ForbesКультура

«Когда-нибудь, возможно»: как потеря близкого человека меняет отношения в семье

Редакция Forbes Woman

После самоубийства мужа все вокруг — друзья, чересчур заботливая нигерийско-британская семья, токсичная свекровь — твердят Еве, что пора двигаться дальше, но она не может перестать думать о том, как могла допустить трагедию. Писательнице Онии Нвабинели удается говорить о потере близкого, горевании и чувстве вины честно и с юмором. С разрешения издательства «Дом историй» Forbes Woman публикует отрывок.

Трагедия. Великий уравнитель. Дальние родственники получили известие. Многоюродные братья и сестры, которые в Прежней Жизни эпизодически писали мне в «Вотсап» (принадлежит компании Meta, которая признана в России экстремистской и запрещена, — Forbes Woman) с просьбами оплатить им учебу и купить новейший гаджет от «Эпл», но никогда не особо интересовались, как у меня дела, приносят подобающие случаю соболезнования. Теперь я — та, кого надо жалеть. Поскольку сама я на звонки не отвечаю, бабушка требует, чтобы мама поднесла свой телефон к моему лицу, и читает мне нотацию на игбо (Язык одноименной народности, проживающей преимущественно на юго-востоке Нигерии. — Прим. ред.).

— Хорошо, nnenne, — шепотом соглашаюсь я с ней.

Экран телефона вспыхивает так часто, что возникает чувство, будто у меня на потолке спальни собственное световое шоу.

Здесь, в Жизни После, где существование — одна сплошная открытая рана, мне в душу начала закрадываться злость, и спасают от нее только таблетки. Ма таблетки недолюбливает и предпочитает сносить головную боль или боль от подвернутой лодыжки с мукой в лице и молитвой на устах и эту нелюбовь (а также форму бедер) передала мне по наследству. Нелюбовь умерла вместе с Кью. Зопиклон дарует то самое забытье без снов, которого я жажду. Уничтожает мысли и вымарывает огромные отрезки времени. Дни постепенно сливаются воедино. Ева из Прежней Жизни уже начала бы волноваться, что запасы таблеток подходят к концу, но мой терапевт, вызванный родителями в Дом Скорби, выписал рецепт и исчез, опасаясь, как бы мое горе не замарало его белый халат.

Папа неохотно выдает мне рецептурные препараты — противотревожные и снотворные в ассортименте. Он глава отделения нейрохирургии, но, поскольку люди не перестают болеть во время отпуска по семейным обстоятельствам, домой он возвращается поздно, с пиджаком, перекинутым через руку. Он экономит силы и остатки их тратит на то, чтобы проведать меня. Всякий раз, когда папа заходит в комнату, я успокаиваюсь, пусть и ненадолго. Так уж у нас с ним заведено: папино приближение прямо пропорционально моему умиротворению.

Сегодня вечером он гладит меня по спине, пока я закидываюсь своими таблетками. Надо бы поблагодарить его за то, что он всегда дожидается, пока я усну, и только потом уходит. Надо бы сказать ему, что его присутствие рядом — словно эмоциональная микстура. Все эти «надо бы» копятся и копятся; ныне их в избытке — этих «надо бы» с угрызениями совести и важными, но не сказанными словами в довесок. Папа мурлычет что-то себе под нос, пока я не отключаюсь. Благо происходит это быстро.