Кофе, яблоки, алыча
Когда мы созвонились с книжным критиком Натальей Ломыкиной, чтобы посоветоваться о возможном герое для интервью в восточный номер, Наташа ответила не задумываясь: «Дина Рубина». Конечно, она, чьи книги и жизнь наполнены Востоком. Хоть Дина Ильинична и говорит, что для путешествия всегда выберет Европу, и, скорее всего, это будет Италия.
Дина Рубина — один из самых популярных и читаемых русских авторов. Библиография писателя насчитывает более сотни романов, повестей, рассказов, а суммарный тираж книг давно перевалил за десять миллионов экземпляров. Ее романы (среди которых «Синдром Петрушки», «На солнечной стороне улицы», «Русская канарейка», «Наполеонов обоз») переведены на десятки иностранных языков, неоднократно экранизированы и удостоены престижных литературных премий.
Вы — мастерица передавать в тексте вкусы, цвета, текстуры, запахи. Я, например, до сих пор помню описание алма-атинских яблок сорта апорт из «Русской канарейки», хотя роман читала уже очень давно. Когда вы вкус и запах передаете в тексте, как понимаете, что у вас это получилось?
Это «чувство попадания» — очень острый, ликующий такой момент, — он безошибочный. Возникает клик где-то в районе солнечного сплетения. Помните, «Ай да сукин сын!» — чудесный момент, к сожалению, в рабочей практике не столь частый. Чаще ты подбираешься к этому, как минер на поле боя: ползешь по-пластунски, осторожно вынимая по слову, добавляя слово там и сям, снова убирая. И не всегда, не всегда достигается это «попал!». Иногда просто вынимаешь целый абзац, с которым не справилась. И бывает, текст становится легче, умнее, точнее и, как следствие, ярче. Ну, а эти характеристики предметов — запахи-вкус-текстура… это непременное условие многообъемности картины описываемого мира. Вы ведь писатель, то есть такой вот комнатный всевышний, камерный Господь Бог, создающий свою вселенную. И в эту вселенную читатель должен войти, думая, что она подлинная, что яблоки там пахнут и источают душисто-кисловатый сок, что они с одного боку теплые, потому как солнце их грело… ну, и тому подобное. Он должен почувствовать вкус слюны во рту. Тут от мастерства писателя зависит, насколько читатель поверит, что: а) вы знаете тему как свои пять пальцев, и б) что так оно все и было. Помните возглас стенографистки Томаса Манна, которая, перелистнув последнюю страницу романа «Иосиф и его братья», тихо воскликнула: «Теперь я знаю, как все это было…»? На самом деле писатель — если только он не описывает собственную профессию — ничего досконально не знает. Понимаете? Писатель не может быть одновременно врачом-инженером-певцом-воздушным гимнастом, фокусником и… ну, далее подставьте еще двести сорок профессий. Писатель — я имею в виду профи — может быть только талантливым манипулятором. Гипнотизером. Мошенником… Я сейчас описываю самым подробным образом устройство тайника, со всеми типами скрытых петель и консольных кронштейнов, и ухом не веду. Хотя ни черта ровным счетом в этом не понимаю. Ну, а в тех случаях, когда описывается просто солнце-ветерок-белая шея лебедя-журавлиный клин и так далее, надо просто проветрить память собственного детства, свои вкусовые рецепторы, свое детское острое зрение и свое чувство упоения жизнью. Вкус к жизни в самом широком и подлинном смысле слова, он присущ всем. Это все понимают.
У вас есть «Белая голубка Кордовы», где словами описаны картины, есть «Русская канарейка», где в тексте все время звучит музыка, в «Высокой воде венецианцев» много города и его уникальной архитектуры… Какое искусство сложнее всего, на ваш взгляд, поддается описанию?
Хороший вопрос. Дело в том, что в ряду воздействия на чувства человека литература, особенно проза, стоит в самом конце. Это такой слепоглухонемой нищий. Поэзия хотя бы ритмична, в нее погружаешься, как в транс. Проза же… тут совсем беда. Кинематограф, разумеется, на первом месте: бывший «Великий немой», ныне он палит из всех орудий, воздействуя на зрение, слух, чувство ритма, ощущение человеком времени, а также на те виды чувств, о которых мы пока еще не догадываемся. Музыка тоже среди первых. До сих пор, на любом концерте — рефлекс! — после первых звуков у меня на глазах выступают слезы, ибо слух — великий приемник и передатчик мыслей и чувств. Зрение тоже обладает мощным оружием аккордного удара по воображению. Подойдите ближе к картине, где Иван Грозный убивает сына: вы приближаетесь, и вас ноги не держат от потрясения.
А вот, пожалуйте, книга. Картонно-бумажный прямоугольник, вещь в себе. Слепые буковки, и хорошо, если это буквы твоего родного языка. На них надо потратить время. Время твоей жизни. Да на хрена это тебе сдалось, когда у тебя в руках смартфон?! Понимаете, какие титанические усилия, сколько таланта сегодня должен вложить писатель в свое детище, чтобы, во-первых, заставить читателя начать и дочитать до конца книгу, и во-вторых, заставить читателя задействовать все свое наличное воображение так, словно он слышит музыку, видит картину и даже будто смотрит кино! Это поистине героическое, одинокое искусство завоевания человека человеком исключительно через работу воображения, запущенного мастерством писателя. А ведь мы еще не упомянули о вкусе, об обонянии. Это отдельная тема.
Когда мы обсуждали интервью и тему номера, вы сказали: «Великий шелковый путь в детстве проходил за нашим забором». Вы это чувствовали, знали?
Я родилась и прожила до 30 лет на Востоке, в Узбекистане. Это, знаете ли, основа мышления, базис восприятия мира, полный комплекс становления чувств и предпочтений. Родилась я, скажем прямо, много лет назад. Старушки в паранджах тогда уже в трамваях не ездили, но в кишлаках вполне можно было увидеть глубокий восточный уклад. Я не только прекрасно помню, но сама в этом варилась: одежда, нравы, еда, специи. Восток — это специи, знаете ли. И буквально, и в переносном смысле. Великий шелковый путь на специях окреп и расцвел. Восток нетороплив, там надолго застревает всё и вся. В моем детстве детей еще пугали именем генерала Скобелева (легендарного «Белого генерала», потому как в сражениях он появлялся в белом мундире и на белом коне): «Тихо! Будешь шуметь, Искобыл придет!»
Мы росли на базарных рядах. Играя, забегали в эти ряды, и узбеки всегда угощали, подзывали: «Эй, кизимкя! Поди сюда!» Ты подбегаешь — босая или в легких сандалиях, подошвы за лето вытерты до дырочек, сквозь которые жжет асфальт, — и торговец сует тебе гроздку винограда, или горсть орехов, или урючину… Изобилие и добродушие базара, щедрость и незлобивость наследников Шелкового пути. Все это я описала в романе «На солнечной стороне улицы», но и в новом романе-трилогии «Дизайнер Жорка» Восток все длится, все не отпускает меня.
Ташкент вашего детства — особый гастрономический и культурный код. Какие вкусы и запахи из того времени вы до сих пор вспоминаете?
Прежде всего это узбекская кухня. Мясо! Никаких вегетарианских глупостей. То есть самса с тыквой возможна, конечно. Но с бараниной — главнее. Эчпочмаки! Шурпа! Манты! Слушайте, я произношу эти магические слова — и рот мой наполняется слюной. Вы знаете, как правильно держат мант, этот крупный цветок из теста и мяса? Эту дивную розу! Держат в горсти за присборенный корешок и едят, осторожно обкусывая, чтобы не вылился ароматный бульон. Восток — это мясо. На углях, в тандыре, в огромном казане на рынке, где томится плов. Царский плов! Самаркандский, бухарский, наманганский, ферганский — всюду свой рецепт. Я до сих пор не признаю огромных грузинских шашлыков, например. Нежный сизый дымок, витающий над нашими шашлычками, несет в себе такой волшебный аромат, что кружится голова. Сына своего я родила сразу после выпускного экзамена на третьем курсе консерватории. Каждый день волокла брюхо через Алайский базар — такой вот Великий шелковый путь к вершинам музыкального искусства. По пути в уютном закутке с мангалом и тремя столиками, напротив молочных рядов, белозубый узбек в чапане, в чустской черно-белой тюбетейке на голове, целый день готовил шашлыки. Кусочки мяса, прослоенные нежными лепестками бараньего розового жира. Я сходила с ума. Палочка, между прочим, была недешевая — 25 копеек. Две палочки, необходимые для счастья, это 50 копеек — не напасешься при стипендии в 40 рубликов. Так вот, каждый день узбек подзывал меня и вручал палочку шашлыка. Понимаете? Беременная женщина благословляет торговлю. Беременную надо угостить, чтобы торговля шла хорошо. Это Восток. Это наследие и законы Великого шелкового пути.
Если бы вам предложили написать путеводитель по городам Шелкового пути, что бы вы включили туда в первую очередь?
Ну, цепочка городов и империй на курсе Великого шелкового пути давно известна, она огромна — более 12 тысяч километров! — из Китая на запад через Семиречье и Южный Казахстан, аж до Средиземноморья. Знать великого Рима носила тоги, сшитые из китайского шелка. В наших краях центром торговых путей всегда был Самарканд — блистательный, медно-бронзовый, минаретный, сияющий лазурно-зеленой плиткой, изукрашенный резным ганчем. Самарканд был хабом торговли, оазисом караван-сараев, узлом сделок. Караваны везли товары самые разные: лошадей — из монгольских степей, с Тибетского нагорья, — а это товар дорогой и нежный, и затратный, в пути их надо кормить. А вот бумага, нефрит, специи, стеклянная посуда, меха — это все неприхотливо. Чего, между прочим, не скажешь о рабах. Они ведь очень ценились и тоже должны были достичь рынков, например Самаркандского базара, здоровыми и красивыми. Из них не только слуги получались, но артисты и — из песни слов не выкинешь — евнухи для вельможных гаремов.