Задача гуманитариев – добывать новое знание и отстаивать истину
О том, что сделано за последние десятилетия в сфере гуманитарных наук учеными РАН, и о задачах, которые стоят перед РАН в этой сфере, мы беседуем с Валерием Александровичем Тишковым, историком, этнологом, социальным антропологом, академиком РАН, доктором исторических наук, профессором, научным руководителем Института этнологии и антропологии им. Н. Н. Миклухо-Маклая РАН, членом Президиума РАН и директором Учебно-научного центра социальной антропологии РГГУ. С 2013 по 2022 год В. А. Тишков был академиком-секретарем Отделения историко-филологических наук РАН.
«Знание – сила»: Валерий Александрович, в преддверии 300‑летия Академии наук хотелось бы задать вам два вопроса. Один вытекает из второго. Что самого важного удалось добиться в сфере наук, относящихся к Отделению историко-филологических наук РАН, которое вы представляете? Какие задачи вы видите на ближайшие годы, которые стоило бы решить этим наукам?
Валерий Тишков: Если вы имеете в виду все 300 лет, то я не берусь выносить такой вердикт. Но ясно, что без Российской академии наук наша страна, наше государство были бы другими. Потому что, начиная с рождения академии, после Петра I все крупнейшие и важнейшие достижения нашего государства, начиная от открытия и освоения территорий, не только территории России, но и мира, я имею в виду академические кругосветные путешествия, заканчивая вопросами защиты Отечества, обеспечения обороноспособности страны, я уже не говорю о культурном производстве, связаны, конечно, с Академией наук.
Не зря Академия наук до самого последнего времени, несмотря на попытки принизить ее авторитет и ее место в нашей стране, пользуется уважением и доверием у населения. По всем рейтингам РАН находится среди наиболее авторитетных институтов нашей страны, включая прежде всего Президента, армию и Русскую православную церковь. Академия наук всегда находится на четвертом месте или на третьем. Это неслучайно, это нужно беречь, это наше достояние. Всякие попытки доморощенной культуры отмены, своего рода подсечно-огневой системы: всё снести и заново начать строить, все это напрасные хлопоты. А вот 300‑летний юбилей – это повод вспомнить и отдать должное российской академической науке.
Что же касается сферы, которой я занимаюсь почти 50 лет научной деятельности, начиная с первых публикаций, – это, конечно, гуманитарная наука, прежде всего исторические науки, антропология и этнология. Конечно, для меня более сподручно говорить о последних десятилетиях уже современной РФ, т. е. оценивать не 300, а 30 лет, когда, помимо собственных изысканий, нам приходилось заниматься определением научной стратегии, руководить научными коллективами и реализовывать крупные научные проекты. Этот период нуждается в аналитической, по возможности, справедливой оценке. Все-таки в отношении дореволюционной гуманитарной науки и в отношении советской историографии много уже сказано, написано и оценено. Хотя сохраняются споры и расхождения, но в целом более или менее мы имеем адекватные представления о том, что было на самом деле в сфере развития отечественного научного знания. А вот последние десятилетия остаются полем оценок и споров, что мы сделали, чего мы достигли, та ли у нас наука, всё ли мы правильно сделали. В самые последние годы имеет место сильный накат на 1990‑е годы и даже часть 2000‑х, что, якобы, мы там чего-то под диктовку внешних сил творили, создавали на чужие деньги чуждые для страны интеллектуальные продукты. Однако эта новая мифология и самобичевание действительны лишь в самой малой степени.
Та помощь или, вернее, сотрудничество, которое было с нашими западными коллегами, ныне представителями недружественных стран, в первые десятилетия после образования РФ, носили неоднозначный характер. Здесь я имею в виду представителей гуманитарной науки, которая больше, чем естественные науки, подвержена воздействию идеологии и политики. На основе собственного опыта сотрудничества с зарубежными историками и антропологами должен сказать, что было много иностранных коллег, которые были искренне заинтересованы в том, чтобы мы преодолели некоторые негативы старых советских подходов, с точки зрения теории, конкретных исследований, доступа к источникам, архивам и так далее. Освоили некоторые новые направления и проблемы, которых в советское время не было или они не были такими острыми. Например, этнические конфликты и их разрешение, использование информационных технологий в обработке социологических и исторических материалов, гендерные исследования и другие. При этом, напомню, что в США уже тогда действовал запрет на поставку в нашу страну моделей компьютеров выше 286‑й модели, были ограничения на перелеты через океан и многие другие заморочки времен так называемой «холодной войны».
Напряжение в отношениях возникло с началом вооруженных действий на территории Чечни, когда фактически вся западная академическая публика встала на сторону вооруженного сепаратизма и возжелала следующего раунда дезинтеграции России. Но после 11 сентября 2001 года1 поддержка сепаратизма с их стороны ослабла. Зато среди западных ученых возник интерес к теме экстремистского насилия и природы современного терроризма. У меня был международный проект с участием американцев по разработке метода этнологического мониторинга и раннего предупреждения конфликтов. Первоначально финансовая поддержка была от американских фондов и от ТАСИСа, но контент и руководство оставались всегда за мною, несмотря на претензии западников создать совет или что-то другое, чтобы определять содержание работы и выводы-заключения. Надо сказать, что эта борьба за собственную позицию и выражение несогласия с партнерами всегда были трудными, но не безнадежными. Сотрудничество с американцами по этой теме затем переросло в межакадемический проект двух академий: Российской академии наук и Национальной академии США по изучению природы терроризма и экстремизма, особенно после террористического акта в Нью-Йорке и терактов, которые были в РФ со стороны международных террористических сил.
1 Террористические акты 11 сентября 2001 года в США
Так что были и позитивные моменты, нельзя все очернять, перечеркивать опыт этого сотрудничества. Хотя своя повестка у наших коллег была, в том числе и довольно радикальная, особенно в отношении национального (этнического) самоопределения. Я хорошо помню некоторых зарубежных партнеров, с кем дискутировал о том, что все равно, по их мнению, должен быть второй раунд дезинтеграции России, недосамоопределились, якобы, все народы при распаде на 15 государств. Россия остается своего рода новой империей или старой империей с урезанными границами, и ее народы должны самоопределиться. Зарубежные историки и этнологи восхваляли «освободительные движения» не только в Чечне, но и в других российских регионах. Хотя некоторые ученые выполнили в те годы вполне объективные исследования национального вопроса и национальной политики в России и в СССР. Неслучайно книги историков Доминика Ливена, Андреса Каппеллера, Рональда Сюни, Шейлы Фицпатрик, Терри Мартина, а также этнологов‑антропологов Юрия Слёзкина, Жульет Кадио, Фрэнсис Херш, Марджори Бэлзер и некоторых других авторов переведены и были изданы в России.
Надо сказать, что радикальная повестка была и у части российских коллег, которым мы уже тогда противодействовали, несмотря на то, что в общественно-научном секторе доминировала либеральная идеология. Некоторые коллеги также ратовали за беспредельное самоопределение на этнической основе, в частности, у меня в 1990‑е годы были споры с Галиной Васильевной Старовойтовой и группой Сахарова по поводу конфликта вокруг Карабаха и некоторых других конфликтных ситуаций того времени.
В целом международное сотрудничество после 1991 года, конечно, расширилось и многое дало, хотя западные гранты и содержательные подсказки составили лишь самую малую часть исследовательского фронта прошлых десятилетий. Глупо судить по одному учебному пособию по истории об основных линейках школьных учебников, которые писались серьезными и ответственными авторами и проходили тщательную экспертизу. Нельзя судить по некоторым публикациям Московского центра Карнеги о тех фундаментальных трудах, которые были созданы коллективами академических институтов и вузовской профессурой.
Достижения этих, пожалуй, наиболее плодотворных лет в истории отечественного гуманитарного знания бесспорны, если посмотреть непредвзятым взглядом. Во‑первых, в стране произошли серьезные изменения в части возможностей для научного труда, где дело далеко не ограничивается только денежными пособиями. Для историков важна была так называемая архивная революция, открытие доступа к многим архивным фондам, которые были до этого недоступны. Хотя процесс рассекречивания далеко не завершен, по-прежнему остается много материалов, которые сейчас только открываются. Когда уж, как говорится, назрело, то обнародуются документы о преступлениях бандеровцев или о коллаборационистах времен ВОВ, хотя прошло уже столько лет и давным-давно эти документы должны были быть доступны историкам. Возможно, тогда не было бы так легко заниматься реабилитацией и прославлением фашистов и их пособников.
Во‑вторых, за последние 30 лет открылись новые возможности для реализации результатов научных исследований. Для гуманитариев это прежде всего книги и статьи. Напомню, какие были ограничения в части публикации книг в советское время: рукописи по воле администрации сначала попадали в план редподготовки, затем в план издания в издательстве «Наука». У некоторых коллег рукописи книг лежали в столе годами. Кое-что можно было опубликовать в издательстве «Мысль», но, в принципе, не было свободного творчества с точки зрения реализации своих материалов и идей. Советская цензура и самоцензура были большим тормозом в развитии науки. После 1991 года появилось много новых издательств, исчезли цензоры, решавшие, публиковать или не публиковать ту или иную работу. Поэтому расширилась панорама гуманитарной продукции. Например, за 26 лет, когда я был директором института, начиная с 1989 года, за это время мы издали книг, монографий, статей раз в десять больше, чем за предыдущие 20 лет, когда тоже был достаточно квалифицированный коллектив и директором был Юлиан Владимирович Бромлей, человек свободный и эрудированный, но общие условия были не те.
Не знаю, насколько сохранится вообще книжная форма реализации научного знания, но по крайней мере эти 30 лет научная книга, несмотря на то, что почти обанкротили издательство «Наука», сохранилась, как и научные журналы, появившиеся в большом числе наряду со старыми. Таким образом, доступность первичных материалов, возможности для полевых исследований для этнологов и антропологов; для социологов обследования стали гораздо более доступными (не надо каждую анкету согласовывать чуть ли не в идеологическом отделе ЦК КПСС) – все это было большим позитивом. Наконец, важнейшим моментом было создание в начале 1990‑х годов научного фонда РГНФ, который через систему конкурсных грантов поддерживал сотни и тысячи научных проектов, экспедиций, конференций, публикаций. Слияние фонда с РФФИ сохранило этот источник поддержки научных проектов. Сейчас РНФ также существенно поддерживает гуманитарные науки.
В области литературоведения и языкознания была создана большая научная литература, отражавшая общий процесс рождения литературных форм, новых оригинальных писателей. Речь идет прежде всего о художественной литературе, ибо поэзия ушла на второй план по сравнению с 1960–70‑ми годами, когда мы ходили и слушали поэтов на площади Маяковского или в Политехническом музее. Хотя словесность в форме романного творчества особо не выделилась за эти 30 лет, но появились другие вещи, связанные с потребностью века информации, в культурных текстах появилось много публицистики в разных медийных сферах. Появился интернет. Поэтому из печатных текстов многое перешло в другие формы общения.