Саша Золотовицкий: Я борец за иронию и прикол
Саша Золотовицкий в свои 27 лет успел поставить спектакли в МХТ имени А. П. Чехова, Театре имени Вл. Маяковского, «Шаломе», РАМТе, Пространстве «Внутри». Его недавняя премьера – спектакль «Катарсис, или Крах всего святого» по одноименному тексту Дмитрия Пригова – вышла в Театре на Таганке. Золотовицкий принципиально не хочет пока называться «Александром» и упорно гнет свою линию в театре – выбирает редкие тексты и взрослые темы, сохраняя детский вайб в спектаклях, которые нравятся всем возрастным категориям. В интервью «Ведомостям» режиссер рассказал, как он выбирает тексты для своих постановок, почему все его герои – инфантилы и в чем разница между абсурдом и безумием в театре и жизни.
– Как родилась идея ставить «Катарсис, или Крах всего святого» Дмитрия Пригова в Театре на Таганке?
– Когда я учился в 11-м классе, я впервые прочитал стихи Пригова и он сразу вошел в пантеон моих кумиров, любимцев и ролевых моделей по жизни. Людей, на которых мне хочется быть похожим. Позже, учась в Школе-студии МХАТ у Дмитрия Владимировича Брусникина, я прочитал все приговские пьесы. Дмитрий Владимирович подкидывал нам множество пьес, хотел, чтобы мы с ними что-нибудь сделали. Пьесы все безумные абсолютно. Я их читал и думал: «Когда-нибудь я стану режиссером и что-нибудь такое поставлю». На третьем курсе мне попался «Катарсис», и я сразу понял – да-да-да, это она! Так что получается, что я достал эту пьесу из режиссерского портфеля. (Улыбается.) На дне этого портфеля она пролежала долго. Я всем ее предлагал, никто не соглашался. Что, кстати, часто бывает с моими любимыми текстами.
– Что конкретно в этом тексте Пригова ваше любимое? Что волнует или триггерит?
– Я, как истинный нарцисс и режиссер, пытаюсь нащупать свою тему и своего персонажа в пьесе, которую ставлю. В Пригове мне нравится глобально все. Но, вчитываясь именно в «Катарсис», я понял, что это мой тип героя. Я себя с ним ассоциирую. Неврастеничный, не очень здорово относящийся к искусству человек.
– Что значит «не очень здорово относящийся к искусству»?
– Пригов-персонаж одержим искусством, он не может без него. И мне кажется, Пригов-человек тоже. Меня очень зацепила его фраза о том, что он работает как атомный реактор, который нельзя останавливать. Ему все время нужно «производить» стихи. Иначе он взорвется, случится ядерная катастрофа. У меня самого сейчас закончился выпуск спектакля – как раз «Катарсиса», – и я в панике. Мне физически нехорошо, мой организм начинает задавать вопросы: «Что происходит, почему я не на репетиции сейчас?» Я чувствую в этом какую-то близость с Приговым. Он очень ироничен и самоироничен. И это его самоощущение очень мне близко. Я сейчас не про соизмеримость таланта, а именно про самоощущение.
– Вы делали что-то специально, чтобы приручить приговское безумие, лучше его понять?
– Приручить его точно невозможно. Так что нет, я просто с ним живу, много его читаю. Когда я ставил спектакль, у меня было чувство, что я три месяца живу с Приговым в одном доме. У нас был ритуал с ребятами: с какого-то момента мы начинали наши репетиции с того, что рандомно открывали книгу Дмитрия Александровича и рандомно выбирали строчку. Это было наше напутствие на день. У Пригова радикальная поэзия, такая провокативная даже – не в смысле формы, но содержания. Он очень часто уходит в очень грубые вещи. Но суть не в этом. А в том, что я работаю по заветам Олега Львовича Кудряшова, своего мастера в ГИТИСе, а он учил нас всегда делать research – слушать и читать интервью автора, которого ставишь, читать статьи о нем, вообще все, что есть. В этом смысле мне было чуть проще – Дмитрий Александрович наш современник и я мог «работать» с его прямой речью, голосом, мог нащупать его настоящего.
– Что вы в нем для себя открыли во время работы над спектаклем?
– Понял, что Пригов очень трагичная фигура. Я раньше этого не чувствовал. Думал, что он самодостаточный, всем средний палец показать может. А оказалось, он уязвимый, трепетный, чувствующий человек. Последние пять лет актуален спор между модернистами – «пост-» или «мета-». Пригов оказался катастрофическим «мета-». У него даже есть сборник «Новая искренность» (другое название метамодернизма. – «Ведомости»), написанный еще в 90-х. Тогда даже понятия такого не было.
«Я не работаю этюдным методом»
– Расскажите, как проходили репетиции.
– В какой-то момент я понял, что немножко загонял ребят, и Настя Захарова, которая играет Елизавету Никищихину (а это очень затратная роль: она все время кричит плюс у нас там идут постоянные повторы сцен, которые нужно оправдывать), пришла ко мне со словами: «Я больше не могу».
– Что вы делаете, когда актеры говорят вам, что больше не могут?
– «Настенька, надо. Завтра уже банкет». А вообще, наверное, как и многие коллеги, я считаю, что репетиция должна проходить весело. И я пытаюсь сделать так, чтобы было весело.
– На репетиции вы приходите с готовыми предложениями или придумываете спектакль вместе с актерами?
– Я не работаю этюдным методом. Всегда стараюсь что-то придумать заранее, принести на репетицию каркас, предложить рисунок. Но в любом случае без актеров не может ничего происходить. Это всегда синергия. У меня, как у настоящего зумера, «застольный» период длится три часа на первой репетиции, а дальше мы уже «на ногах». Но повторюсь, мне кажется, важно прийти с предложением, я не чувствую в себе ни веса, ни права говорить: «Идите домой, делайте этюды, потом мне покажете».
– Вы уже упоминали, что ваши любимые тексты театры редко соглашаются ставить. Это ваша принципиальная позиция – выбирать новую, малоизвестную, часто радикальную литературу. Вы боитесь классики?