Коллекция. Караван историйРепортаж
Вера Васильева: «Нужно быть готовым к любым поворотам судьбы и любить жизнь»
Сейчас я уже не представляю своей жизни без Даши. Заграничные поездки, семейные праздники, прекрасный уход за мной, дачная жизнь летом, постоянные подарки, выдумки, молодые друзья — все это она! А главное, я чувствую ее любовь... Я не была матерью, но редкая дочь проявит такую заботу.
Вера Кузьминична, в наших предыдущих интервью мы с вами говорили о том, что в человеке многое закладывается в детстве. И наверное, правильным будет в нашем сегодняшнем разговоре вспомнить ваших родителей. Передать атмосферу детства...
— Атмосфера была уютная, теплая, мне ее приятно вспоминать. Перед глазами встает наш двухэтажный домик в Гусятниковом переулке. В маленькой комнате большой коммунальной квартиры живут мама, папа, две сестры, я, мечтательная девочка, и маленький брат... Посреди комнаты печка, у которой по вечерам мы собираемся. Уютно, как у камина. В доме нашем живут простые рабочие люди, такие же как и мы. Вижу свою маму, которая, сварив нехитрый обед — щи, картошка, спешит на завод... Живя в рабочей семье простой тяжелой жизнью многодетной женщины, мама постоянно чувствовала, что этого ей мало. Вроде бы хороший муж, непьющий, любящий. Четверо детей. Но хотелось какой-то красоты в жизни... Она ведь была из образованной семьи, окончила в Твери коммерческое училище, немного знала французский язык. К деревенской жизни, которая началась после замужества, она не привыкла. Но вот переехали в город. Даже в условиях нужды в нашей маленькой комнатке в коммуналке на Чистых прудах она пыталась импровизировать, по-разному переставляя мебель. А эти бесконечные переделки платьев из старых вещей! У нее всегда были какие-то затеи. То ей хотелось, чтобы отец катался с ней на коньках на Чистых прудах, то они на заводе начинали делать стенгазету, потом она заявила, что отцу нужно получить профессию механика, и он по вечерам стал учиться. При этом на папе лежали еще и хозяйственные заботы, он приходил с работы и готовил ужин, ждал маму. Жили мы небогато. Когда на лето перебирались в отцовскую родную деревню Сухой Ручей, то даже не могли себе позволить билеты на пароход — большую часть дороги шли пешком и тащили на себе тюки.
— Наверное, вам с ранних лет приходилось помогать родителям? И вы все умели? Ведь условия жизни — самые скромные...
— В Москве, в коммуналке, условия действительно были скромные. В доме печное отопление, мы на кухне пилили дрова. Вместо ванны — одна раковина на всех. На зиму по деревенской привычке заготавливались капуста и картошка, все хранилось в подполе, который был устроен под кухней. Мыши у нас бегали запросто, их никто не травил. Просто перед тем, как выйти в коридор, надо было сначала громко потопать ногами, чтобы мыши разбежались. Да, в десятилетнем возрасте я уже всему была обучена по хозяйству. Готовила на всю семью, чистила картошку, сидя под столом и надев шляпу, а сама в это время пела. За это меня прозвали Шаляпиным...
Перед зеркалом наряжалась в самодельные костюмы, надевала на голову бумажную корону и повторяла арии, услышанные по радио. Позже, посмотрев впервые в жизни оперу «Царская невеста», я навсегда полюбила музыку и театр. А однажды, под Новый год, папа сказал: «Верочка, мы с мамой накопили денег и купили тебе пианино, сегодня привезут». Я от радости захлопала в ладоши. И привозят... старую фисгармонию! Я стала давать домашние концерты. Объявляла: «Фуга Баха! Исполняет Леопольд Стоковский!» И наша коммуналка оглашалась новыми звуками. Ходили и в театр. С далекой галерки МХАТа мы восхищались великими Тарасовой, Андровской, Еланской. Я была в них буквально влюблена. А после возвращалась в свою скромную жизнь. Понимаете, с самого детства я искала красоту везде. Помню, как заглядывала иногда в окно своей подружки-соседки: «Шура, выходи! Пойдем во дворец!» Они жили на первом этаже, и, заглянув, я видела стол, весь заваленный грязной посудой, миллион мух, остатки еды. Но мы этого словно не замечали... «Пойдем!» — радостно откликалась она. И мы шли... в чайный магазин в китайском стиле на Мясницкой улице — наш «дворец». Или играли в открытом мною «Театре волшебной сказки», который «размещался» на мраморных ступенях старого дома со статуей рыцаря.
— Вера Кузьминична, это интервью мы делаем в канун Дня Победы. А ведь вы жили в Москве в военные годы. В то время как многие тогда эвакуировались. Как так получилось?
— Взрослая, по-настоящему серьезная жизнь началась в один день — это была война. Мне было 16 лет. Вся наша семья разъехалась. Среднюю сестру Антонину вместе с оборонным ведомством эвакуировали.
Мама с двухгодовалым братом уехала в башкирскую деревню. Уехала и старшая сестра Валентина... Папа работал на заводе, должен был оставаться в Москве. Я очень любила папу, не хотела его оставлять. Помню страшный день 16 октября, когда люди бросали свои дома, потому что понимали, что город может быть сдан. Все предприятия срочно эвакуировали... И вот последняя уезжает в суматохе Тоша. Мы едва успели попрощаться, стоя в толпе. Я бегу под дождем, а мимо проносятся тяжело груженные машины, все уезжают из города. Иду и плачу не стесняясь, потому что голос мой тонет в гуле этих машин... В Москве установили затемнение, отец день и ночь на заводе, я сижу дома одна и с ужасом прислушиваюсь к звуку сирены. Значит, будут бомбить. Нужно мчаться в бомбоубежище. Однажды бомбежка прихватила меня на улице, и взрывная волна со страшной силой отбросила к стене дома... В этот момент я подумала: «Все!» Но меня тогда Бог спас.
— А почему вы пошли работать на завод?
— Дома одной страшно, все соседи разъехались... А тут все-таки среди людей, да и рабочая карточка помогала не голодать. С отцом виделись редко. Однажды я увидела его в цеху и бросилась к нему: «Папа!» Он повернулся, лицо его просветлело при виде меня, но потом остановил, сказал строго: «Тише, дочка... Мы же на работе». Начались морозы, страшная зима 1941 года. Наша комната с трудом обогревается печкой. По рабочей карточке мы получаем драгоценное мыло и вместе с дворовыми подружками собираемся в подмосковные деревни. Идти туда страшно, опасно, но зато можно выменять мыло на мороженую картошку и избежать голода... Вопрос провизии у всех стоял на первом месте. Помню, мы с папой хотели, чтобы у нас к новогоднему столу был гусь. Папа купил в деревне живого гусенка, и он жил у нас в комнате, под столом. Когда мы с отцом приходили домой, гусь встречал нас радостным криком, потому что знал, что его сейчас покормят. И так мы к нему незаметно привыкли. Когда гусь уже стал гладким и откормленным, посмотрели мы с папой друг на друга и поняли: съесть его не сможем — жалко! Птицу пришлось отвезти в ту деревню, где отец ее купил. За гуся дали полмешка картошки.
Но все равно в этих бесконечных очередях за хлебом или дома, перед печкой, я чувствовала, что внутри меня горит та самая свеча — мечта, что я буду актрисой! Мы с моей лучшей подругой Катей даже поклялись друг другу: пусть мы будем работать статистками, костюмерами, гримерами, да хоть рабочими сцены — неважно! Лишь бы в театре! В 1943 году я поступила в театральное училище.
— Так интересно, что волнительное время учебы в театральном, а также первые съемки в кино, пришлись на тяжелые военные и первый послевоенный год...
— Вспоминая, как в 1946 году я попала в фильм «Сказание о земле Сибирской», я понимаю, что просто вытянула счастливый лотерейный билет. Я тогда училась на третьем курсе театрального училища. Помню, стояла в гардеробе училища в бедном пальтишке и пристраивала на голову довольно нелепый капор, отделанный вытертым мехом (его сшила моя мама). И вот пока я одевалась, на меня смотрели две женщины. Как потом оказалось, ассистентки Пырьева. Видимо, мое розовощекое добродушное лицо в этом капоре им понравилось. Они спросили: «Девочка, ты хочешь сниматься в кино?» — «Хочу!» — ответила я... Как узнала потом, в тот год Пырьев взялся за невиданное — решил снять настоящее цветное кино. В поисках актрисы на роль Настеньки он разослал своих помощниц по театральным училищам с наказом: «Мне нужна здоровая, упитанная девушка! Кровь с молоком!» И я такой показалась этим женщинам...
— Помните, как готовились к этому первому в жизни прослушиванию?
— Я прибежала домой. Что надеть? У одной сестры взяла самое нарядное ее платье из синего креп-сатина, у другой — туфли на высоком каблуке, сестры закрутили мне с помощью тряпочек буйные кудри. Именно так, по их мнению, выглядели настоящие артистки. Всю ночь я не спала. А на следующий день пришла, спотыкаясь, на «Мосфильм». Каблуки-то я носить не умела. Пырьев появился стремительно. На ходу резко, быстро отдавал распоряжения, был деловой, собранный. Все его слушались беспрекословно, выполняли его просьбы бегом. Иван Александрович посмотрел на меня внимательным взглядом. Потом сказал: «Давайте-ка ее расчешем». Гримеры тут же разобрали мою прическу, заплели косы, стерли косметику.
Смотрю на себя в зеркало: простейшее деревенское лицо. На меня надели широкий сарафан с высокой талией, и я стала как баба на чайнике, а так хотелось показать свою стройную талию! Так был создан образ моей Настеньки.
— Обычно, говоря о Пырьеве, вспоминают его неукротимый нрав...
— И он действительно к актерам, в том числе и к Ладыниной, был очень требователен. Несмотря на то что Марина Алексеевна была его женой, он обращался к ней на съемочной площадке: «Вы!» А техперсонал вообще перед Пырьевым трепетал, они его за глаза называли Иваном Грозным... Но со мной Иван Александрович был очень ласковым. Посмотрел на мои худенькое пальтишко и капор, в которых я собралась ехать на съемки в Чехословакию, и говорит: «Артистка не может в таком виде появляться. В счет будущей зарплаты купите ей пальто, шапку и сапоги...» То, что я была так одета, неудивительно. В 1946 году в Москве люди порой ходили в перешитых шинелях, фуфайках, военной форме. И когда мы начали работать на съемочной площадке, он понимал, что у меня никакого опыта нет. И чтобы я не зажималась, он репетировал со мной и ласково при этом говорил: «Ангелочек мой, крикни тут изо всех сил!», «Деточка, а сейчас задумайся!» Он потрясающе работал с актерами, потому что сам был актером, в молодости с этого начинал.
— А вы как-то пересекались с Мариной Ладыниной?
— Помню, не смела даже сидеть в ее присутствии. Если она проходила мимо меня, я вставала, кланялась и говорила: «Здравствуйте, Марина Алексеевна!» Снимали картину три месяца, и все это время я будто бы прожила в волшебной сказке. Что я в жизни-то видела? А тут на съемочной площадке поет хор Пятницкого, со мною вместе снимается знаменитость — Марина Ладынина, которую я раньше знала только по кинофильмам. Частично съемки проходили в Чехословакии. А в то время выезд за границу даже для артистов был большой редкостью. Я жила в хорошей гостинице под названием «Флора». (Приехав в Прагу уже 60 лет спустя, я ее не нашла...) При этом мне выплачивали приличные суточные в кронах. А в магазинах — полные полки товаров. На съемки я приехала в ситцевом платьишке, а уезжала «примадонной», сама приоделась и близким всего накупила.