Тысяча дождей
Рассказывай, — говорит Ника. Мы с ним идём к Новому Лесу. Для этого похода Ника кладёт в наплечную сумку термос с водой, две противопылевые маски. Прогноз бури не обещает, но Ника придерживается правила: бережёного бог бережёт. В сумку он запихивает два бутерброда с курицей, навязанные нам Лёлькой, берёт даже компас, хотя в случае бури он нам ничем не поможет. Мы обещаем вернуться часа через три. Улицы Посёлка пустынны. Оживление, вызванное прилётом Никиного биплана, быстро спадает. Воцаряется обыденное уныние. Лишь возле кирпичного, в мелких щербинках, здания муниципалитета слегка роится народ — Совет, взбудораженный новостями, продолжает своё бесконечное заседание. Да у дома Ясида, как обычно, опираясь на выставленный перед собой посох, неподвижно сидит дед Хазар. Мы с ним здороваемся, дед Хазар в ответ еле заметно дёргает бородой: ещё никто никогда не слышал от него ни единого слова. Как только Ясид с ним общается? Ну и на взлётной полосе Тимпан и Зяблик лениво загружают в биплан тюки с незрелыми маковыми коробочками. Городу они нужны для производства опиума: Экосовет официально рекомендует его как средство для релаксации после рабочего дня. Снижает агрессию, однажды коротко пояснил Ника, иначе у нас уже давно начались бы стихийные бунты. Правда, тот же Ника говорил, что мы являемся одним из главных маковых поставщиков. Если наш Посёлок действительно ликвидируют, опиум у горожан окажется в дефиците, и тогда жди социальных эксцессов.
— Я ещё и поэтому не рискую взять вас к себе.
Ника в сотый раз объясняет, что у него комната — закуточек в шесть метров, отделённая от остальных, точно таких же, фанерной перегородкой. Они там с Белой вдвоём. И то он часто ночует в казарме, чтобы можно было отдохнуть друг от друга. А если их эскадрилью, как ходят слухи, действительно перебросят на Северный фронт, жить вообще придётся в палатках.
— А оставлять вас одних… в городе… Знаешь… Ну, в общем… не стоит…
Чувствуется, что это его постоянно мучает: ни Лёльке, ни мне он ничем не может помочь, разве что изредка подбросить воды и продуктов.
— Да ладно, — говорю я. — Не считай, что у нас так уж всё безнадёжно. Продержимся как-нибудь. Бывало и хуже.
Тут я немного преувеличиваю: хуже у нас ещё не бывало.
Проклятая засуха!
В общем, я, запинаясь, рассказываю, как мы незаметно подружились с Аглаей. Как вместе ухаживали за нашими маковыми делянками, как старались, как экономили воду, чтобы больше доставалось посадкам, как готовили вместе органическую подкорм-ку, как пропалывали и взрыхляли почву, перебирая её от мусора, точно крупу, как сидели потом усталые, по вечерам, на качелях, которые с незапамятных дней висели у нас за домом. Качели, по словам Ники, соорудил ещё наш отец незадолго до самых первых климатических пертурбаций… Рассказываю, как Аглая переживала, когда погиб Старый Лес. Как она мучилась, когда выяснилось, что и Новый Лес, в который было вложено столько сил, тоже гибнет. Нам не повезло тогда с налетевшим пыльным бураном.
Ни о чём другом Аглая говорить не могла. Точно загипнотизированная, повторяла: какой прекрасный, какой изумительный мир мы потеряли! Без конца перелистывала чёрт-те откуда взявшиеся цветные альбомы, рассматривала картинки лужаек, прудов, рощ, рек, озёр, пенящихся водопадов… Рассказываю, как она вдруг начала ходить на радения к Колдуну, как мы тупо и бессмысленно ссорились из-за этого. Как она заявила однажды, что в эзотерической практике Захара есть что-то разумное, и как мы с ней примерно месяц назад разругались окончательно и бесповоротно. Как она исчезла через несколько дней после ссоры и как никто до сих пор не знает, что с ней случилось.
— Главное, ни словом ни с кем не обмолвилась… Ни Серафиме ничего не сказала, ни мне, никому…
Я так же рассказываю, как Комендант попытался арестовать Колдуна и как в Посёлке по этой причине чуть было не вспыхнули беспорядки: человек пятьдесят собралось около муниципалитета, большей частью, конечно, женщины — как их разгонишь? Но и мужики, некоторые с винтовками, тоже стали подтягиваться…
Умалчиваю я только о том, что у меня при виде Аглаи вдруг начинало сильно и горячо вздрагивать сердце. Но, думаю, Ника и сам об этом догадывается. И ещё умалчиваю, что Лёлька почему-то возненавидела Аглаю буквально с первого дня: воображает о себе невесть что, скрытная, хитрая и вообще какая-то не такая… Мы с ней, то есть, с Лёлькой, из-за этого тоже ссорились. Зато — я совсем уже косноязычно рассказываю — примерно через неделю, ну, может быть, дней через восемь после того как Аглая пропала, я стал слышать, но не ушами, а как бы внутри головы, невнятный, словно тень звука, шёпот, заметно усиливающийся, если стоять на окраине, которая ближе к Новому Лесу.
— Не всегда слышу, бывают перерывы по три-четыре часа, но потом — вдруг опять, ни с того ни с сего…
Ника слушает очень внимательно — никаких обычных подначек, подколок, не перебивает. Поразмыслив, уточняет: о чём этот шёпот? И я отвечаю, что сам шёпот иногда слышен отчётливо, но вот отдельных слов не разобрать.
— Вроде зовёт… Или просит о чём-то… В общем, объяснить не могу…
— Её так и не нашли? — спрашивает Ника.
Я кусаю губы:
— И не искали… Совет ещё в прошлом году принял постановление: экспедиции за ушедшими в Мёртвые Земли больше отправляться не будут. Нет смысла, не хватает людей…
— Ладно, сейчас посмотрим, — говорит Ника.
Мы пересекаем пустошь выжженной и раскалённой земли, где она, точно потусторонняя шахматная доска, разбита трещинами на ломаные квадратики. Называется это — такыр. Затем идём через луг — он тоже почти погиб, лишь редкие проржавевшие кочки топорщатся остями травы. Сколько неимоверных трудов было вложено в этот луг, сколько надежд и планов было с ним связано! И вот, Третий Лес вообще не взошёл — надгробиями наших мечтаний торчат кое-где голые прутья. Всё умирает. Неумолимо сокращается жалкий клочок земли, на котором ещё слегка теплится жизнь.
Мне кажется почему-то, что никакая эвакуация не поможет.
Дальше наступит очередь города.
Ника понимает это не хуже меня, и, пока мы огибаем провал Каменной Балки, рассказывает, что недавно возил на инспекцию Юго-Западного региона одного из ведущих экспертов Экосовета. Тот утверждал, что дело, в общем, не в климате, просто на нас таким образом обрушилось будущее. Оно всегда приходит внезапно, и мы всегда оказываемся к нему не готовы. Сначала оно явилось как мировой финансовый кризис — вы его, вероятно, не помните, это было довольно давно, потом — как хаос Ближневосточного региона: сотни тысяч погибших, миллионы беженцев, мгновенно заполонивших Запад, затем — как вирусная пандемия, мы с ней справились, хотя и стояли практически на грани гибели. Наконец, как итог — тотальная разбалансировка земной биосферы: торнадо, непрерывно прокатывающиеся по Северо-Американскому континенту, бесконечные дожди, заливающие Европу, синезелёные водоросли, цианеи, превратившие моря и часть океанов в вязкую тину, сделавшие мореплавание невозможным, задыхается рыба, гибнут птицы, садясь на дрейфующие мусорные острова… Предупреждения были, мы им не вняли. Никто не ожидал, что наш мир так легко и быстро развалится.
— По его мнению, — говорит Ника, — мы просели куда-то в раннее Средневековье: поселения, разобщённые огромными пустыми пространствами, примитивная индустрия, примитивные сельскохозяйственные технологии. Непрерывная — от голода или эпидемий — угроза всеобщей гибели. Естественно, в такой ситуации возрождаются древние языческие культы. Ваш Колдун, к сожалению, феномен стандартный. В городе за последние годы образовались десятки, может быть, сотни сект, мягко выражаясь, самого экзотического характера. По слухам, даже с человеческими жертвоприношениями. Никто уже не надеется на науку. Напротив, большинство считает, что именно наука привела к этим бедствиям. Все жаждут чуда, которое вернёт их в прошлый Эдем, когда было сколько угодно воды, еды, развлечений, когда мир был уютен и безопасен, когда ездили автобусы, поезда, летали авиалайнеры, плавали корабли. А всеобщая жажда чуда — это змеиное варево, отравляющее сознание. Оно может плеснуть огнём в любую минуту…
От такой картины я даже забываю о своих проблемах. Слишком мелкими они кажутся на фоне глобального катаклизма. Пребывая в изолированном Посёлке, постепенно перестаёшь видеть масштаб, а он как раз и определяет: будешь ты дальше жить или нет.
— Эксперт вот ещё что сказал. Есть такая древняя китайская мудрость: мир станет лучше, когда пройдёт тысяча дождей. Нам остаётся лишь ждать — ждать, ждать, ждать, — когда эта тысяча благословенных дождей вернёт мир в более или менее приемлемое состояние…
Мне это кажется нереальным. Тысяча дождей — это ведь целая вечность. Нам бы как-нибудь дождаться хоть одного спасительного дождя, пережить то время, из которого вечность и образуется. Таким же призрачным кажется мне и Новый Лес, надвигающийся на нас с каждым шагом. Причём чем ближе мы подходим к нему, тем менее реальным он представляется. Ноги уже по щиколотку утопают в наметённой пыли, воздух становится глуше, суше, плотнее, серые фантастические сугробы поднимаются аж до нижних ветвей, и на них комковатыми напластованиями лежит та же пыль, осыпающаяся при каждом неосторожном прикосновении. Впору надевать пылевые маски. С чего я решил, что Новый Лес ещё жив: и кустарники, и деревья выглядят как заброшенные театральные декорации. Никаких проблесков зелени. Вероятно, зрение меня всё же обманывало. Небольшое круглое озерцо, где ещё месяц назад стояла тинистая, болотная, однако вода, теперь превратилось в яму, заполненную той же унылой пылью. А под ней, если что-то и выжило, то лишь мутные бактериальные плёночки.