Поэзия аморального беспокойства
Чем помогает молодая запальчивость в рассыпающееся время
К 60 году до н. э. в гражданских смутах, мучивших Римскую республику уже невыносимо долго, наметился перерыв: три могущественнейших политика Цезарь, Помпей и Красс договорились просто-напросто разделить власть в государстве между собой. Именно в эту пору появляется группа молодых поэтов, прозванных «неотериками» — слово, которое, чтобы придать ему красноречивую понятность, часто переводят как «модернисты». Хорошо знаем мы из неотериков одногоединственного автора. Но зато это такой автор, который вот уже много веков оказывается в списке самых актуальных лириков во всей европейской литературе, тот, кого Фет, а за ним Блок назвали «римским Пушкиным». Это Валерий Катулл.
26 ноября 50 года до н. э. Цицерон пишет своему издателю Помпонию Аттику: «В Брундизий мы приехали за шесть дней до декабрьских календ, пользуясь тем же счастливым плаванием, что и ты; так прекрасно для меня „от Эпира подул легчайший Онхесмитес“. Этот спондеический [стих; spondeiazonta], если захочешь, продай как свой кому-нибудь из новейших [ton neoteron]».
Письмо написано, естественно, на латыни, но с вставками двух греческих слов и одного грецизма (Онхесмитес — намеренно вычурное название ветра). Вставки в данном случае саркастические, ворчливые. С чем бы это сравнить? Ну, вот Екатерина II в своей комедии высмеивает новоявленных отечественных петиметров: «Лег me coucher в шестом часу apres minuit. Встал сегодня в час, и теперь такая мигрена, и так в носу грустно, что сказать не можно. Нет ли eau de luce понюхать?»
Примерно то же и здесь. Цицерон дает понять, что «новейшие» — поэты, что у них страсть к искусственной утонченности и что тянутся они ко всему греческому. И совершенно эту моду не одобряет.
Не то чтобы сама поэзия как занятие для него была чем-то плоха — ни в коем случае. Время это было удивительное, стихи на досуге писали чуть ли не все уважающие себя люди, даже солидные и занятые. Цезарь написал несколько поэм (больших, настоящих поэм, гекзаметрами — жаль, не сохранились), его убийца Брут тоже, вот и Цицерон не отставал. Но весь вопрос в том, что за поэзия была у них, у «взрослых».
Во-первых, эпическая: размашистая форма была хорошим тоном. Во-вторых, с оглядкой на совершенно определенные национальные образцы, прежде всего на Квинта Энния, который за столетие с небольшим до того ввел в латинское стихосложение гекзаметр — а заодно несколько статуарное почтение к гомеровской стилистике и гомеровскому тону. Особенной изощренностью поэтических средств Энний не отличался, в видах выразительности прибегал к таким, например, приемам: «At tuba terribili sonitu „taratantara“ dixit» («Звуком тревожным труба „таратантара“ грозно сказала»); его дилетанты-последователи о тонкой отделке заботились уж никак не больше, потому что не в ней был смысл. В значительной мере, насколько мы можем судить, все это были кое-как версифицированные трактаты о судьбах отчизны, о родных доблестях и немножко о политическом моменте, ровные, обильные и риторичные.