Балет за границу
Сергей Дягилев стал гениальным продюсером задолго до появления слова «продюсер», а его Русские сезоны – успешным брендом до появления словосочетания «успешный бренд». «Правила жизни» рассказывают, как Дягилев сумел благодаря обаянию и чувству стиля превратиться из молодого наглеца в любимца Парижа.
Стояла майская ночь. Дягилев в компании своих товарищей брел по Парижу. Дягилев и Бенуа, добравшись до своих гостиниц – а они жили в соседних, – еще долго переговаривались через окно. Под утро к друзьям нагрянул приятель и тоже попытался докричаться Дягилева через окно. Пока французы возмущались поведением шумных русских соседей, будущий великий антрепренер крепко спал после триумфа. За несколько часов до этого на сцене Грандопера прогремела опера «Борис Годунов» в оркестровке Римского-Корсакова, которую Дягилев привез, чтобы покорить Париж.
Это был не первый триумф. Успех «Бориса Годунова» определил будущее театральной антрепризы Сергея Дягилева, но до него уже было несколько успешных ярких акций. В 1906 году Дягилев выступил куратором выставки русской живописи на французском Осеннем салоне. Врубель, Серов, Коровин – парижане смогли прикоснуться к лучшим из лучших, но и одновременно увидели краем глаза новую волну – полотна Ларионова. Уже тогда Дягилева увлекала мечта показать миру Россию такой, какой он знал ее сам: «Я хочу выхолить русскую живопись, вычистить ее и, главное, поднести ее Западу, возвеличить ее на Западе», – писал 
тогда Дягилев Бенуа.
Уже через год он познакомил Европу с русской музыкой. «Исторические русские концерты» с Римским-Корсаковым, Рахманиновым, Глазуновым и хором Большого театра были встречены во Франции тепло, но охват был бы не тот, не разыграй Дягилев главную «русскую карту» – Федора Шаляпина. Именно на Шаляпина в роли Бориса Годунова позже придет искушенный французский зритель. И именно с Шаляпина начнется сценический успех.
Кем был Дягилев по современным меркам? Продюсером, маркетологом, PR-менеджером, арт-директором – ни одна из позиций не описывает его работы в полной мере. Не имея под рукой никаких метрик и KPI, он легко распознавал запросы эпохи и метко попадал в цель, удовлетворяя их. У него был вкус, была интуиция, но был и точный расчет, сочетавшийся с хорошим знанием целевой аудитории. Взявшись за «Бориса Годунова», Дягилев, который видел успех оперы только в оркестровке Римского-Корсакова, писал композитору: «…не надо забывать о том, что даже такой нетерпимый человек, как Вагнер, задумался перед постановкой «Тангейзера» в Париже и даже… переработал его для Парижа». Не всем в его компании нравилось считаться со вкусами европейцев, но Дягилев знал, что ключ к успеху состоит в том, чтобы нравиться публике.
Были у Дягилева и другие козыри. Главный из них – связи. В Париже его считали своим, а с такими партнерами, как, например, Габриэль Астрюк, легенда парижского театрального мира, ему были открыты все двери. В этом была определенная драма, был и тайный триумф: Дягилев был провинциалом – и первую половину жизни страстно желал сделаться тонким знатоком искусства. Попасть в богемную тусовку стоило ему в свое время некоторого труда и кучи денег, растраченных на наряды. Люди, знавшие его в юности, поражались трансформации провинциального юноши в законодателя моды, покровителя искусств, любимца Петербурга и Парижа.
Дягилев, если бы захотел, мог написать не одну сотню страниц о том, как правильно строить связи и склонять людей на свою сторону. Но в те годы книгам он предпочитал людей, а тратить время на писанину не любил категорически. «За все время нашей многолетней дружбы у меня накопилось всего штук тридцать его писем, да и то, за несколькими исключениями, это все коротенькие записочки – напоминания, понукания», – вспоминал позже Бенуа.
Ранние заграничные поездки Сергея Дягилева петербургские друзья – просвещенная золотая молодежь – с известной долей иронии окрестили «турне по знаменитостям». Как настоящий антрепренер, он всегда имел при себе списки контактов, которые могли пригодиться для будущих проектов. Причем амбиций самого невероятного рода ему было не занимать. Так, в одном из первых путешествий по Европе Дягилев-студент задался вполне сознательной целью проложить себе путь в высший свет европейского искусства. Невероятно, но все получилось: достаточно сказать, что он познакомился и завязал отношения с Верди, Золя, Гуно, Массне.
Правда, для убедительности пришлось пуститься на авантюру. Чтобы расположить к себе иностранцев, Дягилев разыгрывал богатого русского барина: останавливался в роскошных отелях, арендовал экипаж и одевался с лоском. При подобном образе жизни наследства, которое досталось ему от покойной матери, хватило всего на несколько лет. Чего тут больше – профессионального расчета или личного вкуса к красивой жизни, сказать трудно. Вероятно, поровну, но Дягилев всегда жил на широкую ногу и в погоне за красотой не упускал ни единой детали. По Европе он путешествовал как типичный денди: костюм, цилиндр, монокль. На его
визитках было написано на французский манер: «Серж де Дягилев». Именно под этим именем его и запомнит французская богема.
Петербургские друзья, правда, этот трюк оценили не сразу. Возвращаясь из-за границы, он принимался хвастаться, что было поводом если не для зависти (Боже упаси!), то по крайней мере для иронического отношения. Будущие соратники по «Миру искусства» – Бенуа, Философов, Нувель, Бакст – Дягилева поначалу любили, но уважать не торопились.
Уже гораздо позже, когда многие начнут вместе с ним издавать «Мир искусства», а затем и станут участниками антрепризы, они наконец поймут, что ошибались: завидовать стоило – завидовать прежде всего невероятному, редкому таланту
Бенуа отмечал: «Обладая способностью «выкачивать» из окружающих все, что они могли ему дать, интуитивно схватывал на лету все интересующее и нужное». Интуиция и хватка срабатывали и на экзаменах, к которым Сергей практически не готовился, и в ходе знакомства с прославленными художниками, у которых он выманивал этюды за скромные суммы, и в тех случаях, когда требовались деньги на новые проекты. Однажды сам Валентин Серов по его поручению обратился к императору, намекнув на финансовые трудности у издателей «Мира искусства», после чего Николай II выдал субсидию на три года – по 15 тысяч рублей в год.
Деньги были импульсом и топливом, которые заставляли дягилевский механизм работать. «Все знают, что он врет, но все загипнотизированы его твердой волей... Я думаю, что когда-нибудь Дягилев не только получит деньги от министра, но заставит его самого танцевать у себя на сцене в Париже, и тот это сделает, думая, что это высочайшее повеление», – писал в дневнике директор Императорских театров Владимир Теляковский.