«Всегда лги, что родилась здесь»: как живут китайские эмигранты в Нью-Йорке
Когда семилетняя Цянь приезжает в Нью-Йорк, ее жизнь резко меняется. Ее родители из уважаемых ученых превращаются в нелегалов, живущих в страхе, а сама она сталкивается с совсем недетскими проблемами. С разрешения издательства «Бомбора» Forbes Woman публикует отрывок из книги американской юристки китайского происхождения Цянь Джули Ван «Прекрасная страна. Всегда лги, что родилась здесь».
У нас были три маленькие смежные комнатки в передней части первого этажа, а каждую из двух комнат в задней части снимали другие жильцы. Их комнаты от наших отделяли крохотная ванная и кухня — на сей раз скромная, без острова. Лишь годы спустя я осознала, что изначально весь этаж предназначался для одной семьи, наши комнаты задумывались как столовая, гостиная и застекленная лоджия, хотя эта третья комната была бесполезной: зимой там было слишком холодно, а летом слишком жарко. Мы были благодарны уже за то, что в этом помещении была дверь, отделявшая его от двух других полезных пространств. Между ними мы повесили тоненькую голубую занавеску, которую привезли с собой из Китая.
Большую часть лета я провела на диване, разжижая мозг четырьмя имевшимися в наличии телеканалами. Ма-Ма и БаБа сочли, что мне вредно проводить с ними на работе так много времени, как раньше, поэтому оставляли меня дома со строгим наказом не выходить на улицу. Они то и дело звонили, проверяли меня, но однажды, рассчитывая услышать в трубке голос Ма-Ма, я нарвалась на незнакомца.
— Ма-Ма?
— Привет! Пожалуйста, позови к телефону родителей.
— Их нет дома. А кто это?
— Их нет дома, подумать только! Сколько тебе лет?
— Кто это?
— Им не следовало оставлять тебя дома одну!
Я с размаха опустила трубку на рычажки. Следующие пару часов я просидела на диване не шевелясь, ожидая, что копы вот-вот взломают дверь и арестуют меня за то, что я одна дома, а потом депортируют, когда узнают правду. Что ж, по крайней мере, у них не будет никакой возможности найти моих родителей. Пусть пытают, я им ничего не скажу. Пусть связывают и морят голодом — а я все равно не скажу. Да и можно ли меня голодом напугать? Меня отправят в Китай? Мне будет позволено увидеться с Лао-Лао и Лао-Е или придется трудиться в качестве рабыни?
Так я и сидела до прихода Ма-Ма, продумывая свои планы и ответы и то, как я буду экономить и спасаться, если меня пошлют работать на ферму в деревню.
Ни один из этих планов мне не пришлось претворять в жизнь. Но я все равно перестала подходить к телефону.
К тому времени Ма-Ма уже перестала спрашивать Ба-Ба, когда мы вернемся в Китай. А еще она стала угрюмой. Они теперь разговаривали меньше, чем раньше. Ба-Ба часто приходил домой очень поздно.
Я беспокоилась, думая, что родителям плохо без меня по будням, но они твердили, что их работа — не место для ребенка. Поэтому я оставалась дома, бесполезная и эгоистичная.
Ма-Ма часто снились сны. Она хотела перемен, хотела вырваться с нелегального чайнатаунского рынка рабочей силы. Однажды вечером, вернувшись домой совершенно обессиленная, Ма-Ма спросила меня, как я думаю, что ей выбрать, волосы или ногти.
— Что ты имеешь в виду?
— В смысле, кем работать.
Это был легкий вопрос. Я считала, что люди, которые красят ногти, чудаки, зато волосы стричь надо всем.
— Волосы!
Этот ответ помог Ма-Ма выбрать путь. Ей потребовалась неделя, чтобы найти салон, где брали на работу подмастерьев без оплаты, а еще через неделю она принесла домой устрашающий манекен, который стоил нам столько же, сколько двухнедельный бюджет на еду, а мне обошелся в несколько бессонных ночей. Ма-Ма поставила манекен у окна в нашей спальне. Поздно вечером свет луны просачивался в комнату, обтекая эту отрубленную голову, отбрасывая на стену огромную и пугающую тень.