Венеция солнцеликая
Чао-чао! – звонко кричат и машут руками с моста Риальто итальянские ребятишки проходящим под ним катерам и гондолам. – Ду ю спик инглиш? – дразнят они бритого наголо гондольера. Тот грозит им пальцем, сразу, с готовностью итальянца включаясь в шутливую игру. – Итальяно? – веселятся дети. Гондольер отрицательно машет рукой. – Венециано? – не унимаются они. Гондольер крутит кистью – мол так себе… При этом он не забывает делать редкие, как бы случайные, гребки длинным желтым веслом, и гондола с пассажирами легко скользит по молочно-зеленой воде Большого Канала и точно сворачивает в узкий, стиснутый стенами канальчик. Смысл шутки для меня несколько изменился, когда, чуть позже, я узнал о существовании особого венецианского диалекта, отличающегося от классического итальянского языка настолько, что порой даже требуется переводчик.
…А гондола все той же, без малейших изменений, конструкции, что и сотни лет назад – такая же изящная и легкая,– то, как гондолы легки и чувствительны видно по тому, как они живо приплясывают, подскакивают и раскачиваются на мелкой волне, когда стоят порожние у берега, привязанные к торчащим из воды мшистым сваям.
…Вот плывет следующая гондола, за ней еще… Удивительно, как это у них получается: гребут только с одной стороны, где единственная в виде крюка уключина, а гондола идет прямо, нисколько не отклоняясь, – очевидно, они как-то по-особому поворачивают весло. Фокус, достойный швыряния австралийцами бумеранга! Говорят, года за четыре этому можно научиться.
Готовность к шутке, веселой импровизации, к общению – действительно национальная черта итальянцев. Заходишь в кафе: тебе улыбается девушка за стойкой, не дежурно, «по-американски»,– больше глазами, кажется ей что-то в тебе понравилось или рассмешило,– ну как тут не помахать ей рукой и не сказать «Бонджорно!»? …С тобой здороваются с улыбкой везде, куда бы ты ни зашел: в магазине, в отеле, в пиццерии, твои слова приветствия или прощания никогда не останутся без внимания, как бы тихо они ни были произнесены. Для итальянца эти самые простые слова всегда чуть больше чем формальность – приветствие и улыбка неразделимы, слиты в послание. При этом полное отсутствие какой-либо навязчивости: твое желание или нежелание общаться они угадывают каким-то непостижимым образом, по глазам, что ли…
Итальянец постоянно импровизирует, изобретает шутку и тут же ее воплощает в жизнь. Кажется, отними у него эту способность играть, создавать из скуки жизни нечто карнавальное, и она потеряет для него всякий смысл. Причем именно шутка, а не ирония – шутка добрая, не затрагивающая чье-либо достоинство.
Я понял это впервые в Венеции на площади Святого Марка. Два итальянца, лет за сорок,– лысый и с седой шевелюрой – кормят голубей, рассыпая жареную кукурузу. Их слетается великое множество, и какой-то голубь, не найдя места, вдруг садится на блестящую лысину, и седой тут же начинает сыпать на лысину друга кукурузу. Оба хохочут, как дети. Тот, которому сыпанули на голову кукурузы, не делает даже шутливой попытки наказать друга: уж очень ему нравится шутка, а шутка превыше всего! А друг уже сыплет кукурузу на свою куртку, и голуби садятся ему на плечи и рукава: смеяться надо уметь и над собой!..
У памятника Казанове из черного мрамора, что прямо на набережной перед Дворцом Дожей, толпится народ. Знаменитый авантюрист с желчным лицом, в парике и камзоле по моде ХVIII века галантно склонился к придворной даме, подавая ей руку, будто в приглашении на танец. Дама, однако, какая-то странная: заметно меньше Казановы – то ли ребенок, то ли куколка, будто намек на исключительно развлекательную роль женщин в жизни Казановы. Справа и слева от этой странной парочки два мощных львиных тулова с головами дев на длинных шеях, по шесть круглых грудей, одна пара над другой, выставленных вперед, как пушечные батареи, меж передних лап человечьи черепа. Рядом с бездетным авантюристом фотографируются дети – бравый малыш залез на львиную спину, деловито обхватив верхние груди, и сразу в толпе итальянцев послышался одобрительный смех и защелкали фотоаппараты. Но то был смех добродушный, полнокровный – не гогот похабника, не хихиканье пошляка: вульгарность совершенно не свойственна итальянцам.
Молодая женщина взбегает по ступенькам и становится рядом с Казановой, пока ее спутник наводит на нее снизу фотоаппарат. Женщина неожиданно закрывает собой даму-куколку и, лукаво смеясь, вкладывает свою руку в ладонь Казановы: получается, что Казанова приглашает ее, однако от этого женского смеха становится страшновато: опасно играть с Казановой, а вдруг оживет?! – Мужчина внизу фотографирует с лицом человека, исполняющего малоприятное одолжение – ревность коснулась его!
Настроение легкости, веселья, праздника владеет в Венеции всеми: ни в одном городе я не видел столько улыбок и сияющих радостью глаз!