Прекрасная Мэри не знает стыда
Адвокат Добровинский рассказывает историю об уникальном климате Монако, где светит солнце и англичанки несут золотые яйца
Она любила меня безумно, сильно, очень по-своему. Беззаветно, преданно и до последнего вздоха, как любит собака своего хозяина, а старый слуга из книг XIX века — своего шелопутного барина.
Когда мы начали жить вместе, мне не было еще тридцати. Она родилась под Лондоном, в небогатой семье и в свидетельстве о рождении была записана как Masha.
Маша в первый же вечер сломала все мои подготовленные к ее приезду в Париж лозунги, речи и наставления. От моего желания доказать ей, что в этой квартире у каждого должна быть своя спальня и своя кровать, не осталось практически ничего. Руины. Через полчаса после того, как я заснул, она бесцеремонно залезла ко мне в постель, а еще через пять минут все мои аргументы бесследно исчезли. Постепенно она становилась хозяйкой дома, без которой я уже не мыслил своего существования. Я принял это с радостью подкаблучника, готового пойти на все ради спокойствия и тишины. К тому же Маша была безумно ревнива. Единственной женщиной, которую она более-менее приняла, была приходящая два раза в неделю горничная. И то… Любая другая особь женского пола встречалась внешней английской холодностью и скрытой колониальной агрессией. Причем возраст гостьи не имел значения. Я находил это забавным и не злился на Мэри. На нее просто нельзя было злиться. По крайней мере, у меня это не получалось никогда. Те редкие случаи, когда мне приходилось делать ей замечания или выражать недовольство, моментально оборачивались гробовой домашней тишиной и самыми грустными глазами на свете, полными слез, из правого угла дивана. Места, где обычно сидел я, иногда посматривая телевизор.
Единственное, что омрачало наши ночи, — это то, что Машка безумно храпела. Ее рулады сотрясали стекла окон, и, казалось, даже соседи посматривали на меня с тихой ненавистью. Я боролся с этим явлением как мог. Бесполезно. Не помогало ничего. Просьбы, ночные поглаживания, пинки — все это было впустую. Один раз она довела меня своим храпом до такого состояния, что я укусил спящую красотку за ухо. Маша взвизгнула от неожиданного пробуждения, по-моему, все поняла, встала и, обидевшись, ушла в другую комнату. Два дня мы не разговаривали. Нет, мы, конечно, выполняли свои обязанности принятого в социуме общежития, но без какой-либо коммуникации. Маша храпела в соседней комнате две ночи подряд и наслаждалась своей моральной победой. На третий день я демонстративно не пришел домой ночевать, а утром застал ее опять в моей кровати. Это было очень трогательное зрелище, и мы простили друг друга.
В четверг позвонил Толя Кацман — еврей-тысячник. Так, во всяком случае, его называла моя мама: один еврей-идиот на тысячу умных. И если с годами люди умнеют, то с моим другом детства происходил эффект Бенджамина Баттона: он тупел в геометрической прогрессии.
— Привет, гений! Ты уже можешь раз в жизни помочь мне заработать пару копеек в иностранной валюте? Я в Монако. Не завидуй, мне здесь плохо. А теперь не радуйся, потому что тебе поплохеет тоже. Придурок пустил меня пожить на пару недель в свой апартамент. У него здесь антиквариата, как грязи на Привозе после закрытия. Вот я и подумал пригласить сюда одного клиента и продать ему в этом антураже пару музейных экспонатов. Лично моих и из моего музея. Яйцо Фаберже и шедевр Репина. Покупатель — лошадиный ветеринар из Германии. Ты знаешь, что у лошадок социальное обеспечение в пролете, поэтому их хозяева расплачиваются в основном наличманом. А его тоже надо куда-то девать. Так почему же не купить прекрасного Репина «Бурлаки в спортзале»?
Мне показалось странным, что придурок Моня пустил придурка Толика пожить несколько дней у себя. Соломон Пишхенгольц был известным в эмиграции спекулянтом, которого не любили все остальные спекулянты, кроме Кацмана. Кацман его ненавидел. Но терпел и подобострастничал, так как Соломон брал у него фуфло на продажу. Подделки тонули в массе серьезных вещей. Все, что было настоящим, не продавалось никогда, иначе весь смысл торговли фуфлом пропадал.
— А при чем здесь я?
— Я же тебе объясняю. Должен прийти клиент, а мне надо срочно уехать на два дня. Он придет без меня. И кто ему что объяснит, если не ты? Не ломайся, как маца на Пасху, приезжай помочь другу детства.
— Но я с Машей.
— Шо ты таскаешь везде эту страхолюду?
— Немедленно извинись перед Марией. Немедленно.
— Хорошо, хорошо, она красавица. Уже договорились. Но я должен тебе все объяснить. Как, что и почему. А самое главное — куда и зачем.
Лена должна была к концу недели получить отпуск и переехать на какое-то время ко мне. Но Маша… Маша являлась тем фактором, который никаким образом нельзя было игнорировать. Я был влюблен в Лену Мозер и не мыслил себя без Маши. Оптимальный вариант свести их вместе на нейтральной территории зрел в моей голове давно.
Пусть они разнесут мебель, фарфор и коллекции не в моей парижской квартире. И неизвестно, кто из них окажется победителем: еврейская хулиганка с Лиговки или молчаливая английская бульдожка, воспитанная московским интеллектуалом во Франции. Поживу сам два дня на квартире у придурка и три-четыре дня с девочками в гостинице. Отдохнем и свыкнемся.