Они сражались за родину: Хасавюрт-99
Дагестанское ополчение двадцать лет спустя
20 лет назад, 7 августа 1999 года, боевики Басаева и Хаттаба вторглись в Дагестан. Но еще до того, как российская армия смогла аккумулировать редкие тогда боеспособные силы, боевики столкнулись с массовым дагестанским народным ополчением, вставшим на защиту родины. Дмитрий Беляков был на месте событий 20 лет назад, а сейчас вернулся в Хасавюрт, чтобы снова встретиться с ополченцами и понять, что стало с ними, с нами и с родиной.
Передо мной был пожилой, высокого роста мужчина, одетый аккуратно и просто: рубаха с голубым отливом, обычные темные брюки. Сухопарый, широкий в плечах, и одновременно с этим — сутулый, с непомерно длинными руками. Он не тратил силы зря и не совершал лишних движений без надобности. Во время разговора руки его все время лежали на столе; даже в самые эмоциональные моменты он и пальцем не пошевелил.
«Фамилия моя Гаджиев. Юсуп Гаджиев. Вообще-то меня Муса зовут, но все знают, как Юсупа. Я болел когда-то, и мне имя меняли. Так делали раньше в Дагестане. Это для того, чтобы шайтана запутать. Суеверие такое, что ли...
Абубакар — старший мой брат. Он и был командиром всего ополчения здесь. Я брата своего мало видел тогда — он постоянно перемещался по секторам обороны района. Ездил много. Я кем был? Никем. Просто стрелок. Рядовой, значит. А кем же я должен был быть… генералом, что ли?
Что я делал? Да все… Что прикажут, то и делал. Все, что от меня зависело. Задача была одна: противника не подпускать, оборону держать, дежурство не снимать, на дежурстве не спать! Сказали дежурить на трассе всю ночь — значит, дежурил. В 17 часов заступали — и до самого утра. Сказали на прочесывание — значит, на прочесывание. Так делали…
Оружие было! Свое. А как же? Война ведь… Председатель Госсовета Дагестана Магомедали Магомедов нам так велел. Вооружайтесь, сказал! Где оружие брали? Как бы сказать вам…»
Светло-серые, проницательные глаза не выражали никаких эмоций, даже когда Муса-Юсуп смеялся. Словно отдельно друг от друга жили располагающая, немного детская, белозубая улыбка и холодный, всегда настороже, прицел глаз.
«Мы трактором окопы тогда копали. Все три месяца жили в окопах. Спали, ели, ходили везде с автоматом. Сами покупали и автоматы, и патроны. Цинками покупали. Цены сразу взлетели — ах! Пять тысяч рублей автомат стоил в понедельник, а в субботу уже за тридцать отдавали! Потом сказали, я слышал такое, можно сдать обратно за пять тысяч в милицию. Наверное, кто-то сдавал…
Кто поздно ложится, да рано встает — из таких людей мой старший брат Абубакар был. Очень предан работе своей. Всю жизнь военный человек. Всю жизнь с оружием. Чувство долга перед страной, родиной то есть, — на первом месте. Когда ваххабиты сюда пришли, он сразу и приехал. Бросил все дела в Ростове, сел в машину и прямо в Хасавюрт ко мне приехал. Мы как братья с ним поговорили. Он сказал тогда: “Сейчас Дагестану трудно, и я здесь нужен. Мой опыт нужен”.
Мы очень даже боялись, что не получится у нас. Особенно первые две недели. Басаев тогда хвастался, что утренний намаз его батальон сделает в Хасавюрте, обеденный — в Кизилюрте, а вечерний — в Махачкале. Запугивали…
Что я думаю про них? Они повели себя не как мусульмане. Все эти их обещания-разговоры про строительство единого исламского халифата-имарата — полная утопия. Так не строят мусульманский мир. Грабить-убивать — это разве строительство мира? Надо же не с оружием приходить, а они напали! С оружием в руках напали!»
Сказка и быль о войне
Как же все начиналось? С чего? Как шло? Есть принятая в широком круге трактовка, гласящая, что на благословенную дагестанскую землю в августе 1999 года без объявления войны пришли полчища ваххабитов, но русская армия с милицией тут как тут: надавали наглецам по шапке, а гостеприимный народ Дагестана им аплодировал и гордился своими воинами-освободителями. А потом Главковерх предложил добить врага в его логове — так началась Вторая чеченская. Хороша сказка?
Вот только не было бравой русской армии с милицией «тут как тут» в августе 99-го. А было деморализованное войско, пребывавшее в ужасном состоянии и совершенно не готовое к новому Кавказскому походу.
Армия оставалась советской по своему характеру и отсталой по профилю. На вооружении повсеместно стояли еще афганских времен боевые машины с колоссальным износом, и практически везде техника находилась на грани жизнеспособности.
Когда грянуло в Дагестане, на развертывание группировки потребовалось несколько недель, потому что катастрофически недоукомплектованные воинские соединения были способны воевать лишь после срочного пополнения резервистами, оттого что в вооруженных силах ощущался недостаток командиров младшего звена, а на сержантские должности назначались лейтенанты: после Первой Чечни из армии увольнялись и дезертировали целыми взводами! Как позже, обращаясь к Федеральному собранию, с горечью сказал сам Владимир Путин, «в России армия — миллион четыреста тысяч, а воевать некому…»
И правда состоит в том, что самый первый удар на себя приняли обычные мирные жители Цумадинского и Ботлихского районов Дагестана. Гражданское население Хасавюртовского района также от вызова не уклонилось. Аварцы и лезгины, рутулы и кумыки, чеченцы-аккинцы и многие прочие этнические группы, населяющие сложносочиненный Дагестан, не стали сидеть сложа руки, дожидаясь, пока соберется на помощь московское войско. Люди эти вскладчину собрали сколько смогли, самостоятельно вооружились и сформировали народные дружины. И поднялась та самая неказистая, бог знает из чего вытесанная, но беспощадная и увесистая дубина народной войны.
Мессия имарата
Я помню, как в 1997 пил кофе на квартире у своей хорошей знакомой, чешской журналистки Петры Прохазковой, много работавшей в Чечне в Первую кампанию и близко знавшей многих чеченских полевых командиров, а также лично Басаева. Я заехал узнать, не поможет ли она организовать поездку в Грозный для меня и моего коллеги, а Петра делилась своими впечатлениями о последней поездке туда. Самым невероятным был ее рассказ о том, как Басаев заявил в интервью об одной на двоих «с братом Амиром Хаттабом» идее создания «Великого Исламского Имарата (Великий Исламский Имарат — независимое исламское государство (эмират). Утопическая идея северокавказских исламистов, стремившихся к ее реализации в том числе вооруженным путем в конце 1990-х годов – РР) от Черного до Каспийского моря».
«Мы должны стремиться к объединению живущих в мире мусульман в один исламский халифат, где будут жить по закону Шариата и где будет один Амир аль-муминин — Повелитель правоверных», — это Басаев давно повторял на заседаниях кабинета министров республики, на заседаниях госкомитета обороны, а также в интервью заезжим иностранным репортерам.
Летом 1997 в интервью телеканалу BBC News Шамиль Басаев сделал громкое заявление: он уже «не хочет признания Россией независимости Чечни», ибо в этом случае «Чечне пришлось бы взаимно признать колониальную империю Россию в существующих границах», а это шло вразрез с идеей «основания халифата, куда безоговорочно должен войти Дагестан с Кабардино-Балкарией, Карачаево-Черкесией, Ингушетией, Адыгеей и Татарстаном», а в отдаленной перспективе — Средняя, Юго-Восточная и Западная Азия, Северная Африка и весь Аравийский полуостров!
Честолюбивый Басаев претендовал на невероятный титул «освободителя Кавказа от власти имперской Русни» и почетный сан новоявленного Имама Чечни и Дагестана. Он не уставал пропагандировать идею, она полностью завладела его сознанием. Помешавшиеся на халифате Шамиль с Хаттабом всерьез дискутировали на тему, где размещать будущую столицу. Сам Басаев настаивал на Джохаре (Грозный был переименован), Хаттаб упорствовал и требовал согласиться на Кабул. И вот, уверовав в себя как в мессию, Басаев всерьез стал готовиться к первому этапу — войне за освобождение всех угнетенных мусульман от власти имперской России.
Конец Ичкерии
1998 год был самым катастрофическим для Ичкерии: в республике наступил политический и военный кризис, выход из которого не просматривался. Год начался с того, что президенту Чечни Аслану Масхадову выразили недоверие, высказав недовольство «безрезультативной и недостаточно жесткой по отношению к России политикой», а также потребовав «твердости и последовательности в вопросах закрепления независимости». Измотанный и напуганный, Масхадов весь год метался между радикалами-ваххабитами и уголовниками с националистами, считавшимися умеренными, стремясь найти волшебный способ договориться со всеми и избегая опасности гражданской войны между своими.
Республикой правили всевозможные «шариатские гвардейцы», головорезы из «исламской бригады особого назначения» и «департамента шариатской госбезопасности». Бригады эти, гвардии, полки и департаменты подчинялись разнокалиберным полевым командирам, ссориться с которыми Масхадову было совершенно не с руки. Поголовно безработная и обозленная катастрофическими последствиями войны молодежь записывалась в отряды вооруженных исламистов и с энтузиазмом изучала основы военно-диверсионного дела в тренировочных лагерях, где преподавали опытные саудовские инструкторы и три раза в день бесплатно кормили…
В республике расцвел рынок работорговли. Заложников перепродавали как товар. За деньги, в обмен на стройматериалы, на стадо скота, на оружие и боеприпасы, еще чаще — в обмен на своих родственников, оказавшихся в российских тюрьмах.
Страшной приметой того времени стали обращения рыдающих родственников заложников, транслируемые грозненским телеканалом. Пропавших было много, и обращения к похитителям всегда показывали в прайм-тайм, чуть не ежедневно, одно за другим.
В «басаевском» правительстве не унывали. Дагестанские салафиты, активизировавшиеся при поддержке саудовцев, поставили Масхадова перед невозможным выбором: продолжать политику невмешательства в дела российского Дагестана или же «оказать поддержку братьям по вере за пределами и внутри Чечни». Саудовцы и полевые командиры из числа ваххабитов провели в Грозном конгресс народов Ичкерии и Дагестана, где единогласно избрали председателем Басаева.
В феврале 1999 года Масхадов начал прямо заигрывать с салафитами и даже перехватывать и заимствовать наиболее популярные из лозунгов. Он объявил о введении «полного шариатского правления» и дал поручение разработать проект «шариатской конституции». Он перестал противиться идеям Басаева и Хаттаба о ведении войны «за освобождение всех угнетенных мусульман». Угроза вооруженного гражданского противостояния внутри Чечни была для него самой значительной из всех, и он решил не препятствовать «джихаду снаружи».
Мусульмане против имарата
В ночь на 7 августа 1999 года отряды так называемой Исламской миротворческой бригады под командой братьев Басаевых и их саудовского спонсора — амира ибн-аль-Хаттаба начали операцию «Имам Гази-Мухаммад»: первые пять сотен отменно вооруженных и экипированных моджахедов вторглись на территорию Ботлихского района Дагестана со стороны Чеберлоевского района Чечни (для наступавших моджахедов это казалось вдвойне логичным: после депортации 1944 года Сталин «подарил» Дагестану всю территорию Чеберлоевского района и заселил ее жителями из Ботлиха).
В течении пяти недель отряды тяжеловооруженных чеченцев наступали на Дагестан. Их были сотни и сотни. В сентябре число моджахедов, прибывших на войну из Чечни, приближалось к шести тысячам… К огромному разочарованию чеченских «миротворцев», мусульмане Дагестана погибать за идею всевеликого исламского имарата отказались.
За провалившимся блицкригом в Ботлихе последовала новая бойня в Буйнакском районе, в анклаве Карамахи — Чабанмахи (которой я и сам был свидетелем), завершившаяся разгромом дагестанских ваххабитов и… последней отчаянной атакой Басаева на Новолакский район, откуда, вновь не солоно хлебавши, он окончательно убрался к себе в Ведено…
Ответ Ширвани Басаеву
Но это было много позже, а в первые дни августа 1999 года в Хасавюрт бесцеремонно прибыл Ширвани Басаев, старший брат Шамиля, для встречи с представителями администрации Хасавюртовского района и обсуждения условий коридора на Махачкалу. Поздним вечером 10 августа 1999 года на Новолакский перекресток, что на самой окраине Хасавюрта, со стороны Чечни приехали несколько японских джипов с тонированными зелеными стеклами и пара видавших виды «жигулей» с дагестанскими номерами. Перекресток был хорошо известен и тем и другим как дежурная точка проведения переговоров по обмену заложниками или телами убитых в междоусобицах.
Около тридцати минут убогую клумбу, расположенную в центре небольшой площади, топтали вооруженные бородачи, над головами которых колыхался частокол пулеметных стволов и гранатометов РПГ-7. Дагестанскую сторону представлял замглавы городской администрации Арсенали Муртазалиев. Переговоры «за коридор» прошли уныло, и чеченская делегация вернулась к Шамилю Басаеву ни с чем, объявив, что «даги уперлись». Это был первый за всю историю чеченско-дагестанских отношений случай, когда чеченским воинам их же соседи отказали в категорической форме, сказав буквально следующее: «И тебя, Ширвани, и твоего брата Шамиля здесь, в Дагестане, приговорили к смерти. Уходи. Никакого коридора ты не получишь». Сам Муртазалиев был не робкого десятка мужчина: бывший старший оперуполномоченный УГРО Хасавюрта. Но он ехал на встречу к бандитам с напутствием в кармане: через Хасавюрт не пройдет ни один человек, мы будем защищаться.
Чтобы понять, насколько оглушительно это прозвучало, вам нужно было бы именно в то время прожить в Хасавюрте всего какой-нибудь месяц. Бросить вызов самим братьям Басаевым?! Да кто же осмелился?
Ветеран ополчения Юсуп Гаджиев рассказывает:
«Знаете, какая была здесь в 90-е годы обстановка? Весь район рвали на части разные бандиты. Дикий, можно сказать, Запад. Они, бандиты эти, главу городской-то администрации вообще не уважали. Приходили в кабинет как к себе домой и раздавали указания. Я, такой-то, забрал вот этот рынок себе! А я, такой-то, вот эту автостанцию забрал! Заводы, предприятия, магазины, самые разные хозяйства… И каждую неделю стрельба из-за этого! И каждую неделю похороны.
В советское время, если здесь, в Дагестане было какое-то убийство, то про это еще 5–10 лет вспоминали: помнишь тот год, когда убили Хамзата, к примеру? И все сразу же вспоминали точную дату, потому что убийства были чем-то из ряда вон! А в 1994–98 годах здесь был кошмар. Людей как мух уничтожали… Бандитизм, грабежи, насилие, похищения… По ночам выстрелы были слышны, даже взрывы. Бандиты разборки устраивали друг с другом и людей тоже грабили…
Какая милиция?! Милицию тогда даже не видели, они ни во что не вмешивались: жить милиционерам тоже хочется.
Так и продолжалось до апреля 1997-го, пока всю власть в районе не взял в свои руки бывший тренер по вольной борьбе Сайгидпаша Умаханов. Он и не стремился особенно к власти, но она же буквально валялась на улице! Где-то через месяц он собрал всех этих отморозков и сказал им: “Нет здесь больше ни бандитов, ни гангстеров! Есть один-единственный во всем Хасавюрте — это я!”»
Сказание об Умаханове
Сложно отыскать в Дагестане личность с более захватывающей биографией, чем у Сайгидпаши Умаханова — бывшего борца, заслуженного тренера России, бизнесмена и политика. Таких людей обычно называют… сложными или противоречивыми.
Аварец, талантливый спортсмен, авторитетный глава администрации второго в Дагестане города, депутат Народного собрания республики, министр транспорта, энергетики и связи Дагестана, вдохновитель и спонсор народного ополчения Хасавюрта. Ордена, медали, благодарности от Президента и Министра обороны РФ, наградное оружие. Четыре неудавшихся покушения на жизнь (это из тех, о которых известно). Многолетняя кровная вражда с родом кумыков Алхаматовых. Десять лет назад его племянника Хабиба приговорили к 15 годам колонии строгого режима за совершенное в Москве убийство Алимсолтана Алхаматова, руководителя Хасавюртовского района и одного из состоятельнейших бизнесменов Северного Кавказа. Разборка в гангстерском стиле на Новочеремушкинской улице, как многие склонны считать, была кровной местью.
Самого же Сайгидпашу, несмотря на скандалы, связанные с его семьей и окружением, в народе и боятся, и уважают. Бизнесмен, меценат, спонсор многих спортивных и культурных мероприятий. Его благотворительный фонд — крупнейший в Хасавюрте донор Международного турнира по вольной борьбе. Там же построен великолепный спортзал для борцов на деньги тех же спонсоров.
Здесь нужно отметить, что с фамилией Умаханов связано не только строительство спортивных сооружений. Родной брат вдохновителя хасавюртовского ополчения, долгое время занимавший посты депутата Народного собрания и руководителя Хасавюртовского отделения Сбербанка, построил мечеть, известную как Восточная, где пропагандировали радикальный ислам и откуда молодежь, вдохновленная проповедями, частенько уходила «на лесной джихад». Сына Ахмедпаши — того самого Хабиба, который сел за убийство «Алика» Алхаматова, — 6-й отдел МВД Дагестана подозревал в связях с местным бандподпольем. И как же так получилось, что брат салафита и дядя киллера оказался первым, кто встал на пути Басаева с Хаттабом?
В Махачкале пекло, +35, спрятаться от жгучего солнца негде. Я рыскаю по строительным площадкам за Восточным рынком, пытаясь найти выход из лабиринта новостроек: столица Дагестана сильно изменилась за последние несколько лет, и узнать знакомые места просто невозможно. Мой таксист меня бросил, высадив черт знает в каком дворе, и я проклинаю себя за то, что не зарядил мобильник, куда мне названивает помощник Сайгидпаши. Задыхаясь от жары и пыли, плетусь через бетонные джунгли. Где же это так называемое министерство? Наконец передо мной выныривает спрятанное в глубине двора двухэтажное здание, по виду напоминающее старый советский проектный институт или техникум, окруженное двухметровым, с раздвижными воротами забором, по углам которого торчат видеокамеры. Площадка перед «техникумом» заставлена джипами. В каждом дежурит пара накачанных мужчин с кобурой подмышкой или на поясе. Я поднимаюсь на второй этаж, где ковры и тихо мурлычут кондиционеры. В приемной строгий охранник интересуется: «Вы все, что у вас в руках, будете заносить в кабинет к министру? Давайте ваш рюкзак посмотрим».
Министр транспорта, энергетики и связи Дагестана расположился в элегантном кожаном кресле. Устраиваясь напротив и разглядывая великолепно скроенный, темно-синий в тонкую бордовую клетку костюм, нежно-голубую, тоже в клетку, отутюженную рубашку и строгий, черный, шелковый галстук министра, я стыжусь своих разгильдяйских джинсов и потрепанного поло. Сайгидпаша сидит, уперев руки в столешницу и низко склонив голову, будто собирается кого-то забодать. Голос его грубоват. Взгляд остается холодным, даже когда он улыбается, слегка выпячивая массивный подбородок и забавно морща крупнокалиберный, размером с хорошую сливу нос. Я ловлю себя на мысли, что внешне Умаханов напоминает зубра: грузный, но мощный торс борца, крутая шея, объемные плечи и тяжелые руки-столбы. Он говорит негромко, медленно цедит слова, раздумывая над каждым предложением.
«Я мало общаюсь с прессой. Я скромный и очень простой человек. Но двадцать лет событий в Хасавюрте — это повод для разговора.
Знаете, я думал, что всю жизнь отдам спорту, и никогда не думал идти в политику. Всерьез не думал. Но — пришлось. Так сложилось. Жизнь… понимаете? Когда я стал главой администрации Хасавюрта, мне много чем пришлось заниматься, много какие завалы разгребать. В том числе и не свойственную простому чиновнику работу выполнять пришлось. Ну вот, например, в освобождении заложников участвовал неоднократно. Выезжали, проводили встречи с посредниками, обсуждали условия, находили… варианты… Короче, освобождали людей. Очень непростая работа, и неблагодарная, между прочим. Разное говорят потом…
Хасавюрт — приграничье. Город-рынок. Древняя крепость. Все здесь пропитано духом истории Кавказской и Чеченской войн. Здесь в феврале 1855 года проходили переговоры между имамом Шамилем и князем Чавчавадзе об обмене Джамалутдина, сына Шамиля, проведшего 16 лет в русском плену, на княгиню Варвару Орбелиани и жену самого князя, Анну Ильиничну, с детьми, которые были в плену у Шамиля около восьми месяцев. Здесь же, на главной площади, в 1861 году вешали Байсангура Беноевского, наиба имама Шамиля. Здесь в августе 1996-го был подписан мир между Чечней и Россией, хотя я лично, кстати, тогда был против таких соглашений…
Город этот видел много и хорошего, и плохого. И я всегда старался… быть вместе с городом, с его людьми. Так, чтобы люди знали: тут есть хозяин, который не позволит никому сесть нам на шею. А я на этих людей опирался.
Кем были наши ополченцы? Да обычные люди! Спортсмены, в основном все из моих друзей и воспитанников. Были фермеры, предприниматели, таксисты, журналисты, чиновники… Их учили всему на ходу: и окопы рыть, и стрелять, и форму носить… Вот вам и ополчение! Да и не было тогда такого слова даже, “ополчение”. Мы не думали, как назвать — мы думали, как делать, что делать. Мы были тем маленьким ядром, которое встало у ваххабитов на пути, как… кость в горле.
В 90-е мы не понимали еще, насколько опасен ваххабизм. В то время 70–80% населения или поддерживали ваххабитов, или симпатизировали им. Как таковой поддержки от силовиков не было; по крайней мере, мы за собой спину Москвы не чувствовали. Угнетал криминальный беспредел. Регулярные, каждую неделю, убийства, взрывы тут, взрывы там… Похищения… В 98-м сына мэра Махачкалы украли, такой шум был… Мы здесь со всем этим остались один на один, и разбираться приходилось самостоятельно. Москва далеко…
Весь 98-й год они запугивали нас: “Мы придем, мы возьмем город!” И мы боялись, что их хорошо вооруженная сила зайдет в город. В августе 99-го Ширвани Басаев нарисовался с предложениями насчет коридора: “А давайте мы спокойно пройдем на Махачкалу мимо вас, в объезд через Бабаюрт?” Мы не дали… Наша демонстрация силы охладила их головы, ведь к тому времени уже до шести тысяч человек встало под ружье. Помню, как первый раз ополчение прошло маршем по Хасавюрту. Строем шли через весь город, под музыку! Люди смотрели на них и плакали. От гордости.
Мы Басаевых к смерти приговорили. Мы их не пустили в Хас. Защитили и город, и честь республики. Это главная победа. Если бы мы уступили им… если бы Хас они прошли… кто знает, что было бы! Подняли бы голову их “спящие” ячейки. Все было бы еще жестче. Были бы тогда городские бои с артиллерией и авиаударами. Хасавюрт раскатали бы на дрова… А так — город спасли.
Вооружены мы тогда были отменно. Автоматы, пулеметы, АГСы (АГС — автоматический станковый гранатомет – РР), «драгунки» («Драгунок» — снайперская винтовка Драгунова (СВД)), просто охотничье оружие, пистолеты, гранатометы были… Некоторые из наших экипировались лучше, чем иные военные. Откуда брали оружие? Ну… искали. Покупали. Магомедали Магомедов нам велел даже: продайте машину, продайте скот, купите оружие и патроны для защиты своих домов! Вот, взгляните…
Нас сильно поддержала почти вся наша диаспора: и деньгами, и продуктами, и транспорт выделяли. Я вел финансы, общее руководство всей деятельностью осуществлял. Военной стороны мало касался — опыта же не было никогда. И тем, кто возглавил необученную толпу и смог ей командовать — так, что его слушались и уважали, хотя он новой, незнакомой для них фигурой был, — стал мой новый друг и по совпадению земляк. Абу его все звали. Абубакар потому что».
Легенда об Абубакаре
Бывают люди, которые при жизни становятся легендой. Аварец Абубакар Гаджиев — один из таких. Прослужившему во внутренних войсках с 1967-го по 1994-й подполковнику Гаджиеву на момент вторжения в Дагестан было 50, и он только недавно вышел в отставку по выслуге. Последняя его должность — офицер оперативного штаба одной из бригад Северокавказского округа ВВ МВД РФ. Имея квартиру в Ростове-на-Дону, он тем не менее свою родину не забывал и в Дагестан ездил часто. Как только Гаджиев услышал о том, что на его родину напали чеченские боевики, он немедленно прямо из Ростова рванул на машине в Хасавюрт.
Там, опираясь на Сайгидпашу Умаханова, вместе со всеми своими братьями (на тот момент их было четверо) и горсткой ветеранов-афганцев Абубакар создал ополчение Хасавюрта — самые первые в Дагестане народные отряды организованной самообороны. Его авторитет и опыт безоговорочно признали, и он же стал командиром ополчения.
Бывший глава городской администрации Хасавюрта Сайгидпаша Умаханов рассказывает:
«Абубакара я не знал вообще до этих событий. Многие сочиняли, что раз мы оба из поселка Буртунай, то, стало быть, близкие. Отнюдь: мы только в августе 1999-го в Хасавюрте и познакомились. Его за короткое время все узнали и очень полюбили. Он сам занимался с людьми, добивался боевого слаживания, учил стрелять, готовил из обыкновенных торговцев, таксистов, рабочих-камнерезов и комбайнеров солдат. Строгий был командир, требовательный. Разгильдяйства не терпел вообще. Ему было непросто. Мы, дагестанцы, по духу воины, но этого мало…»
Вместе с Умахановым они превратили Хасавюрт в единый укрепрайон, внутри которого были построены инженерные заграждения, налажены подвоз и доставка боеприпасов, продумана система огня. Гаджиев позаботился об организации дежурных смен и, если что случится, о круглосуточном коридоре для эвакуации раненых и погибших в Махачкалу.
Штаб ополчения расположили в школе № 14, на улице Дружбы. Город разделили на 12 секторов, в каждом из которых функционировал свой узел обороны. Кварталы были связаны в единую цепочку, соединявшуюся звеньями траншей, дренажных тоннелей, каналов и ливневых коллекторов, приспособленных для оперативного перемещения групп на запасные огневые позиции. В импровизированные форты, пригодные как для наблюдения за противником, так и для обороны, были превращены стратегически выгодно расположенные здания: бывшие магазины и школы, некоторые здания районных администраций, медресе и мечети. Бастионами стали склады, вокзалы и автостанции, продуктовые базы, ремонтные мастерские и гаражи, где спешно оборудовали пулеметные дзоты и гнезда для работы снайперов. По городу круглосуточно перемещались патрули, имевшие полномочия проверять всех. У каждого бойца отряда самообороны была карточка, удостоверявшая личность. Была введена система условных сигналов и паролей.
Позиции отрядов ополчения, расположенные вдоль берега реки Ярыксу, регулярно прощупывали, провоцируя беспорядочной пальбой. Ополченцы старательно отвечали шквальным огнем из всего имевшегося стрелкового оружия. Это было примитивное, упрямое противостояние: мы знаем, что вы знаете, что мы здесь и не уйдем.
Сам город обстреливали, были попадания по центру из АГСов*, но ни пожара, ни паники не случилось. Действовали на нервы провокационные слухи, раскручиваемые специально, чтобы возбудить в людях агрессию, поднять переполох. Ополченцы, как пожарная команда, выезжали для проверки то одной, то другой дикой «развединформации».
Из зеленки на городской окраине обстреляли пролетавшую пару Ми-8. Пилоты успели заметить, что стрелок был один — и, кажется, вооружен автоматом. Виктор Казанцев, на тот момент командующий группировкой, хотел было отдать приказ шарахнуть туда НАРами (НАР – неуправляемая авиационная ракета, авиационное средство поражения – РР), но Гаджиев уговорил дать возможность отличиться его следопытам. Неизвестно как, но они прочесали местность и за несколько часов нашли и гаденыша, и его «сайгу». Дальше — еще хитрее. Откуда-то возникла сплетня, что в мечети поселка Мичурина засел батальон боевиков с оружием и взрывчаткой. Прежде чем по мечети долбанули из самоходки, туда выехали ополченцы и убедились, что никаких боевиков там не было. А теперь представьте, что было бы, разнеси русская артиллерия с авиацией жилые дома или мечеть!
Из машин, проезжавших мимо блокпоста Пензенского ОМОНа, сообщили «по секрету», что вот-вот на них готовится нападение. Информация повторялась. Бойцы занервничали. Слух оброс «точными деталями»: якобы нападения следует ждать на расположенную по соседству нефтебазу, причем со стороны поселка Мичурина, и якобы где-то за гаражами уже приготовлена лежка для минометчика… Что делать — поехали. Трава в рост человека и территория, на которой целая дивизия может заблудиться… Ни черта, конечно же, не нашли. Подобные слухи отвлекали от более важных дел, но дестабилизировать обстановку провокаторы так и не смогли. Немного позже по образцу и подобию Хасавюртовских отрядов было создано народное ополчение Ботлиха.
Тортик от Дженни
Добровольцы Хасавюрта оказывали помощь и обеспечивали войска всем чем могли. Предоставляли проводников, хорошо знавших местность. На войсковых операциях многие дагестанцы с оружием в руках были в блокировании, участвовали в прочесывании местности как дополнительное подспорье российским спецподразделениям. Когда армия добралась до окраин города, главной задачей ополченцев стало прикрыть тылы, чтобы федеральным войскам не стреляли в спину.
Также вывозили убитых и раненых, по возможности оказывали первую медицинскую помощь, ловили шпионов и провокаторов, сопровождали задержанных, чтобы не отвлекать на это силы армии. Это был настоящий, эффективно функционировавший добровольческий аутсорсинг. Были в ополчении и женщины…
Ветеран ополчения Дженнет Мурадова вспоминает:
«До событий 1999 года я работала преподавателем истории в школе № 10 города Хасавюрт. Здесь и расположился наш женский гуманитарный штаб, объединивший женщин всего района. Всего в работе штаба участвовало 56 женщин. В городской администрации мне выдали удостоверение Хасавюртовского ополчения № 3431. Это была обычная ламинированная бумажка с наклеенной фотокарточкой и печатью правительства республики.
Мы отвечали за работу с ранеными солдатами, которых доставляли в Хасавюрт с передовой. Солдаты называли меня “мама Женя” — так они сокращали имя Дженнет. Помощь наша была востребована, мы в этом убедились в первый же визит. Был солдат с большим размером ноги — 46-й, наверное, а сапог таких или не было у них в армии, или порвал он… Нашли ему сапоги. Мы покупали лекарства, перевязочные материалы. Некоторые солдаты остались без одежды: доставили беднягу на сортировку, разрезали форму, самого перевязали, окровавленную форму сожгли — все, солдат голый! Был один мальчик, он не ел (и в туалет не ходил) несколько дней из-за этого… стеснялся без одежды-то. Мы срочно раздобыли ему спортивный костюм, тапочки, ну и подкормили, само собой.
С продуктами была такая история. У нас был внушительный склад компотов, пирожков, сыров, овощей… Люди несли нам все что было. Мы развозили всю эту накопленную снедь по позициям. Сначала солдаты не понимали, что это — от чистого сердца. Спрашивали: “А кто будет платить?” Потом уже, когда нас стали узнавать, солдаты бежали в сапогах по жаре к нашему микроавтобусу и занимали очередь… Однажды солдатик один, стесняясь, попросил у меня “кусочек тортика”, но я знала, что торты нельзя привозить, у нас их не было. Какой, спрашиваю, тортик? А он показывает мне на белую, круглую голову домашнего сыра. Он никогда не ел такого…
В качестве сопровождения мне выделили несколько ребят с оружием из охраны дагестанского отделения компании “Транснефть” и микроавтобус. Подъезжая к блокпосту, наш микроавтобус останавливался за 500 метров, и я шла к военным одна, чтобы предупредить…
Были драматичные ситуации. В госпитале один солдат пожаловался нам на сильные боли в брюшной полости. Я выпросила его под свою ответственность, поехали в Махачкалу. Знаете, никогда не забуду… Я запомнила, звали его Степка Миронов, был он из Екатеринбурга. В общем, признали перитонит у парня: аппендикс уже лопнул… Еле откачали.
Однажды наш микроавтобус чуть не расстреляли с блокпоста: мы ехали в сильную грозу по грунтовке и не слышали за шумом дождя ни криков, ни даже предупредительных выстрелов. Но тот солдат просто не выполнил приказ и не открыл огонь на поражение…
Всякое бывало, но день, когда к нам в штаб прибежал мальчик и вручил мне 37 рублей, я помнить буду всю жизнь. Он на велосипед копил, а потом разбил копилку — и для ополчения свои “миллионы” отдал».
Прерванный тост за победу
Рассказывает бывший глава городской администрации Хасавюрта Сайгидпаша Умаханов:
«Во время боев не погиб ни один ополченец. Все погибшие были уже потом, когда местные джамааты стали нам мстить. Более десяти моих товарищей погибли. В рядах нашей самообороны они были командирами секторов, а в мирной жизни — кто директор электросети, кто директор школы… Одного из них взорвали, кого-то расстреляли… На меня покушались четыре раза, кажется. Уже не помню всех случаев. В 2012-м взорвать пытались, когда я по Хасавюрту проезжал, — повезло, что взрывник был неопытный. В 2014-м снайпера перехватили, которому уже и деньги перевели за мою голову. В 2008-м, опять в Хасавюрте, на улице Ирчи Казака, на самом входе в здание администрации оставили 16-килограммовую гирю, в которую вмуровали тротил, но охрана успела предотвратить взрыв.
Кто это делает? В Дагестане обо многом не рассказывают вслух — не принято. Я считаю, это те, кто не может простить мне и моим близким, моим друзьям смелости. Мы же осмелились бросить вызов всем этим… бородатым и разным другим бандитам. Знаете, я сам лично видел окопы боевиков, забитые их трупами и шприцами с наркотой!
Я знаю: все мы живем столько, сколько определил нам Аллах, в любой момент может произойти что-то… Знаю. Но с моего пути не сойду. Не дождутся».
Мы заканчиваем разговор спустя почти два часа. Сайгидпаша привычным жестом отряхивает борт отлично скроенного кашемирового пиджака и коротким движением подтягивает узел шелкового галстука. Протягивая мне широкую, медвежью ладонь-лопату, министр неуверенно произносит:
«Когда Владимир Владимирович приезжал в Дагестан в 1999 году, то хотел поднять тост за победу над террористами. Я был на той встрече. Но вдруг он передумал — сказал, что за это надо выпить после победы. На мой взгляд, этот тост давно уже можно поднять. Ведь не выпили до конца! Я к тому, что про ополчение уже не вспоминали очень давно. Нам не нужны значки-медали — простого человеческого внимания было бы довольно. Приехали бы, уделили время людям… Мы все тогда просто защищали свою землю, и нам ничего особенного не нужно за это».
Я внимательно смотрю Сайгидпаше в глаза. Там в самых уголках затаилась глубокая печаль. Он резко отворачивается и уходит, доставая из кармана платок.
Послание командиру 11-го сектора обороны
Загорелый крепкий старик в темных очках за рулем огромного черного внедорожника, казалось, полностью сконцентрирован на дороге. Неожиданно он притормаживает и произносит: «Здесь в Султана стреляли. Прямо здесь. Я через две минуты приехал, но… уже ничего нельзя было сделать».
14 февраля 2012 Хамзат Рашаев возвращался домой с работы, когда ему на сотовый позвонил десятилетний внук Ильяс. Хамзат удивился тому, что голос мальчика странно дрожит: «Деда… Деда, сейчас какие-то в папу Султана стреляли из автомата. Он лежит, а мы в машине ждем».
«Когда я добрался до места, вокруг была толпа зевак. Рядом с машиной лежал мой сын, изрешеченный пулями. В машине сидели нахохлившиеся, в слезах, мои внуки Ильяс и Сальма. Восьмилетняя внучка протянула ко мне руки и сказала: “Деда, мы замерзли, нам холодно”. На улице был мороз — минус 24 градуса. Я чуть не задохнулся от возмущения: ни один из тех, кто глазел на труп Султана, даже не подумал забрать детей из машины, хоть что-то сделать для них, поинтересоваться!
Судмедэкспертиза извлекла из тела 17 пуль. Все произошло так: киллеры следили за машиной и недалеко от поворота на Инженерную сымитировали аварию, чуть толкнув автомобиль сзади. Когда Султан вышел из кабины, стрелок в упор выпустил в него полрожка. Детей, к счастью, не задело, но это был самый черный день в моей жизни. Мой друг Сайгидпаша Умаханов прибыл на место преступления на четыре минуты позже меня. Все время был со мной, не оставлял, поддерживал как мог…
Нас многое связывает по жизни. Сайгидпаша — аварец. Я чеченец-аккинец. Неважно… Мы дружим много лет. В 1999-м я был командиром 11-го сектора обороны. Моей зоной ответственности была территория к западу от Ярыксу. Там в окопах я провел три месяца. Мой сын Султан был командиром отделения. Убийство Султана было посланием мне. Они в меня целили, а попали в него. Я уверен, эта история связана с нашей войной в 99-м. Мы не могли не нажить врагов. Они долго охотились, и вот…»
Средняя точка попадания
Самый первый митинг в связи с нападением на Дагестан собрали именно в Хасавюрте, напротив скотного рынка. Выступали Сайгидпаша и Абубакар. Объявили о призыве в ряды самообороны — за сутки записалось шесть тысяч добровольцев. Всем наказали вооружаться. Цены на самые вожделенные «волыны» выросли в разы. За АПС (автоматический пистолет «стечкин») платили 3 500 долларов. Оружие покупалось… в Грузии, Азербайджане, но в основном в Чечне — самый большой рынок был там. Да-да, были чеченцы, которые шли в Дагестан воевать, и были те, кто банально хотел денег. Но не это главный парадокс: дагестанцам разрешили покупать оружие, однако при этом просили его… прятать: традиционное лицемерие силовых структур. Один из бывших ополченцев с горечью сказал мне: «Тебя просили вооружаться, и одновременно ты попадал под молоток силовых структур!» Тем не менее и милиция, и ФСБ вынуждены были закрыть глаза на «местные особенности» и даже содействовать в некоторых вопросах.
В начале сентября в Дагестан из Ростова для выполнения боевых задач прибыл отряд специального назначения МВД № 16. В спецназе этом служил 23-летний младший лейтенант Сергей с позывным «Крок». Так получилось, что «Крока» я знаю, и мне было удобно расспросить его об опыте взаимодействия с ополченцами «дяди Абу» в период службы в спецназе.
«Наш отряд носил неофициальное имя “Скиф”. Командиром тогда был подполковник Сергей Куликов, сын бывшего Главкома ВВ и министра МВД Анатолия Куликова. Я был тогда совсем молодым и командовал взводом разведки. Дядю Абубакара помню прекрасно, он сам к нам приезжал много раз. Дело в том, что старший из его сыновей, Миша Гаджиев, был офицером в моем отряде. Так что фактически отец приезжал к сыну и заодно насущные вопросы решал с командиром…
В один из визитов Абубакар попросил Куликова выделить ему человека для занятий с ополченцами. У них была гора своего оружия, но, по сути, это был стальной хлам, негодный к работе, так как его никогда не приводили к бою и стрелять из него было попросту нельзя. Куликов вызвал меня и приказал сопровождать Абубакара. Знали бы вы, что это было такое…
Когда я увидел его ополченцев, то решил, что попал на базу моджахедов, с которыми мне аккурат воевать полагалось: те же рожи, та же экипировка, те же стволы… Эге, думаю, лучше к ним спиной не поворачиваться! Построились они. Абубакар им объяснил, кто я и зачем прибыл. Внушение им сделал, чтобы слушали меня и подчинялись. А они глядят на него, как суслики. Глаза верные, позы смирные. Я немного успокоился… Абубакар-то нам стал как родной почти. Мы — вэвэшники, он — вэвэшник-ветеран.
Познакомился я с добровольцами. Показали они мне свой арсенал. Вне всяких сомнений, очень они им гордились: “это мой штатный ствол, а это для специальных задач, а с этим я по выходным лазаю” — такие вот хохмы… Посмотрел я на это оружие и загрустил: все оно было “убитое”. Дрова им, что ли, кололи? И весь день мы провели на импровизированном стрельбище под Хасавюртом, в местечке под названием Аркабаш. Там пустырь был — стреляй не хочу! Абубакар придумал использовать в качестве мишеней каркасы старых битых машин.
Триста человек, и каждый со стволом. Стрелять я их не учил; моя задача была хотя бы привести карабины, винтовки, автоматы и пулеметы к бою, чтобы они могли пусть не в копейку, но в грудную мишень уверенно попадать.
Делалось это так. Я укладывал по четыре-пять человек на землю, и каждый делал по четыре выстрела в мишень, после чего я шел смотреть результаты, определял СТП (средняя точка попадания) — и уже потом мы выкручивали регулировочный винт мушки либо регулировали сам целик. Порядка 130–140 стволов я пристрелял тогда. Это немыслимо много. Башка потом звенела…
Подполковник Гаджиев из этой толпы все-таки собрал какое-то подобие войска и чему-то их научил. Они ему повиновались, потому что он без сантиментов. Любимое слово у него было “барбосы”. Как только недоволен чем-то, так начинал “барбосить” провинившихся. Некоторые его ополченцы с нами на операции ходили в качестве проводников. Продукты часто привозили, поддерживали, в общем всем чем могли. К нам, бойцам отряда, Абубакар приезжал, как и когда мог. И за столом собирались с ним, и по-всякому… Душевный был человек. Ну и сын его был командиром боевой группы в моем ОСН, мы дружили».
Знаю я и Мишу Гаджиева, который в 1999 году ходил капитаном и по невероятному совпадению выполнял боевые задачи в том же самом регионе, где его отец командовал ополчением. Подобные сюжетные линии можно встретить в сценариях сусально-патриотических фильмов, но в данном случае все так и было в жизни.
«Мне было 28, и я командовал 1-й ГСН (ГСН — группа специального назначения – РР). Мы начали в Цумаде, довольно быстро разогнали там всех шайтанов и перенацелились в Ботлихский район, где шли очень серьезные бои. У соседей-армейцев были болезненные потери (сражение за высоту Ослиное Ухо). Наши группы регулярно вылетали на задачи. В основном работали-зачищали в селах Тандо, Шодрода, Рахата и в окрестностях. Результаты были, хотя и скромные: к тому времени почти все боевики уже ушли в Чечню, остались лишь мелкие разрозненные группы.
Однажды я вернулся с группой с очередного выхода, и в штабе отряда мне говорят: “К тебе приехали…”, и я сразу понял, кто. Отец ждал на КПП. Он специально приехал из Хасавюрта в Ботлих, чтобы увидеть меня.
Мы поговорили. Я совершенно не удивился, что он командует местным ополчением. Как-то это естественно прозвучало. Он такой был… всю жизнь ответственный за все. Упрямый — не свернуть. Партбилет свой не сдал из принципа. Очень беспокоился за Дагестан. Еще перед тем как уволиться в запас, сказал: жить будет только на родине. Дело в том, что нас, братьев Гаджиевых четверо, и все “по отцу” стали офицерами внутренних войск. Он нас сам воспитывал в духе преданности родине, стране. Такой он был…
Я пробыл в той командировке 45 суток, потом мне пришла замена, и я выпросил два дня увольнения, чтобы заехать домой, в Хас. Это был второй раз, когда мне удалось повидаться с отцом».
Что такое родина
Нельзя сказать, что федеральные войска и ополченцы совсем уж гармонично сосуществовали. Высказывались предрассудки: «знаем, вы сейчас нам в спину стрелять будете…». Одна из сотрудниц женского добровольческого батальона, привозившая на позиции русским солдатикам продукты и разные «вкусняшки», с обидой вспоминала, что офицеры требовали снимать пробу с ее же домашней стряпни — не отравлено ли? Бывали перепалки на блокпостах: много на себя берете, дескать… вооружились тут, сами на бандитов похожи!
Но именно эти смуглые и горбоносые, пылкие и азартные, темпераментные и очень добросердечные люди, которых брезгливо называли «тоже бандитами», встали со своими незаконно раздобытыми стволами на защиту южных границ страны. Без страха и без сомнений. И даже если в голосе дагестанского народа сквозило порой раздражение, все равно люди обращались к грубиянам в российском камуфляже с терпеливым превосходством — и… прощали. Гости ведь! Ах, где вы еще такой народ найдете?
Ветеран ополчения Юсуп Гаджиев:
«Я убедился, что героизм — это не когда Матросов на пулемет падает, это проще. Ты просто любишь свою землю, где родился ты сам и где лежат твои предки. Ты бережешь их могилы и защищаешь свой дом. Вот и все. Страха перед бандитами я не испытывал ни в 99-м, ни потом, когда джамааты здесь расплодились и стали убивать тех, кто тяготел к России. Мы все когда-то умрем, но я не думал о смерти. И хоть я не фанатик, но готов был умереть за эту землю. Готов и сейчас. Она наша».
P. S. По прошествии двадцати лет с начала Второй чеченской кампании мало кто вспоминает про феномен ополчения Хасавюрта, Буйнакска, Ботлиха, Кизляра… Люди не ропщут и не ждут ни высоких гостей на юбилей, ни особенных привилегий за то, что сами защитили свою землю и — так уж вышло — оказали услугу стране.
В этом году в Хасавюрте усилиями горожан одна из улиц и расположенная рядом школа будут названы именем подполковника запаса Абубакара Магомедовича Гаджиева, первого и единственного командира народного ополчения Хасавюрта. К сожалению, сам дядя Абу не дожил до юбилея. Его не стало в 2012-м… Но народ Дагестана самых славных своих командиров не забывает.
Хочешь стать одним из более 100 000 пользователей, кто регулярно использует kiozk для получения новых знаний?
Не упусти главного с нашим telegram-каналом: https://kiozk.ru/s/voyrl