Прогрессор
Человек под вопросом
Пять «зачем» профессора Николаенко, на которые даже корреспондент «РР» не смог найти ответа
Красноярский стоматолог Сергей Николаенко вызывает у людей много вопросов. В городе 700 клиник, все коллеги тихонько зарабатывают на имплантах и брекетах, ездят отдыхать в Таиланд и не отсвечивают. У Николаенко и его компаньона Александра Зубарева целых две клиники, но тихонько выкорчевывать кариес они не умеют. В свободное от успешности время Сергей лечит на дому неходячих инвалидов, открывает частную поликлинику на Крайнем Севере, организовывает по-настоящему независимое медицинское сообщество и бесплатно протезирует носы, уши и глазницы. Самое удивительное, что посреди этого расточительства бизнес Николаенко еще больше процветает. Одних это бесит, других умиляет, но ни те ни другие не понимают, как это у него получается. В фильме Вуди Аллена «Разбирая Гарри» есть похожий персонаж — «человек вне фокуса». Его очертания размыты, его не берет даже оптика, а когда на него смотрят люди, их начинает тошнить. Корреспондент «РР» отправился в Красноярск и попытался навести резкость на странного стоматолога
Зачем грибнику глаза?
Сергей Семехин угрюмо смотрит одним глазом в окно небольшой квартиры на окраине Красноярска. Он пришел на примерку своего второго глаза — ждет, пока врачи прямо на кухне, переоборудованной в лабораторию, доделают небольшой силиконовый кругляшок, который вскоре сцепится с вживленным в череп магнитом и закроет большую дыру на лице.
Сергей Семехин практически всю свою жизнь проработал на железной дороге. За 30 лет прошел путь от простого слесаря до начальника депо. Руководил огромным коллективом и вряд ли мог пожаловаться на жизнь. Все для счастья у него было — друзья, семья, любимое дело… «А потом, знаешь, как у какого-то арабского писателя, ушло здоровье — пропали деньги, пропали деньги — исчезли друзья», — хмуро смеется он.
В 2008 году у Семехина обнаружилась челюстно-лицевая онкология. Вскоре ему пришлось уйти с работы и заниматься только борьбой за жизнь. Он бесконечно гастролировал по городам Сибири в поисках кого-нибудь, кто ему поможет. Но государственная медицина не проявляла интерес к Семехину: пасьянс между профессиональными возможностями врачей, наличием редкой квоты и необходимостью слишком долго ждать все никак не складывался.
В итоге все-таки помогли — он пережил 12 операций и остался с дырой на лице. Дыра российскую медицину не интересовала. Облучить, прооперировать, ампутировать — это зона ответственности врачей. Но вот поставить что-то приличное вместо утраченного глаза, уха или носа по закону должны социальные службы.
Семехину с его четвертой стадией рака дали первую группу инвалидности и заключили, что в реабилитации он не нуждается. «Ну, то есть смерть», — снова мрачно усмехается он.
Умирать Сергей отказался, но существовать в этом мире человеку с дырой на лице пришлось на положении вампира. Семехин перестал показываться на людях — они его попросту боялись. Он и сам до сих пор старается не смотреть в зеркала. Общественный транспорт оказался строго под запретом: в автобусах все таращились, кривили физиономии и отходили подальше. Пришлось перебраться на такси, но даже таксисты всю дорогу напряженно молчали. А еще в стоп-лист попали магазины, двор собственного дома, лестничная площадка и вообще любые места, где есть случайные люди. Семехин был заядлым грибником, но про леса тоже пришлось забыть, чтобы не довести какого-нибудь одинокого ягодника до инфаркта. И это не преувеличение: однажды он был на очередных процедурах, забыл, что его травмированная глазница ничем не прикрыта, вышел в коридор и встретил женщину. Она увидела его и упала в обморок.
— Почему людей вроде меня нигде не видно? Да потому что когда у тебя такая внешность, тебе самому хочется исчезнуть, — отрезает он. — Большинство так и делает.
Случай Сергея Семехина — история нетипичная. На каждый хеппи-энд приходятся десятки трагедий. В лучшем случае — добровольное заточение, в худшем — самоубийство. Но Семехин не стал бы начальником депо, если бы не имел боевого характера. Он начал искать способы как-то прикрыть свою глазницу, чтобы вернуться к относительно нормальной жизни. На заграничное лечение денег не нашлось, так что Сергей снова отправился на гастроли по городам и в итоге нашел в Новосибирске человека, который сделал ему протез. Получилось неплохо, но глаз держался на специальном клее, который вызывал постоянную аллергию.
После длительных поисков Семехин совершенно случайно узнал, что современными эпитезами, то есть наружными лицевыми протезами, занимаются в его родном городе. Эти эпитезы крепились без клея, на специальных магнитах. Несмотря на то что изготавливали их в частной стоматологической клинике, денег за операцию никто не просил. Это напоминало какой-то сбой в реальности, но Семехин всю жизнь проработал на железной дороге и к сбоям привык. Он быстро убедил себя в том, что стоматологи — люди не бедные и могут себе позволить немного благотворительности.
И вот он сидит и угрюмо смотрит одним глазом в окно лаборатории. Сейчас немецкий специалист Микаэла Бит и ее красноярский коллега Александр Зубарев будут вставлять ему в голову новый глаз. За последние девять лет Семехин явно устал от всевозможных манипуляций со своим лицом, но он проявляет чудеса стоицизма, деликатно благодаря Сергея Николаенко и Александра Зубарева за то, что они взялись ему помочь. Единственный вопрос, который не до конца понятен Семехину, — зачем им все это нужно? Почему им недостаточно просто вкручивать импланты, ставить брекеты и сражаться с кариесом?
Но для человека в его положении это в любом случае вопрос номер два. А вопрос номер один — когда он теперь сможет снова пойти в лес за грибами.
Зачем возвращаться из Германии в Сибирь?
Однажды какой-то остряк подарил Николаенко статуэтку с намеком — Дон Кихот и Санчо Панса. Сложно было не провести параллель: у Николаенко похожая на донкихотскую борода, что-то испанское во внешности, он идеолог и фантазер, а Зубарев — рачительный здоровяк, ходячий здравый смысл. Если сложить их фамилии вместе, получается «ЗубНик». Так называется их клиника, хотя они уже давно вышли за пределы одной только врачебной практики. Все дело в том, что бизнес, которым они стали заниматься почти случайно, оказался не самоцелью, а настоящим инструментом трансформации реальности. Очень эффективным, но не единственным.
— Все началось со старого дедовского чемодана… Там были разные медицинские штуковины, какие-то зубы и запах лекарств, — рассказывает Николаенко. — Во время войны это помогло деду выжить, он лечил людей сначала в немецком плену, потом в советской ссылке и твердо уяснил, что врач нигде не пропадет.
Мать Сергея пошла по проторенной дороге, и у внука не было никаких причин с нее сворачивать. В детстве он играл с сокровищами из дедовского чемодана и морально готовился к тому, что свяжет свою жизнь с медициной. Поступил в медучилище, потом в красноярский медуниверситет. Учился хорошо, имел два красных диплома, пошел в ординатуру, а позднее получил стипендию DAAD и продолжил свои исследования в Университете Эрлангена — Нюрнберга. Там Сергей изучал разнообразные тонкости зубопротезирования, но больше всего интересовался самим организационным устройством немецкой медицины.
— Меня поразило, как у них организован университетский цикл, — продолжает Николаенко. — Это такая триада: наука, образование, практика. Люди там одновременно учатся, пишут научные статьи и отрабатывают теорию на практике в университетских клиниках. Это непрерывный процесс — во многом благодаря ему немецкая медицина и стала одной из лучших в мире.
Поучившись в Нюрнберге, Николаенко решил вернуться в Красноярск. На эту тему он с тех пор уже выслушал сотни «зачем?». Его приглашали остаться, работать на постоянной основе, и он неплохо вписывался в немецкий контекст. Но дедушкины гены оказались сильнее. Сергей подумал, что точно не пропадет в России; кроме того, он рассчитывал на большие и интересные задачи. В Германии ему предстояло стать исправным механизмом в идеальной системе; на родине же был шанс самому эту систему построить. По крайней мере, Николаенко в это верил. Он приехал домой, защитил диссертацию, возглавил отделение и кафедру родного университета. Быстро стал профессором и всеобщим любимцем, ездил читать лекции и давал мастер-классы. Но самое главное — начал реализовывать ту самую немецкую триаду, которая его настолько впечатлила.
Поначалу ему никто не препятствовал — для начальства усилия молодого таланта неплохо вписывались в графу «смелые эксперименты», которыми можно украсить любой отчет. Но вскоре смелость была признана чрезмерной. По сути, речь пошла о двух конкурирующих сис темах управления и университетом, и медициной в целом. Молодой амбициозный профессор с чуждыми ценностями стал восприниматься как угроза. А угрозы любая система должна устранять.
Отношения с руководством вуза испортились, проект университетской клиники забуксовал, Николаенко сместили с кафедры и отстранили от руководства отделением. Однажды он уехал в Москву читать лекцию, его командировку задним числом аннулировали, предъявили прогул, обвинили во всех смертных грехах и уволили.
— Это было несправедливо, и я подал в суд. Но тут началось уже полное веселье. Мной заинтересовалась полиция: якобы они получили оперативную информацию о том, что у меня дома продают наркотики. Пытались установить, кого я знаю из цыган и знаком ли я с загадочным бароном Лехой, — Николаенко смеется, но тогда ему было не до смеха. За час до суда по неправомерному увольнению он сидел в полиции и объяснял, что не продает наркотиков, не знает никаких цыган и даже плохо себе представляет, чем барон отличается от герцога.
В итоге связь с цыганом Лехой доказать не удалось, однако суд признал увольнение законным.
Когда Николаенко шел из суда, его шатало, давление выделывало кульбиты. Профессору в изгнании казалось, что все кончено. Наверняка любой другой на его месте стряхнул бы пыль с записной книжки с немецкими телефонами, но Николаенко эта идея не устраивала. Он и сам не может толком объяснить, почему. В этом было что-то иррациональное. Работал какой-то инстинкт, который подсказывал: чтобы выйти на новый уровень, не нужно выбирать простых решений.
Вслед за Николаенко с кафедры ушли несколько его учеников и ассистентов. Одним из них был Александр Зубарев. Объединив усилия, они вложили скромные семейные сбережения в аренду первого частного рабочего места. Так вместе начали зарабатывать деньги — и через какое-то время открыли клинику «ЗубНик». Долгое время бизнес печально танцевал марлезонские балеты вокруг ноля, но однажды в клинику пришел лечиться директор одного очень крупного предприятия. Директор остался доволен и подписал с Николаенко договор на обслуживание по программе дополнительного медицинского страхования трех тысяч своих сотрудников. С тех пор дела пошли в гору. Однако очень скоро основатели «ЗубНика» поняли, что просто идти в гору — довольно скучное занятие. По крайней мере, если ты не просто дантист, а ученый.
Зачем стоматологу империя?
Николаенко империалист. Сам в этом признается, хотя и уточняет, что он против превращения России в концлагерь. Ему просто нравится жить в великой стране. Его всегда завораживали ее история и амбиции. То, как прирастали и множились территории, какие большие дела на этих территориях совершались, — все это впечатляло его с самого детства. Но империализм нисколько не мешает взрослому Николаенко быть настоящим фанатом Германии. Он бы с радостью присоединил ее всю целиком к своей клинике, только вряд ли это возможно. Остается только построить собственную. И начать, разумеется, с образования.
Как только бизнес встал на ноги, Николаенко и Зубарев решили вспомнить и реализовать университетскую модель «немецкой триады», на этот раз без участия самого университета. «ЗубНик» получил все необходимые лицензии и открыл учебный центр «Профессорская практика». Туда стали приходить за опытом молодые врачи, уже имевшие диплом. Здесь они и доучивались, и занимались наукой, и лечили пациентов.
Привычка Николаенко все гармонизировать сказалась и на этот раз. Вряд ли клиенты захотят подпустить к своим челюстям молодежь — даже если им предложить ломовую скидку. Зато в городе живут без зубов тысячи людей, которым качественные стоматологические услуги не по карману — малоимущие, инвалиды, пенсионеры. В итоге к бизнесу и науке естественным образом примкнуло третье звено — благотворительность. Точнее — предоставление бесплатных услуг. Оказывается, это вовсе не обязательно одно и то же.
Схема заработала так: социальные службы предоставляют «ЗубНику» списки людей с ограниченными физическими возможностями. Молодые специалисты лечат их бесплатно, нагуливают опыт, набивают руку под контролем опытных врачей-преподавателей. Нуждающиеся счастливы быть «экспериментальными пациентами», потому что им не нужно платить. А Николаенко реализует свою немецкую мечту, формирует пул лояльных воспитанников с прямыми руками, получает плюс в карму и мощный сарафанный маркетинг: друзья и знакомые довольных «бесплатных» клиентов приходят по их наводке и лечатся уже за деньги. В эту кристаллическую решетку возможностей вписались даже поставщики стоматологических материалов, которые согласились предоставлять их для «Профессорской практики» тоже бесплатно. Зачем? Для них это часть маркетинга. Начинающие стоматологи привыкнут именно к их продукции, подсядут на нее и будут потом покупать всю оставшуюся жизнь.
Николаенко вообще не строит из себя мать Терезу и редко пользуется словом «благотворительность». Предпочитает говорить о «социальном предпринимательстве». За всеми его добрыми делами стоят не меркантильные, но прагматичные цели. Если в результате получается еще и людям помочь — ну что ж, замечательно.
Куда делать следующий шаг в построении своей собственной Германии, стало ясно, когда однажды на прием к Николаенко пришел пациент не только без зубов, но и без носа.
Пациент между делом поведал свою печальную историю. Сергей проникся и сел изучать матчасть. Выяснилось следующее. В одном только Красноярском крае людей без ушей, носов, глаз, подбородков и других частей лица появляется по 400 человек. Если экстраполировать эту цифру на всю Россию, получится более 15 тысяч. Причины разные: травмы, онкология, врожденные патологии. Что же касается производства и установки современных эпитезов, эта ниша в России сегодня практически пуста. Те, у кого много денег, едут спасаться за границу. Те, у кого немного, обращаются к услугам театральных гримеров либо используют эпитезы позапрошлого поколения, которые ненамного лучше дыры в голове. Те, у кого денег нет вообще, живут на положении гуинпленов.
Николаенко понял масштаб проблемы и оценил потенциальный рынок. Для первого раза он собрал группу из нескольких пациентов и за свой счет пригласил старых знакомых из Нюрнберга, чтобы сделали эпитезы. Немцы уже давно умели вместо клея вживлять пациенту на месте травмы титановую решетку и к ней на магнитах крепить силиконовый орган — не отличишь от настоящего. С этой технологией они стали приезжать в Красноярск все чаще. Наблюдая за их работой, Николаенко начал догадываться, что они с Зубаревым и сами в состоянии научиться этому ремеслу.
Сегодняшняя лаборатория «ЗубНика» по созданию эпитезов когда-то была просто кухней. Эту квартиру Сергей покупал для дочери, но помещение понадобилось для дела. Оно напоминает закуток маньяка: на стене висят фотографии сильно изувеченных людей; на столе 3D-модель чьего-то черепа, скальпели, щипцы; в шкафах — слепки носов, ушей, глазниц; работают мощные вытяжки и машины непонятного назначения.
Александр Зубарев в прозрачном фартуке сосредоточенно колдует над чьим-то пальцем. Вот-вот должен зайти на примерку будущий владелец. За пару лет Зубарев на учился делать эпитезы носов, глазниц, ушей, а теперь еще и фаланги пальцев. Когда-то он учился в художественной школе, терпеть не мог скульптуру, но в итоге именно она пригодилась ему больше всего. Работа с силиконовыми эпитезами требует отличного чувства формы и цвета, умения обращаться с гипсом, воском и слепками. У Зубарева в школе все это было, поэтому когда в «ЗубНике» решили развивать эпитетику, выбор пал именно на него.
Рядом с Александром работает Микаэла Бит. Она доделывает эпитез глазницы для Сергея Семехина, который тихонько сидит в углу. Микаэла — профессиональный скульптор из Германии, на улицах и в парках Нюрнберга можно найти ее работы. Она изучала искусство, готовилась стать скульптором, но уже будучи студенткой поняла, что прокормить себя творчеством — задача не из легких. Именно тогда она узнала, что ее художественные навыки могут быть хорошо оплачены в медицине. Микаэла уже третий раз приезжает в Красноярск, чтобы передать свой опыт Зубареву. Сама она тоже постоянно учится у более опытных коллег. Эпитетика — это вообще сфера бесконечного совершенствования, в этой профессии уживаются только клинические перфекционисты.
— В Америке нас называют medical artists, — говорит Микаэла. — Для меня все это и правда как скульптура.
Родство высокого искусства и высокой медицины — не фигура речи. Чтобы пациент перестал пугать людей, его новый нос или глаз должен стать реальным шедевром. Микаэле необходимо прорисовать на силиконовых формах мельчайшие сосуды, переливы цветов, оттенки белого — вся эта конструкция никак не должна выдавать свою инородность. Микаэла говорит, что для нее это настоящее эстетическое удовольствие. Не меньшее, чем от ваяния и зодчества.
— Художнику заработать трудно везде, и Германия не исключение. Некоторые мои коллеги подрабатывают таксистами, преподавателями в школе, но мне больше нравится эпитетика. Когда я применяю свои художественные навыки в медицине, то чувствую, что они имеют какой-то действительно важный осязаемый смысл.
В Германии эпитезы включены в медстраховку, поэтому зарабатывает Микаэла стабильно и хорошо. Эпитезы надо периодически менять, так что у нее много постоянных клиентов, и их ряды пополняются. Но количество таких пациентов на душу населения в Германии гораздо ниже, чем в России. Проблемы онкологических больных там стремятся решать при помощи микрохирургии, и протезирование оказывается последним в списке возможных способов реабилитации. В России же пока даже эпитезы делают всего несколько клиник, причем именно Красноярск стал столицей отрасли. Сюда приезжают учиться отовсюду. Телефон Николаенко есть у коллег со всей страны, и они очень любят отправлять к нему самых сложных пациентов. Особенно если те еще и неплатежеспособны.
Зачем стране добавочная стоимость?
Каждый год в Красноярске проходит большая стоматологическая выставка. Туда съезжаются тысячи врачей. В эти дни Николаенко меняет белый халат на деловой костюм. В нем он смотрится немного странно, но протокол обязывает. Сергей целый день нервно ходит по выставке, излучает серьезность. В этом году серьезности поприбавилось, потому что в рамках выставки Николаенко организовал свою собственную маленькую международную конференцию, посвященную имплантам и эпитезам. Съехались русские специалисты, гости из Германии и Израиля. Всех нужно разместить, накормить, развлечь, а кому-то еще и перевести с немецкого на русский. «ЗубНик» потратил на это почти миллион, но Николаенко уже давно перестал считать, сколько они с Зубаревым вложили в развитие эпитетики. К этим миллионам они относятся, как герой советского анекдота, который лупит молотком по капсуле ядерной ракеты, а на вопрос, зачем, отвечает: «А, ничего. Мы еще сделаем!»
Бывшие недоброжелатели Сергея либо игнорируют его конференцию, либо быстро жмут руку и убегают. Его это жутко веселит. Он уже привык к тому, что находится в состоянии холодной войны с частью местной медицинской элиты. На него напускают проверки, пишут коллективные жалобные письма, даже подсылают разведчиков.
— Ну зачем вы лезете на мою беговую дорожку?! — Николаенко хватается за лысоватую голову, обращаясь к воображаемому оппоненту. — Есть же столько свободных рядом — вставайте и бегите.
Конференция получается очень камерная: человек 50 в зале, пять основных спикеров, кофе-брейк, аплодисменты, сертификаты. Но глупо было бы полагать, что Сергей с Александром организовали ее исключительно из любви к науке и образованию. Как всегда, у благородного жеста есть прагматические основания.
Ключевой спикер конференции — сын известного израильского производителя медицинского титана и имплантов. Николаенко он нужен, чтобы договориться о сотрудничестве. Три дня подряд они клинчевали в затяжных переговорах о локализации производства в Красноярске титановых решеток для эпитезов. Еще немного — и Сергей его дожмет.
— Если все получится, то изготовление и установка эпитеза будут стоить у нас на треть дешевле, чем сейчас, — Николаенко переходит на заговорщический шепот. — Навыки мы уже переняли, научились все делать сами. Теперь нужно заземлить в России производство расходных материалов… Пока их приходится закупать в Германии. Возьмем те же титановые решетки. Немцы делают их из нашего же титана, который мы отправляем на экспорт как сырье! Цена огромного листа этого металла — всего 12 тысяч рублей. А потом мы же вынуждены закупать у них готовые хирургические решетки размером меньше ладони по четыреста пятьдесят евро. Зачем?!
Николаенко резко замолкает: слово на сцене предоставляется Зигфриду Хэкману. Именно на нем лежит частичная вина за то, что в Красноярске началась вся эта история с лицевым протезированием. Хэкман — это Николаенко наоборот. Николаенко строит в Красноярске свою маленькую Германию, а Хэкман в Нюрнберге — свою маленькую Россию. Очень странный немец, питающий глубокую симпатию к Russland. Еще в школе он начал изучать русский — для только что капитулировавшей Германии это был оригинальный выбор. В 70-х, будучи студентом, отправился в СССР на машине. В разгар холодной войны немногие иностранцы путешествовали по Советскому Союзу, и все пограничники, милиционеры и военные, которых Хэкман встретил на своем пути, смотрели на него с нескрываемым интересом, были дружелюбны и во всем помогали.
— Это был удивительный опыт, — вспоминает Зигфрид. — Лето, никаких тебе ресторанов, никакой колы, только квас, странные и немногочисленные автомобили — и, что самое удивительное, достойное даже по нашим меркам пиво.
Когда Зигфрид работал в Университете Эрлангена — Нюрнберга, юный Николаенко как раз приехал туда по стипендии DAAD. Его отправили к Хэкману, потому что тот любил Россию и говорил по-русски. Хэкман видел, как Николаенко вкалывает, ему это очень нравилось. Так они стали друзьями. Теперь он помогает русскому коллеге заниматься импортозамещением: налаживает контакты, ищет возможных партнеров и просто по-дружески советует, как развиваться дальше.
Чтобы приблизить стоимость операции к российским реалиям, Николаенко с Зубаревым уже променяли немецкие магниты за 500 евро на русские — за 50 рублей. Впереди локализация производства титановых решеток. Но главное, что, по мнению Хэкмана, нужно позаимствовать России у Германии, — это система госзакупок носов, ушей, глаз и подбородков, то есть адекватного и, что не менее важно, своевременного механизма компенсации расходов.
Сегодня такой системы в стране попросту нет. Чтобы добиться государственного носа или уха, пациенту приходится ждать месяцы, а то и годы. Подрядчиков, способных выполнить такие работы, можно пересчитать по пальцам одной руки. Даже если пациент дождется своего счастья, может оказаться, что тендер на его ухо выиграла клиника во Владивостоке, а сам он живет в Калининграде. В практике «ЗубНика» был как раз такой случай. Женщине из Иркутской области нужен был нос, конкурс выиграла московская клиника. Но нос невозможно сделать по телефону и установить по скайпу. А денег на перелет и проживание в столице у женщины не было. Что делать? Победители аукциона связались с Николаенко и предложили ему выступить субподрядчиком, потому что Иркутск существенно ближе к Красноярску, чем Москва. Тот согласился, хотя пришлось сработать фактически по себестоимости…
Единственный выход, который видит Николаенко, — вывести лицевые эпитезы за пределы компетенции соцзащиты и включить их в программу обязательного медицинского страхования как компонент лечения, а не социальной реабилитации. Эту идею он активно лоббирует везде, где только можно. Потому что только так у маленькой красноярской аномалии есть шанс перерасти во что-то большее, а у «вампиров поневоле» — получить шанс на человеческую жизнь.
Зачем-зачем-зачем?!
Накануне приезда в Красноярск немцев и израильтян в «ЗубНике» случилось событие. Николаенко и Зубарев вышли на новый уровень — сделали человеку «лицо под ключ». Вместе с онкологами они провели операцию по устранению последствий рака, одновременно вживили титановую решетку и магниты, а затем пристегнули новый силиконовый нос. В Германии это делают давно. В России — впервые.
В роли Галатеи — уже немолодая, но очень бодраяФаина Дмитриевна из Каменска-Уральского. Фаина всю жизнь проработала на почте, руководила целым отделением. В какой-то момент у нее на носу появилась небольшая бородавка. Вроде бы ничего страшного, но вскоре бородавка стала беспокоить, и оказалось, что это базилиома. В больнице Фаину Дмитриевну направили к онкологу — он все выжжет. Пациентка последовала совету, прошла облучение, но через полгода базилиома вернулась. История повторилась снова и снова. В общей сложности коварный нарост облучали десятки раз. В 2012 году сделали операцию, но было уже поздно: базалиома прогрессировала, съедала кожу, оставляя на лице все меньше здорового места.
После всех перипетий Фаину Дмитриевну отправили в Екатеринбург. Там покачали головой и предложили единственный вариант спасения — ампутация носа. А после операции никакой замены утраченному органу не предложили.
— Простите, я что теперь, буду ходить как сифилисная дама с двумя дырочками на лице?! — возмущалась она. В ответ ей посоветовали найти Николаенко из Красноярска.
Сейчас Фаина Дмитриевна проходит в «ЗубНике» послеоперационное наблюдение, щеголяет новым носом, гуляет по лаборатории и предлагает всем чай или кофе. — Приеду — дед не узнает, — смеется она.
В лабораторию заходит целая делегация: Николаенко, профессор Хэкман, израильские и российские доктора. Фаина Дмитриевна растерянно предлагает всем чай, но прибывших больше интересует она сама. Ее деликатно просят показать свой нос изнутри и снаружи, на что она с готовностью берет себя за кончик носа и снимает его с легким поклоном, словно это шляпа. Врачи осматривают титановую решетку и удовлетворенно качают головами. Все получилось почти как в Германии. Только заплатило за это не государство, а организованная Сергеем Николаенко НКО «Подари улыбку» с помощью Красно ярского регионального инновационно-технологичес кого бизнесинкубатора и Красноярского краевого фонда поддержки научной и научно-технической деятельности.
Зигфрид Хэкман, когда-то вдохновивший своего русского друга на развитие эпитетики, периодически удивленно вскидывает брови. Похоже, профессор и представить не мог, что из сугубо коммерческой, по немецким меркам, идеи вылупится такое странное детище. Глядя на все это, он говорит, что примерно так, наверное, и выглядит патриотизм — когда ты не ждешь, что кто-то сделает за тебя мир лучше, а сам берешь в руки инструменты и начинаешь действовать. И если ты делаешь свою работу хорошо, то рано или поздно мир тебе за нее заплатит. Куда он денется!
Но «империалист» Николаенко и его «Санчо Панса» Зубарев на вопросы о патриотизме стоически отмалчиваются. Они не могут толком объяснить, зачем бросают на ветер истории миллионы рублей вместо того, чтобы тихонько зарабатывать на имплантах и брекетах, выкорчевывать кариес, ездить на отдых в Таиланд и не отсвечивать. Они просто продолжат делать свое дело, будут подавать заявки на всевозможные гранты и тендеры, привлекать инвестиции, выплачивать кредиты и лепить для империи бесплатные носы, уши, глаза и пальцы. Зачем? Они и сами не знают. Им некогда знать. Им еще в этом году предстоит открывать вахтовую поликлинику в заполярной Игарке, где нормальной медицины практически нет… Про Игарку-то мы ничего не рассказали! Ну ничего, как-нибудь в другой раз.
Хочешь стать одним из более 100 000 пользователей, кто регулярно использует kiozk для получения новых знаний?
Не упусти главного с нашим telegram-каналом: https://kiozk.ru/s/voyrl