«Паутинка жизни»: судьба Евгения Замятина
1 февраля мы отмечаем 140 лет со дня рождения Е. И. Замятина (1884— 1937), автора первой антиутопии, одного из основоположников стиля «неореализм».
Что знаем мы об этом человеке сегодня? Он был талантливым инженером и строил ледоколы, в то же время, как и многие, не избежал революционных иллюзий, связав свою жизнь с новой послеоктябрьской Россией – и, как мы понимаем, горько ошибся, в результате чего был вынужден эмигрировать. Роман «Мы» интересен нам сегодня как документ эпохи, когда автор, словно Д‑503, испытывает себя на лояльность тому социальному порядку, который окружает его. Некая лишняя часть организма, «душа», к счастью, успешно извлечена из его здорового тела, которое и далее может участвовать в священном построении Великого Интеграла. О важности темы отдельного человека в творчестве Е. И. Замятина – в предлагаемой вашему вниманию статье.
1.
Интересно название первого рассказа Евгения Ивановича – «Один». Вот уж, действительно – «multum non multa»1. Да, всего одно слово – но оно точно и емко вобрало в себя столь многое и содержит в себе больше простого названия рассказа – кажется, целую программу последующего творчества писателя. Действительно, предмет интереса Замятина – та самая человеческая единица, к которой весьма пренебрежительно отнеслись в первые годы после революции. Ну, согласитесь, на самом деле, что за «единица» – «кому она нужна!» «Единица – вздор, единица – ноль…» – вот так уверенно, «рукой миллионнопалой» впечатывал немного позднее Маяковский. А вот автора романа «Мы» наоборот почему-то всегда тянуло вглядеться в нее, в эту единичную человеческую фигуру, его так и тянуло посмотреть на нее повнимательнее и вдруг – чудо! – разглядеть в этом существе ту самую загадочную бессмертную сущность, о которой давно, конечно, еще в далекие доисторические времена было сказано: «Душа человеческая – образ Божий…» Печальным, понимающим взглядом всматривался в это странное существо художник, видя, как «под пеплом лица мигает и тухнет человечье, далекое».
1 «Multum non multa» – «многое, но не много» (лат.).
Интересно и то, что названием первого своего произведения Замятин сделал слово‑числительное, демонстрируя тем самым свою любовь к прямо противоположной литературе стихии – к стихии чисел, расчетов, вычитаний-умножений, к миру сложных задач и точных решений. Стремление соединить несоединимое, примирить непримиримое, эмоции и рацио, буквы и числа, кажется, всегда так и оставалось важнейшей целью Евгения Замятина, писателя и человека.
Как соединялись в его душе одновременно физика и лирика, каким образом удавалось ему уравновесить в себе алгебру и гармонию – вопрос еще до конца не проясненный. Но, наверное, эти две стихии в нем уживались, как это ни удивительно, достаточно легко. Поскольку и в инженерной деятельности, и в писательском труде Замятин добился, несомненно, многого. Несмотря на катастрофы, произошедшие со страной, этот художник слова не только не попал на первых порах под безжалостный, уравнивающий всех стальной каток репрессий, но напротив, успешно преподавал, его произведения выходили солидными тиражами как в России, так и за рубежом.
В первые годы после революции Евгений Замятин не слишком выделялся среди общего хора не вполне правильно думающих индивидов, хотя, понятно, он тоже был из тех, из «прежних», еще не вполне уничтоженных остатков «старого мира». Конечно, и социальное происхождение литератора оставляло желать лучшего – родители оба из духовной среды, отец – вообще преподаватель Закона Божьего в лебедянской прогимназии. Но вот тем не менее сын стал социалистом, в 1905‑м вступил в РСДРП, до 1917 года неоднократно подвергался арестам и даже высылке. Впрочем, арестовать его нашлось за что и после революции, в 1919‑м – кстати, на этот раз вместе с Блоком, а также с ближайшим другом Алексеем Ремизовым и Кузьмой Сергеевичем Петровым-Водкиным.
И все-таки в 1920‑е еще могло показаться, что судьба к Замятину благосклонна – на фоне массовых расстрелов, жертв Гражданской и уже постоянных арестов несогласных он остается в писательской среде, считается одним из мэтров литературного творчества – да и просто, в отличие от того же Гумилева, с которым одновременно вел преподавание на петроградских литературных курсах в Доме Искусств – Замятин все еще жив. Но тем не менее в 1931‑м он вдруг обращается с письмом к Сталину и высказывает просьбу к советской власти не применять к нему высшую меру наказания, то есть не лишать его жизни, хотя непосредственной опасности расстрела на тот момент у Замятина как бы не было. Что же произошло? На самом деле все просто. Вполне очевидно, что в том «дивном новом мире», в том математически расчисленном социалистическом общем раю, который построили в СССР к 1930‑м годам, не нашлось места одной существенно важной части – или детали? – человеческого организма, известной под словом «душа». Она, как паутинка в синем осеннем небе улетела, влекомая ветром, и кто теперь знает, жива ли где и вернется ли с весенним теплом…
Вот Маруся – один из немногих, кажется, если не положительных, то по крайней мере страдающих образов замятинской повести «На куличках» (1914):
«– Паутинка, – поглядела вслед золотой Богородицыной пряже.
Перевела на Андрея Иваныча глаза и спросила:
– А вы когда-нибудь о смерти думали? Нет, даже и не о смерти, а вот – об одной самой последней секундочке жизни, тонкой вот – как паутинка. Самая последняя, вот, оборвется сейчас – и все будет тихо…
Долго летели глазами оба за паутинкой. Улетела в голубое, была – и нету…»
2.
Что ж, прямой опасности расстрела в 1931 году у Замятина, еще, кажется, действительно не было. «Высшей мерой наказания» он именовал тогда само лишение его возможности творить для читателя. Постепенно, но неуклонно и целенаправленно его произведения снимались с публикации либо оказывались объектами жесткой критики. Замятинская пьеса «Блоха» (1925), созданная по мотивам произведений Лескова, снята с постановок. Удивительно ли, что именно такая, до боли знакомая литературная судьба постигнет позднее одного из рожденных Замятиным «Серапионов» – а именно Михаила Зощенко?..
В письме к Сталину (оно сохранилось в автографе Алексея Ремизова) Замятин говорил, что для него невозможность творить действительно смерти подобна и просил советское правительство разрешить ему отъезд за рубеж. По ходатайству Горького просьбу Замятина удовлетворили, и по маршруту Рига – Берлин – Париж писатель отправился в свой трудный и печальный путь на Запад.