Коллекция. Караван историйРепортаж
Дмитрий Куличков: «Табаков нередко повторял, что наше дело веселенькое. Театр для него был праздником»
«Стемнело, я был измотан. Помню, охранник позвал: «Иди сюда, вон Каменькович идет». Евгений Борисович вышел из двери с женой, Полиной Кутеповой, и я на него буквально набросился. В доли секунды выпалил все: что я из Саратова, что прошу меня прослушать. Даже заикаться стал. Каменькович испугался. Позже шутил, что подумал: на него из темноты накинулся какой-то алкаш, неадекватный человек. От неожиданности и страха сказал мне: «Ладно, пойдемте, я вас прослушаю».
— Дмитрий, когда-то на фестивале «Кинотавр» я увидела вас в главной роли в картине Алексея Мизгирева «Бубен, барабан». С тех пор стараюсь смотреть фильмы, в которых вы снимаетесь. Как пришла роль мошенника, какое впечатление оставил режиссер?
— Мой дебют в кино случился в «Шукшинских рассказах», их снимал Аркадий Сиренко, мастер Алексея во ВГИКе. В новелле «Ноль-ноль целых» я играл шофера Кольку Скалкина, который увольняется из колхоза, потому что мало платят. Там мы с Алексеем познакомились. Он работал на картине ассистентом режиссера, и у него как раз созрела идея курсовой работы. Я вначале снялся в его короткометражке «Увольнение», а через год он пригласил в фильм «Кремень». Там события разворачивались в нулевых, внутри милицейского отделения, которое крышевало мелкий бизнес. Я сыграл полицейского, сержанта Чахлова — легкого, веселого, опасного. Фильм получил две премии на «Кинотавре» — за сценарий и за лучший дебют. Да и для меня это была первая большая роль.
А еще через год Алексей позвал на пробы как раз в «Бубен, барабан». Мне тогда было, по-моему, всего лишь 29 лет, а по сценарию все-таки, как мне казалось, персонаж — человек более опытный. Я же — вчерашний студент, пока не окрепший и не очень уверенный в себе. Там тоже был сильный сценарий, но роль для меня действительно серьезная, на вырост. По моим ощущениям, я не сыграл ее как хотел. Вот сейчас бы мне такую роль, я бы, конечно, сделал ее по-другому, поскольку повзрослел. Все-таки там, как мне сейчас кажется, у меня получилось не так, как задумывал.
— А вы любите себя поесть?
— Люблю... Когда фильм показали впервые, кому-то я показался напряженным, скованным. Вообще-то, как актер должен выглядеть в кадре, решает режиссер, это он командует, что делать. Я был готов на все, чтобы воплотить его задумку.
— Актер может «сдать» персонажа, а в этой истории было непонятно практически до конца, кто такой ваш моряк, что он из себя представляет. Вы постепенно доносили все сложности судьбы этого человека. А как вам шла офицерская форма!
— Там был прекрасный сценарий прекрасного авторского кино. Но в силу возраста, неопытности мне не все удалось, можно было сделать роль интереснее. Безусловно, я счастлив, что в моей жизни случился такой фильм. А тогда был не совсем доволен. Но это была вторая большая картина Алексея.
— Наталья Негода снималась после значительного перерыва в карьере. Как складывалось ваше партнерство?
— Негода — совершенно потрясающая, я рад, что с ней соприкоснулся. Она вообще очень большая актриса. Насколько я знаю, на меньшее она никогда не соглашалась. Слышал, у нее потом было много предложений сниматься в сериалах, но она всем отказала. «Бубен, барабан» — исключение, ее вытащил мощный сценарист, мощная личность, мощный режиссер Алексей Мизгирев — и попал с ней прямо в десятку. Он очень многое мне дал. Главное, я задал большой опыт на будущее, за что до сих пор ему благодарен. Он требовал от актеров жесткости, сухости, простоты, а в результате получалась огромная глубина.
— Сегодня вы — артист Театра на Бронной. Одно из мощнейших впечатлений я получила от спектакля «Бесы Достоевского», в котором вы играете Кириллова, Александра Ребенок — Ставрогина, Игорь Миркурбанов — Верховенского. Поскольку в финале актеры, по замыслу режиссера, не выходят на поклоны, «выдохнуть» зрителям не удается. Вопрос, как дальше жить, публика выносит с собой из театра и решает уже в реальности. Спектакль поставил художественный руководитель Константин Богомолов. Как вам с ним работалось?
— «Бесы...» как раз моя первая работа в этом театре. Константин Юрьевич тогда пришел на Бронную и стал ставить «Бесов», куда позвал меня. Можно бесконечно играть этот спектакль, в текстах Достоевского вообще нет дна, а в чисто богомоловской форме нет ничего лишнего, ни одного лишнего движения, слова, ни одной лишней мелочи. Все очень обоснованно, все статично и, мне кажется, красиво. Роль Кириллова тоже была для меня на вырост, она до сих пор неисчерпаема, эти тексты бесконечно ведут, они — на долгие годы, по крайней мере для меня. Я обожаю работать с Богомоловым, поэтому я здесь. Он всегда открывает для меня что-то новое, определяет вектор в существовании, во внутренней жизни, наполняет смыслом тексты, всегда сложные при легкой, изящной форме.
Процесс был нелегким, застольный период длился месяца полтора, постоянно шли читки, сокращения, монтаж текста. Самая интересная работа с Богомоловым — застольная, его разборы автора, истории, темы каждого персонажа не сравнимы ни с чем.
— Чего режиссер добивался от вас?
— Показать, что при внешнем абсолютном спокойствии, легкости этого как бы просветленного человека на самом деле все наоборот, он — сумасшедший, одержимый. Сумасшедшие же бывают и не буйными, а уверенными в своих идеях, взглядах. Там, на сцене, это не проявляется, но это понятно из текстов, которые произносит Кириллов. Говорит: а я убью себя и буду богом.
— Как вам кажется, тому, кто не читал Достоевского, удастся вникнуть и понять, что происходит в спектакле?
— Сложновато будет. Довольно долго сложно было и нам. За полтора месяца беспрерывной читки вслух тексты запоминаются, оседают в голове надолго, но на сцене вылетают из памяти, их надо заново учить. Очень сложно переходить с большими текстами из-за стола в пространство сцены, начинается вообще другое освоение. Я долго мучился, произнося сложные монологи, и до сих пор в каких-то моментах мучаюсь, но постепенно освобождаюсь. Изначально я был скован, очень. Там же, у Достоевского, сложные мысли. И Константин Юрьевич учит их осваивать, учит тому, как легко выразить сложные мысли.
— Вы играете главную роль в спектакле «Дачники на Бали, или «Асса» 30 лет спустя», где от Горького почти ничего не осталось. Как вы относитесь к этому спектаклю?
— Очень люблю. Мы же сначала разбирали пьесу Горького, собирались и читали его «Дачников», ну какое-то время. А потом Константин Юрьевич написал невероятные тексты, в которых есть магия. Даже когда идут не мои сцены, я не ухожу далеко, сижу и слушаю, потому что тексты меня завораживают. Вроде бы все просто, все понятно, льются диалоги, все такое легкое-легкое. Я обожаю эстетику, в которой существует этот театр. Очень люблю, когда ничего лишнего. Хотя очень сложно давалось поначалу просто сидеть и разговаривать, ни за чем не прятаться.
— Удивительно, что в репертуаре театра есть спектакль по пьесе Алексея Арбузова «Таня», который впервые был поставлен в Театре Революции в 1939 году. Вы играете там правильного советского человека Игнатова, который влюбляется в героиню, спасает ее, способен оценить ее человеческие достоинства. Почему, как вам кажется, советские пьесы сегодня безумно современно звучат?
— Ну это все благодаря режиссеру. «Таня» выпускалась легко и быстро. Я не сразу был утвержден на роль, вклинился в процесс уже к концу. И разбирали-то мы текст недолго, я появился, когда шли репетиции «на ногах». На сцене стол и диван, больше ничего нет, ты встал и сел, есть только история между двумя людьми. Тексты осваивались легко, но это все-таки больше диалоги, не монологи-мысли, как в Достоевском. Здесь более прозрачная история, по-человечески ясная, холодная и теплая — и очень горькая тоже при внешней легкости.
— Однажды Эрик Робертс сказал мне в интервью: «Люблю играть отрицательных, потому что и костюмы у них помоднее, и машины подороже». А как сыграть положительного героя, особенно такого правильного и непорочного, как Игнатов, чтобы он был интересен, чтобы в нем появилась какая-то многомерность?
— Всегда же на роль выбирается актер, в котором есть похожие качества. Ты их не играешь, они уже и твои. Так прекрасно написана пьеса, что она все выражает. Хорошая драматургия тебя ведет, выводит, плюс талантливый режиссер — и тебе не нужно слишком напрягаться и стараться. То есть тебя выбрали, ты такой, какой есть, в предлагаемых обстоятельствах — вот как это работает. Возьми другого человека — герой станет другим. Какой человек, такая роль.
— Какие же ваши человеческие качества Богомолов угадал в герое?
— Я не знаю, ему виднее. Игнатов — советский человек, начальник прииска. Он воевал, был партизаном, это такой архетипический образ мужчины в тайге. Он простой, ясный, очень прямой, обаятельный, в чем-то сильный, в чем-то слабый, особенно в отношениях с женщиной, когда он не знает, что делать. Для него чувства случаются не каждый день, для него романтические отношения — редкость. Образ очень прозрачный, и в этом его и сила, и уязвимость. Какая-то ясность есть в этих людях, какая-то теплая, простая суть.
— Тем не менее все женщины в зале ваши.
— Не знаю.
— Я вам отвечаю. Как говорил Олег Янковский, если актер — мужчина, играть надо так, чтобы завоевать всех женщин. От вашего героя невозможно оторвать глаз, такая энергия от него исходит.
— Спасибо. Прекрасный материал, и очень вовремя он появился.
— На «Славу. Молодость» я ходила вместе с подругой. На нее произвело особо сильное впечатление прозвучавшее в финале патриотическое стихотворение, написанное автором пьесы Виктором Гусевым в 1934-м. Смотрю, а у подруги слезы катятся по щекам. Вот так умеет пронять Константин Богомолов.