Хороший год
Поступив после Итона в Кембридж, Тони Моралес взял gap year — паузу для путешествий и познания себя.
Самолет готовится вылететь из Хитроу, и я в нем гадаю, что за приключения ждут меня в России. Русский у нас преподавали в Итоне, а теперь я буду учиться им пользоваться – меня взяли на стажировку в газету The Moscow Times. Это финальная глава незабываемого года. Заканчивается то, что называется gap year – перерыв между школой и университетом. В мире, где конкуренция растет с бешеной скоростью, наше старинное право на двенадцать месяцев самоустранения многим начинает казаться вредной и глупой идеей. Глава многомиллионной рекламной компании WPP Мартин Соррелл, например, считает «промежуточный год» пустой тратой времени – только потому, что он, как правило, плохо спланирован. Но в целом англичане к традиции все еще относятся резко положительно, так что мне повезло, я успел. И решение взять gap year – лучшее из тех, что я принимал.
Это же двенадцать месяцев свободы, а значит, возможность надолго уехать путешествовать. Вряд ли мне светит такая роскошь в будущем, когда начнется работа, ипотека, дети. А сейчас все – и возраст тоже – как нельзя лучше подходит для странствий. И уж поверьте, я воспользовался этим годом по полной программе! Месяц катался на поездах по Европе. Десять недель бродил с рюкзаком по Юго-Восточной Азии и пережил там несколько невероятных моментов. Встречал восход на Пагане, бирманской равнине с четырьмя тысячами храмов. В одиночестве сидеть на крыше храма и наблюдать, как в утренней дымке поднимается солнце, – с этим опытом ничто не сравнится. Я учился дайвингу в Южном Таиланде, ел жареных насекомых и однажды даже крысу – по вкусу она похожа на курицу. (Знаю-знаю, на нее похожа вся странная еда.) Ночью плавал в облаке планктона: он светится в ответ на каждое движение, поэтому ощущение такое, будто скользишь среди звезд. Я бродил по храмам Ангкор-Вата, летел сломя голову на мототакси по улицам Бангкока. Что-то понял про войну во Вьетнаме, когда нашел развалины построенных вьетконговцами тоннелей Кути. В Европе бегло ознакомился с хорватскими пляжами, пражским пивом и ночной жизнью Берлина. Это было в прошлом августе, в самый разгар миграционного кризиса, так что последствия сирийского конфликта мне известны не понаслышке. Я их видел своими глазами. Из-за потока мигрантов мне и двум моим друзьям несколько дней не удавалось выехать из Сербии в Венгрию, а когда мы наконец сели в поезд, оказались в нем единственными (если не считать пары немцев) европейцами. Там было битком, мы восемь часов просидели на своих рюкзаках. Я разговорился с переселенцами. Кажется, начал понимать, что война делает с людьми. Но от меня не ускользнуло, что кое-кто просто воспользовался ситуацией: больше половины пассажиров были одинокими мужчинами в возрасте от восемнадцати до сорока пяти. Они планировали найти в Германии работу и новую жизнь. Некоторые из них даже не были сирийцами – с нами ехал один вполне себе пакистанец. На венгерской границе пограничник очень агрессивно велел всем выходить из вагонов. Нам, как гражданам Великобритании, разрешил остаться. Хотя и нас чуть было не вышвырнул. Немцы никак не могли понять, почему мигрантов обижают, стали