Коллекция. Караван историйРепортаж
Мария Козакова: «С дедушкой, Юрием Яковлевым, мы понимали друг друга без слов»
Дедушка был теплым, уютным и меня просто обожал. Когда я приходила к нему в гости, обнимал так, что я физически не могла дышать. И все время кормил мандаринами, зная, как я их люблю...
С Александром Анатольевичем Ширвиндтом мы репетировали «Слишком женатый таксист». Этот спектакль долгое время был визитной карточкой Театра cатиры во многом благодаря очень точному актерскому попаданию — в первом составе играли Елена Подкаминская, Юрий Васильев и Алена Яковлева. Мне было десять, когда мама впервые появилась на сцене в образе Мэри Смит. И вот спустя столько лет эта роль перешла ко мне. На сцене я могу быть похожей на маму, но Александр Анатольевич просил: «Только не надо ее копировать».
Занятно, что мама тоже всегда этого боялась — что я повторю ее судьбу. Не творческую, личную.
В молодости она была отчаянная — садилась в машины к незнакомцам, сама ловила преступников. После моего рождения ее переклинило в другую сторону — она стала гиперответственной. «Если со мной что-то случится, ребенок останется в Доме малютки», — часто повторяла мама.
Мне только исполнилось четыре месяца, когда родители развелись. В жизни часто так бывает, и лучше уйти, чем продолжать отношения, которые все равно закончатся. И закончатся, скорее всего, плохо. Так же как и моя бабушка Кира Мачульская, мама не стала держаться за брак только из-за ребенка и съехала с квартиры сына прославленного актера Михаила Козакова — вместе со мной и собакой.
Благодаря Спартаку Мишулину меня пристроили в детский сад при Большом театре. Он был в двух минутах от дома и считался престижным. На несколько лет он стал мне вторым домом — в саду я жила пять дней в неделю. Это время хорошо врезалось мне в память запахом котлет, в которых был один хлеб, и ненавистными кабачками. Я пыталась их жевать, выплевывала — меня заставляли съедать обратно. Исключения из строгих правил: есть все, что дают, и ходить в туалет только в отведенное время — не было ни для кого.
Несмотря на суровую дисциплину, жизнь все равно казалась счастливой. У меня были друзья, танцы, музыка. Иногда мы даже ставили спектакли. В одном из них мне дали роль Мальвины, а потом почему-то разжаловали в лягушки. «Ничего, Машенька, все начинали с массовки», — успокаивала мама. А потом воспитатели предложили маме «сделку»: «Если вы достанете бороду и толщинку, она станет Карабасом-Барабасом».
У нас в семейном архиве сохранилось видео, где я тихим, почти плачущим голосом пою: «Я злой и страшный Карабас...» А вокруг скачет очень активная девочка Буратино.
Выступать я боялась дико — всегда тряслась и краснела. То, что я, возможно, никогда не стану актрисой, мама поняла, когда мне было два. Тогда на юбилее Юрия Борисовича Васильева она впервые вывела меня на сцену. Я минут пять стояла молча, дрожа как осиновый лист. И только потом, почти шепотом, вымолвила то, что мы с мамой репетировали за кулисами: короткое «поздравляю», у которого я по-детски «съела» половину букв.
В театре мама пропадала часто. Со спектаклей она возвращалась, когда я уже спала. Просыпалась, когда я уходила в школу. Но ее отсутствия в моей жизни я не замечала. Правду говорят — ребенку важно не количество времени, а качество. Когда мама переставала быть блистательной актрисой Аленой Яковлевой, она любила со мной долго беседовать о том, что такое хорошо и что такое плохо.
«Самое страшное в жизни — это наркотики. Если ты попробуешь, я умру», — сказала мне однажды. Я была еще совсем маленькой и не совсем понимала, что такое наркотики, но помню, очень испугалась маминого «умру». Ее я любила фанатично. Она была для меня богиней, авторитетом. И все, что она говорила, воспринималось как истина в первой инстанции: нет — значит, нет. Никаких сомнений и вопросов.
Порой она бывала строга. Я слышала холодные нотки в ее голосе и начинала перебирать в голове, что сделала не так. «Я же не знала, что ты не такая, как я. Я-то без башки была — не знаю, как выжила», — объясняла она потом.
А я была идеальным ребенком — хорошей, послушной, никогда не капризничала. Даже подросткового бунта не было. Он проявился позже — в недовольстве собой. Например, я очень комплексовала по поводу своей внешности. Считала себя страшненькой, неуклюжей. Мне казалось, что в метро только и смотрят на мои недостатки. Мне говорили: «Ты же красавица!» И я сразу чувствовала себя неуютно: а как соответствовать? Что надо сделать, чтобы не разочаровать?
Для уверенности девочке, конечно, важна любовь отца — мужская энергия, чтобы ощущать себя принцессой, королевой. Со своим папой я практически не общалась 14 лет. Все это время я росла со вторым мужем мамы, режиссером Кириллом Мозгалевским.
В нашей с мамой жизни Кирилл появился, когда мне было меньше двух лет. Очень добрый, простой — он сразу стал для меня таким домашним другом, который обо мне заботился. С ним было интересно. Кирилл — человек энциклопедических знаний. Он рассказывал мне про космос, телепортацию и путешествия во времени. Один раз я не успела подготовиться к уроку и попросила его вкратце рассказать мне про Александра Македонского — он прочитал мне двухчасовую лекцию, из которой я, конечно, ничего не запомнила.
Кирилл всегда меня поддерживал, говорил, что я лучшая, что уникальная. А еще рассказывал, что в детстве я могла видеть сквозь стены: «Я показывал листок с рисунком, а ты сидела в другой комнате и говорила, что на нем изображено». Я почему-то отчетливо это помню. Но, возможно, Кирилл так часто об этом говорил, что мое воображение само собрало эту яркую картинку. У нас до сих пор замечательные отношения несмотря на то, что с мамой они развелись. Думаю, он до сих пор ее любит. Просто по природе он человек несемейный.