Завтрак на балконе
Среди множества питерских дворцов и особняков этот четырехэтажный дом на углу улицы Глинки, носившей раньше название Никольской, выглядит скромно. Из всех возможных архитектурных украшений ему достались лишь ряд барельефов, венчающих окна первого этажа, да три чугунных балкончика...
Утром тридцатого июня 1894 года на один из них, тот, что украшает бельэтаж с угла, ближнего к Никольскому собору, вышел молодой, но уже слегка лысеющий человек лет двадцати пяти в светлом летнем костюме. С минуту он неподвижно стоял, щурясь на бьющее в глаза солнце. И вдруг со всего маху стукнул кулаком по перилам балкона, будто поставил на чем-то жирную точку. Вспугнутые ударом голуби вспорхнули вверх, негодующе хлопая крыльями. Но молодой человек лишь расхохотался им вслед. Пусть летят! Пусть хоть весь мир теперь летит в тартарары. Его самая заветная мечта исполнена. А значит, отныне все в этой жизни будет по его и ничто ему не страшно...
За семь лет до этого, первого января 1886 года, тот же молодой человек, еще по-детски вихрастый и одетый не в летний костюм, а в форменную шинель знаменитой на весь Петербург гимназии К.И. Мая, сломя голову несся от Поцелуева моста мимо Театральной площади к этому самому дому на Никольской. Еще на лестнице начав расстегивать пуговицы, он скинул шинель и фуражку прямо на пол передней и, кое-как пригладив мокрые от снега волосы, бочком протиснулся в полуоткрытую дверь столовой, где горничная Степанида уже подавала жаркое. Укоряющая тишина, повисшая при его появлении в комнате, заставила юношу втянуть голову в плечи. Черт возьми! Ну как он мог опоздать? Сейчас пристанут с расспросами — и все-все откроется... Но Степанидино жаркое пахло так аппетитно, что приставать с вопросами никто не стал. Только недовольный взгляд отца заставил юношу покраснеть до корней волос. И чтобы скрыть смущение, он преувеличенно активно заработал приборами...
Опаздывать к семейным обедам, да еще в праздничный новогодний вечер, в патриархальном семействе Бенуа не полагалось. И пятнадцатилетний Шура отлично об этом знал. Его отец, Николай Леонтьевич — известный архитектор, слыл человеком хотя и мягким, но принципиальным до неприличия. Поговаривали, что эта принципиальность немало помешала в свое время его карьере. Блестяще начав деятельность со службы при императорском дворе, Бенуа пользовался особым покровительством Николая I, построив в любимом им Петергофе множество зданий: конюшни, вокзал, жилые корпуса для фрейлин. Однако после смерти царя не пожелал в угоду новым вкусам изменить излюбленной своей готике и теперь на склоне лет вынужден был довольствоваться частными заказами да реконструкциями.
В семье авторитет Николая Леонтьевича был непререкаем... И только Шуре, вот как сегодня, могло сойти с рук то, за что старшие, давно самостоятельные братья, все еще побаивались получить от отца нагоняй. Родившись в тот год, когда самому Николаю Леонтьевичу минуло пятьдесят семь, а его жене Камилле Альбертовне было уже за сорок, Шурик был последним из их девяти детей. Потеряв незадолго до его рождения маленькую дочь, Камилла Альбертовна надышаться не могла на сына. А обожавший жену Бенуа старался ей не перечить. Так что в доме Шуриньку не без основания считали баловнем и маменькиным сынком...
Вот и сегодня, даже когда замешательство, вызванное его опозданием, было забыто и обед вновь потек своим чередом, Камилла Альбертовна не переставала кидать в сторону младшего сына пристальные встревоженные взгляды. Где же он все-таки пропадал? Поднялся, несмотря на праздник, ни свет ни заря, заявил, что поедет навестить многочисленных тетушек и дядьев... Но побывать, как говорит, успел только у Киндов. А потом? Потом гулял... Весь день на морозе? И Камилла Альбертовна тяжело вздохнула. Нет, что-то тут не так... И эта слишком близкая дружба с Атей Кинд... Вместе в театр, вместе на каток... Конечно, глупо требовать от мальчика, чтобы из-за неладов у взрослых он вдруг расстался с приятелями детства, а с Атечкой они знакомы едва ли не с шести лет... Но что же делать? Спокойно сидеть и ждать до той поры, пока вся эта детская возня не выльется в какие-нибудь вполне взрослые неприятности? А в том, что барышни Кинд ничего кроме неприятностей их дому принести не могут, кажется, сомневаться уже не приходится...
Скоро десять лет как их сын Альберт женат на старшей Атиной сестре Маше. Помнится, Шуринька с Атей и увидели друг друга впервые на этой самой злополучной свадьбе. Ради любви к молодой талантливой пианистке Марии Кинд Альберт Бенуа забросил учебу, отказался от борьбы за большую золотую медаль и дававшегося вместе с нею права на пенсионерскую поездку в Италию за счет Академии художеств. Ничего не хотел видеть и знать, кроме обожаемой Машеньки... И вот как все изменилось теперь...
Конечно, у Бертуши есть слабости: и легкомысленность, и ветреность. Но при ласковой, снисходительной и разумной жене все эти шероховатости в его характере с годами вполне могли бы отойти на задний план. Однако Маша будто поставила своей целью замечать в муже одни недостатки. Словно ей и дела нет ни до его таланта художника-акварелиста, ни до его редкостного дара музыканта-импровизатора... А ведь мастерством Альберта восхищен сам император Александр III, не раз приглашавший его в путешествия на яхте только для того, чтобы полюбоваться, как Бенуа в мгновение ока несколькими точными мазками схватывает малейшие оттенки заката или восхода...
А как Альберт обожает детей! С каким ребяческим восторгом устраивает для них праздники по любому поводу. Но Маше и это будто безразлично...
Зато каждую интрижку мужа, даже мимолетную и платоническую, она норовит возвести в трагедию, угрожая разводом, разлукой с детьми. Всякий раз, желая наказать Альберта за очередную провинность, дуется заодно и на всю мужнину родню. Что же из этого может выйти хорошего? Да ничего, ровным счетом ничего...
Вот и сегодня, сославшись на мигрень, Маша не пожелала спуститься с третьего этажа, где расположена их квартира, к старшим Бенуа в бельэтаж. А ведь она прекрасно знает, что Альберт в своей семье души не чает, что братья с детства привыкли проводить этот день с родителями... Впрочем, недавно Бертуша намекнул, что к его жене весьма неравнодушен ее старый знакомый — композитор Танеев. И не без взаимности... Если дело и дальше так пойдет, все и вправду может закончиться разводом. И вина за это целиком и полностью будет на Машиной совести!
Камилла Альбертовна удрученно покачала головой. Ну кто бы мог подумать, что девушка из такого почтенного немецкого семейства, как Кинд, придется здесь до такой степени не ко двору. Батюшка Марии Карл Иванович — капельмейстер хорошего военного оркестра, матушка — аккуратная как все немки, идеальная хозяйка и мать. А Атя... Не то чтобы младшая Машина сестра совсем уж не нравилась Камилле Альбертовне. Музыкальная, начитанная. Но эти чертики, пляшущие в ее глазах... Когда-то она слишком снисходительно отнеслась к такому же блеску в глазах ее старшей сестры и вот теперь не устает корить себя за то, что вовремя не дала Альберту верный совет, не предостерегла от брака с девушкой, которая за долгие годы так и не смогла стать родной в их дружной семье.
Но что сделано, то сделано. А вот Шуре нет никакой нужды повторять ошибки брата. В их натурах и так слишком много общего: и талантов, и слабостей. Шуриньке нужна тихая, скромная, домашняя девочка. Нет, ей сегодня же следует решительно поговорить с младшим сыном. Эти походы к Киндам пора прекратить.
Камилла Альбертовна и не догадывалась, что «все уже вышло», и не далее как сегодня: все те часы, что, как уверял с утра Шура, будут посвящены родственным визитам, были отданы страстным, до ломоты в зубах поцелуям с Атей Кинд.
Он и сам не знал, как это вышло. Казалось, еще вчера Атя лишь мило кивала Шуре, заходившему по дружбе к ее старшему брату. Но две недели назад, в канун Рождества, собравшись всей молодой компанией у Альберта и ожидая в полутемных комнатах, когда же уложат малышей и зажгут елку, они вдруг оказались на одном диване. И когда, замирая от страха и восторга, он положил Ате на колено ладонь, она молча накрыла ее своей рукой...
Никогда до этого вечера он не мог подумать, что возненавидит рождественскую елку, вдруг запылавшую свечами и разрушившую волшебный полумрак. С того дня он только и мечтал о том, как бы остаться с Атей Кинд наедине хоть на четверть часика. И вот сегодня ему это удалось...