«Реального хай-тека в России практически нет»
Каждые пять лет ученых в мире становится больше процентов на 20. Растет и число опубликованных ими трудов, изрядная часть которых никому ничего не открывает. А нужно ли столько? Поспевают ли вузы за современной физикой? Реально коммерциализировать теоретическую физику с астрофизикой? Почему за лидерство в создании квантового компьютера соревнуются только США и Китай? О том, почему общество перестало успевать за наукой и как мода вредит последней, «Огоньку» рассказал замдиректора по науке института теоретической физики им. Л.Д. Ландау РАН Михаил Фейгельман.
— В одном из выступлений вы, Михаил Викторович, озвучили парадокс: все технологии, изменившие мир за последние годы, основаны на достижениях 30–50‑летней давности. Но эти самые достижения за полвека так и не вошли в базовый курс образования по физике. Речь идет о нашей стране или в целом о физическом образовании в мире?
— Думаю, тенденция эта глобальная. Проблема объективна: набор научных знаний с каждым десятилетием растет, а время, за которое студентов нужно чему-то научить, ограниченно. Вот поэтому сегодня и сложно внедрить в общие курсы физики — хотя бы университетов! — фундаментальные вещи, открытые 30–40 лет назад. А ведь на них основано многое из того, что делается сейчас.
Возьмите хотя бы основы современной теории конденсированного состояния металлов или полупроводников. Они были созданы в 1950‑е, но до сих пор не попали в общие курсы физических специальностей университетов. Лишь пару лет назад элементы этих важнейших открытий были введены в конец курса общей физики МФТИ по инициативе нескольких молодых ученых. И это — ведущий факультет ведущего физического вуза страны!
— А что же сегодня изучают физики?
— Шесть семестров преподается общая физика, причем первые четыре — классика 150‑летней давности, опыты по оптике Френеля (один из создателей волновой теории света в XIX веке.— «О») и тому подобное. Это важно, конечно, но времени для нового не остается, а важно посмотреть свежим взглядом на программу, которая из года в год идет по накатанной. Увы, пока в вузах преподают те, кто озабочен, чтобы не отобрали часы, за которые им платят их небольшие деньги, ничего не изменится.
— А как тогда у будущих ученых заполняется разрыв между базовой физикой и современной?
— Хорошо если в порядке спецкурсов, которые читают работающие специалисты-физики. На самом деле у кого и как это происходит, никто не знает.
— Это тоже общемировая тенденция?
— Это общая беда, которая, возможно, в меньшей степени свойственна Америке, так как у них нет министерства образования. Потому что во всех странах, где есть министерство, оно существует для того, чтобы это образование гробить. Это структура, которая заинтересована в самой себе и больше ни в чем. Только очень настойчивые люди могут что-то поменять в образовательной системе такого большого масштаба, ведь ее основной посыл — ничего не менять. А таких людей в любой стране мало.
— Когда создавался факультет физики в ВШЭ, академик Алексей Старобинский говорил, что упор будет сделан именно на теоретическую физику. Неужто у нас не хватает физиков-теоретиков?
— Тут существует некоторое недоразумение между различными частями научного сообщества. Есть, как говорится, две версии теоретической физики. Одна, более популярная сегодня, происходит из школы академика Боголюбова, возникшей в СССР, и также активно развивается сегодня, скажем, во Франции. Эта наука представляет собой математические упражнения на тему физики, где совсем не важно, проверяется ли теория экспериментом. Такой подход ныне широко распространен в мире вследствие моды на глобальные проблемы. Так, именно эта область физики занята теорией струн, которая должна ответить нам на все вопросы о происхождении мира (теория струн — одна из самых глобальных идей современной физики, утверждает, что элементарные компоненты Вселенной представляют собой не точечные частицы, а крошечные волокна — струны.— «О»). При этом сама теория струн за 30 лет своего существования не дала ответа ни на один физический вопрос.
— А другой теоретической физикой, если я правильно понимаю, и занят Институт теоретической физики им. Ландау, где вы работаете?
— Да, в этом смысле он находится в оппозиции к глобальной тенденции. Другая теоретическая физика существует в том виде, как ее понимали, например, Лев Ландау и Ричард Фейнман (один из создателей квантовой электродинамики.— «О»). Эта наука изучает самую что ни на есть реальную природу теоретическим методом. На мой взгляд, вообще теоретическая физика без экспериментальной развиваться не может. Поэтому наши инициативы связаны по преимуществу с каким-то кругом коллег-экспериментаторов. При этом основная проблема двух направлений теоретической физики — отфильтровать информационный мусор вокруг проблемы, потому что уровень замусоривания научной сферы во всех странах, и в нашей особенно, чрезвычайно высок.
— Что вы имеете в виду?
— Везде та же чума с public relations — с шумом по поводу публикаций в высокорейтинговых журналах и тому подобное. Это глобальное явление: наука достигла такого уровня сложности, что никто, кроме самих ученых, оценить ее не может, а общество в лице административных органов признавать этого не собирается.
Занятия наукой заключаются в том, чтобы искать научную истину. При этом все механизмы контроля и оценки деятельности ученых настроены совершенно не на это. В итоге люди, которые действительно хотят заниматься наукой, должны не только решать довольно сложные задачи, но еще и противостоять легиону надсмотрщиков, которые желают, чтобы им делали красиво. А будет ли установлена эта самая научная истина, им все равно. Дело обстояло бы лучше, если бы существовал реальный запрос на новые знания со стороны какой бы то ни было промышленности. Но его нет нигде, тем паче в России.
— А как же наукоемкая промышленность, про которую принято говорить на всевозможных экономических форумах?
— Наука в последние десятилетия развивается быстрее, чем общество может это переварить. Промышленность, по большому счету, вполне довольна теми научными знаниями, которые были произведены примерно 30 лет, даже их она еще до конца не успела освоить. Если же говорить о России, то практически никакого реального хай-тека у нас нет. Он существует только в очень мелких компаниях, которые сидят по углам и не сильно хотят о себе рассказывать.
— Что же тогда определяет развитие науки, если не оборонка, как раньше, и не рынок?
— Коммерциализировать астрофизику, которая сейчас очень популярна, довольно сложно. Это какой-то вторичный процесс. По большому счету, все, что сегодня делают физики, они делают по своему усмотрению и исходя из собственных соображений о том, что правильно.
Мода в науке
— Недавно вышла работа, из которой выяснилось: если в 1985‑м больше трети ученых выбирали физику конденсированного состояния, которая занимается сложными объектами на нано-уровне, то сегодня их доля снизилась, а растет, например, число публикаций по астрофизике. С чем это связано? Есть ли в теоретической физике модные течения?
— Модные течения, безусловно, есть, и это большая беда. Как только возникает модное течение, туда бросаются сотни и тысячи, начинают печатать мириады статей, по большей части пустых по содержанию. За последние 50–60 лет это обернулось колоссальной инфляцией — лиц, занятых как бы научной деятельностью, сделалось очень много, но это с неизбежностью привело к понижению качества всей этой публики.
Приведу пример. В середине 1970‑х бурное развитие получила наука про так называемые спиновые стекла, это сплавы типа марганца в меди или железа в золоте. Сплавы эти странные и непонятные, потому что там происходит какое-то магнитное упорядочение, но его нельзя описать простым образом, как ферромагнитное или антиферромагнитное. В этом направлении работал знаменитый физик-теоретик из США Филип Андерсен, ряд других известных ученых, и в результате развилась теория спиновых стекол. Разрабатывало ее довольно много людей очень высокой квалификации примерно в течение 10 лет. А потом все это схлопнулось: в 1986‑м открыли высокотемпературную сверхпроводимость. И это произвело такой шок, что толпы ученых бросились в эту сторону.