Ретроспектива Эгона Шиле в Fondation Louis Vuitton
Она открывается завтра, рассказываем и показываем, как художник-провокатор повлиял на моду
Вуайерист, неврастеник и нарцисс — ровно век назад в возрасте 28 лет умер Эгон Шиле, чьи откровенные портреты и особенно автопортреты шокируют даже сегодня. Этой осенью парижский Fondation Louis Vuitton готовит большую выставку, в которую войдет редкая, «невыездная» графика Шиле из частных собраний, всего сто двадцать работ. Причем откроется она одновременно с ретроспективой американского неоэкспрессиониста, героя 1980-х Жан-Мишеля Баскии. Как объясняет это сопоставление директор фонда Сюзанна Паже: «Других художников, которые бы за свою стремительную жизнь так решительно порвали со всеми традициями, так радикально повернули историю искусства XX века и чье влияние так далеко вышло за пределы арт-мира, не найти». Сегодня, когда улица диктует моду, принты Жан-Мишеля Баскии на пике популярности. С влиянием на моду Шиле все сложнее и тоньше.
Вену рубежа XIX–XX веков часто называют колыбелью современного мира. В ней кипела художественная и интеллектуальная жизнь. Но кипение это было подспудное — в тисках имперской системы, в душном буржуазном парнике, под слоем взбитых сливок и пеной академизма. Австрийские художники, музыканты, писатели и философы жили с предчувствием потрясений, которые ждали всю Европу. Так формировался венский модерн — сецессион. «Каждому времени — свое искусство, каждому искусству — своя свобода» — гласила надпись над входом в здание, где венские мятежники во главе с Густавом Климтом устраивали выставки нового искусства.
В семье Шиле ни о какой свободе и тем более искусстве не могло быть и речи. Он родился в семье железнодорожника, отец умер от сифилиса, когда мальчику было 15 лет. Мать считала, что он должен продолжать карьеру отца, и воспринимала в штыки его художественные увлечения: даром что до того как переключиться на младшую сестру, мальчик рисовал исключительно поезда. Сложные отношения с матерью и ранняя сексуальность — эти темы оказались близки не только Фрейду (позже высоко оценившему чувственность работ Эгона),