Игры теней
Григорий Козинцев и Евгений Шварц как исследователи власти
Чему бы ни были посвящены их фильмы, пьесы, документальная проза, Козинцев и Шварц всегда говорили о своем времени — о своем ужасе, о своем позоре, о своем ощущении бессилия — ведь именно глубоко личное не имеет срока истечения.
По писательскому поселку Комарово, сквозь пахнущую маслятами и хвоей морось, движутся двое — толстый и тонкий, человек с пронзительным голосом Петрушки и человек с томным голосом Кота в сапогах, они разговаривают и не могут наговориться.
Вопреки ожиданиям, единственный полноценный опыт совместной работы Евгения Шварца и Григория Козинцева не оказался удачным: их «Дон Кихот» не попал в сокровищницу советского киноискусства, их Дон Кихот уродился эдаким бескостным добряком на котурнах (хочется сказать — на крыльях ветряных мельниц), все время выкрикивающим торжественные плоскости.
Полагаю, лучшее, что осталось от их дружбы,— это их переписка: грустный поединок стареющих остряков, к тому моменту выходящих из абсолютного кризиса прямо в свою коду, в последнее акме.
Шварц скоро умрет от мучительной болезни сердца, но перед этим он «перезапустит» русскую прозу, станет одним из изобретателей нового документального автобиографического романа на русском языке. Козинцев же напоследок снимет «Гамлета» и «Короля Лира» и будет говорить в этих фильмах о чем угодно, кроме региональных проблем средневековых Дании либо Англии. Его личный Шекспир, полный скорби, ужаса, тьмы и тумана,— это памятник катастрофам ХХ века, Холокосту и сталинскому террору.
В переписке же они резвятся как подростки, швыряя друг в друга пригоршнями шуток, наслаждаясь самим чудом того, что они живы и вместе и могут еще работать. Дело в том, что они в самом деле помнили и любили друг друга молодыми, молодость сблизила их и оказалась не просто лучшей, а единственно выносимой порой их жизни — до тех пор, пока не наступила (слишком поздно?) невероятно и трагически плодотворная зрелость.
Прежде всего нежная и печальная связь между Шварцем и Козинцевым объясняется, тем, что они друг у друга были выжившими: остались практически вдвоем — в окружении теней. Шварц пережил гибель большинства своих друзей-обэриутов, Козинцев — многоступенчатое творческое истязание во время сталинской кампании против космополитов, включавшей «разоблачение», т. е. воодушевленную травлю начальством и коллегами, его соавтора Леонида Трауберга.
Мало где можем найти более трезвый анализ разрушения, наносимого сталинизмом человеческой душе, нежели в записных книжках Шварца:
«Едва наладились личные мои дела, о которых не буду больше говорить, как, начиная с весны, разразилась гроза и пошла все кругом крушить, и невозможно было понять, кого убьет следующий удар молнии. И никто не убегал и не прятался. Человек, знающий за собой вину, понимает, как вести себя: уголовник добывает подложный паспорт, бежит в другой город. А будущие враги народа, не двигаясь, ждали удара страшной антихристовой печати. Они чуяли кровь, как быки на бойне, чуяли, что печать „враг народа“ пришибает всех без отбора, любого,— и стояли на месте, покорно, как быки, подставляя голову. Как бежать, не зная за собой вины? Как держаться на допросах? И люди гибли, как в бреду, признаваясь в неслыханных преступлениях: в шпионаже, в диверсиях, в терроре, во вредительстве. И исчезали без следа, а за ними высылали жен и детей, целые семьи. Нет, этого еще никто не переживал за всю свою жизнь, никто не засыпал и не просыпался с чувством невиданной, ни на что не похожей беды, обрушившейся на страну.