те же мультилифты импортные тянут больший тоннаж. Некоторая импортная тяжелая техника, которая используется на полигонах, тоже лучше, чем отечественная.
Если говорить о дальнейшем развитии, то региональное операторство разыграно почти везде, кроме Москвы, Санкт-Петербурга и, если не ошибаюсь, Севастополя. В остальных регионах уже есть региональные операторы. Поэтому войти в другой регион можно, только если там региональный оператор обанкротится и уйдет, а регион будет вынужден заново проводить торги.
— Есть прогнозы, что грядет укрупнение региональных операторов, которых сейчас сотни, а должно остаться пара десятков.
— Каждый регион дробится по территориальным признакам и формирует несколько региональных операторов. В Московской области у нас семь кластеров, на каждый из которых разыгрывались отдельные торги. В Тульской области два, во Владимирской области три. Их может выиграть один и тот же региональный оператор, а могут разные. Зонирование, опять же, определяется субъектом.
— А вы выступаете за то, чтобы в каждом регионе был один оператор или чтобы было зонирование?
— Я считаю, что в каждом регионе должен быть один региональный оператор. А так в Московской области тариф для каждого регионального оператора разный. Поэтому порой люди, которые живут, условно, через забор, поставлены в неравные условия. Здесь один региональный оператор, а за забором другой, и соседи могут платить по-разному.
Другой вопрос, что не везде достаточно таких крупных игроков, которые могут потянуть весь регион. Если сравнивать «Хартию» с другими региональными операторами, то у нас достаточно большой процент собственных сил. У нас много своей техники, много штатных работников. В отличие от многих других региональных операторов, которые зачастую являются просто аккумулятором денежных средств и потом их разыгрывают, отдают на субподряд.
— А у вас много субподрядчиков? Или вы все работы сами выполняете?
— У нас немного субподрядчиков. Пока была возможность наращивать материальную базу, мы покупали технику, старались практически в любом регионе обеспечить присутствие собственных сил не менее 50 процентов.
— Компания вообще прибыльная?
— В принципе, прибыльная. Но, опять же, она прибыльная сейчас, потому что мы по Москве работаем с юридическими лицами, с торговыми центрами, участвуем в торгах, которые разыгрывают в Москве школы, детские сады, прочие бюджетные организации. Это все сейчас не тарифицировано. Пока в Москве нет регионального оператора, мы можем зарабатывать больше.
А с учетом тарификации любой региональный оператор не сможет получать больше пяти процентов прибыли. Так рассчитан тариф.
— А если оператор отсортировывает много вторичных материальных ресурсов и на их продаже зарабатывает?
— Это другой вопрос. Непосредственно деятельность регионального оператора — собрать отходы и отвезти. У регионального оператора может не быть вообще своих объектов, ничего может не быть. Но он обязан собрать мусор и отвезти его туда, куда указано в терсхеме. Вот именно эта деятельность не может приносить больше пяти процентов прибыли.
— А если у него есть полигон?
— Полигон — это чаще всего другое юридическое лицо, у которого свой тариф и свои нормы прибыли.
— Другое юридическое лицо, которым оператор владеет?
— Да. Либо аффилированное, либо «дочка».
Изменить систему
— Мусорной реформе уже три с лишним года. И положительных сдвигов не наблюдается ни с точки зрения населения, ни с точки зрения, как я понял, и вас как оператора.
— С точки зрения населения, наверное, никакого прямого положительного эффекта никто и не увидит. Нет такого, чтобы человек мог сказать «я стал меньше платить за мусор» или «я стал бережнее относиться к окружающей среде».
То, что эта сфера вышла немножко из тени, — да, это так. Появились «белые» прозрачные терсхемы, на которых указаны объекты, маршруты, где какой мусор образуется, какой мусор куда едет, где его захоранивают. То, что в ближайшем будущем это все будет совсем прозрачно, это, конечно, большой плюс.
Другой вопрос, что не всегда есть стимулирование к развитию отрасли.
— А что толку от знания того, куда уехал мусор, и где его закопали, если по пути из него не выделили полезные фракции и не уменьшили процент захоронения? Если я заплатил за то, чтобы его отсортировали, пустили во вторичный оборот. А этого не произошло.
— Здесь я с вами согласен. Либо нужно усиливать контроль, либо давать преференции населению, которое добросовестно исполняет свой долг по борьбе за спасение окружающей среды. Вводить фактическую плату за вывоз мусора. И тогда кто-то скажет: «Да я могу ничего не сортировать, гори оно все синим пламенем, я буду платить в два раза больше, это мой осознанный выбор, пусть сортируют за меня». А другие люди могут проявить больше ответственности: «Мы готовы этим заниматься сами, но нам нужны какие-то стимулы, чтобы плоды наших трудов были видны».
Хочешь стать одним из более 100 000 пользователей, кто регулярно использует kiozk для получения новых знаний?
Не упусти главного с нашим telegram-каналом: https://kiozk.ru/s/voyrl