Владимир Качан. Про друга
Задорнов внезапно исчез. По словам Максима Галкина, его обнаружили стоящим на дороге с травмой головы только через три часа. Миша не понимал, в какой точке пространства находится, и не знал, что произошло.
Прошло уже три с половиной месяца после Мишиного ухода. Боль утраты не отпускает, но зная его характер, убежден: Задорнов был бы против постоянных сетований. Впрочем, не могу сказать о нем «был» — как и о Лене Филатове. Оба моих друга всегда рядом.
С Мишей нас связывали пятьдесят семь лет жизни. Познакомились еще в Риге, где оба выросли, — на тренировке по настольному теннису в школьной секции. Я тогда ходил в седьмой класс, Миша — в шестой. Он любил вспоминать, как однажды после проигрыша я решил взять реванш. И надменно спросил, скольких девочек Задорнов уже поцеловал. Покраснев, он соврал, что одну. В ответ я с нахальством опереточного любовника небрежно сообщил, что у меня за плечами уже семьдесят пять, и показал свою записную книжку, в которой фамилии оцелованных были отмечены галочками.
Тогда он тоже завел себе блокнот, в который переписывал фамилии с обложек книг из папиной библиотеки. Естественно, переводя фамилии писателей в женский род. В списке его побед значились Толстая, Островская, Полевая, Шолохова... Но у меня перечень всегда оказывался длиннее и разнообразнее. «Видимо, Качан переписывал фамилии прямо из телефонной книги», — позже резюмировал Миша. Он любил живописать эту историю на своих концертах.
В Риге мы жили в ста пятидесяти метрах друг от друга. Я на улице Свердлова, Миша — на Кирова. Встречались на углу, у местных мальчишек он назывался «пятак», и шли гулять в Стрелковый сад.
Я хорошо знал Мишиных родителей Елену Мельхиоровну и Николая Павловича. Задорнов-старший был крупным писателем, лауреатом Сталинской премии. Писал о Дальнем Востоке. А я родился в Уссурийске. Спустя полжизни Дальний Восток объединит нас всех снова: Миша поставит на берегу Амура памятник отцу. В судьбе ничего не бывает случайным, надо только уметь замечать.
Задорновы жили в элитном доме, их квартира всегда поражала меня, сына «воина-освободителя», а сейчас бы сказали «советского оккупанта», солидностью и размерами. Забегая вперед, скажу, что когда распался СССР и прибалты познакомились со словом «реституция», у здания нашелся прежний владелец. К счастью, Миша уже заработал себе возможность переселить семью в другое место. Николай Павлович до этого не дожил.
Миша уже в детстве совершал попытки идеологических диверсий, на которые впоследствии была так богата его творческая жизнь. Одно время мы выступали в школьном хоре и с пионерским энтузиазмом распевали всяческую чушь. Поначалу я искренне пытался понять смысл того, о чем поем. Однажды не вытерпел, отозвал друга в сторону с вопросом: «Как считаешь, что означает строчка в песне о Гагарине «Простой советский паренек, сын столяра и плотника»? А еще про партизана Железняка: «Он шел на Одессу, а вышел к Херсону»? Этот красноармеец плохо знал географию или собирался дезертировать?»
Мы начали вдумываться в тексты. Когда я спросил у руководителя хора Доры Соломоновны, что значит название песни «Счастье иметь тебя, Родина», она стала обходить нас стороной. Вскоре нас с Задорновым из хора выгнали — за глумление над творчеством советских композиторов. И об этом Мишка не раз рассказывал в концертах. Как и о наших «Ходоках у Ленина».
Поставить спектакль к очередной годовщине Октябрьской революции решила наша историчка. Мы играли ходоков, представляя их по известной всем картине Владимира Серова. Ни лаптей, ни зипунов в наличии не оказалось, с бородами и изможденными лицами тоже не сложилось. Сгорбились, выпустили рубашки, подвернули брюки и наизнанку надели ушанки — в таком виде вышли на сцену. Одноклассница Оля Дзерук, игравшая секретаршу, строго спросила — по сценарию:
— По какому вопросу к Ильичу?
— Сестрица, землицы бы нам.
Тут мы с Задорновым имели неосторожность переглянуться и будто заново друг друга увидели. Внезапно оба осознали, что в таком виде к Ленину не ходят. По идее, секретарше следовало вызвать Дзержинского, чтобы немедленно нас расстрелять — за циничное глумление над трудовым крестьянством. Какая землица? На кой она розовощеким, спортивного вида подросткам? Хохот накрыл нас лавиной. Спектакль закончился, по большому счету так и не начавшись.
Что и говорить, много было у нас общих приключений! Начинающие сатирики часто шутят весьма грубовато. И однажды, лет в шестнадцать, Миша прогулялся по городу переодетым в девушку. Сделали ему соответствующий макияж — помогала старшая сестра Мила, надели черные чулки, туфли на высоком каблуке, даже нацепили ретрошляпку с вуалькой. И мы с ним на центральной улице Риги изображали ссорящуюся пару.
Мише было сложнее. Непривычные туфли сильно жали, а ему приходилось имитировать женскую походку. Но даже прихрамывая, он не забывал развязно вихлять бедрами и что-то выговаривать мне в манере вокзальной шлюхи. На нас начали обращать внимание мужчины — вернее на задорновские ножки. Видимо, местные донжуаны надеялись, что «парочка» сейчас окончательно рассорится и у них появится шанс. Но тут у Миши спустился чулок и он шмыгнул в ближайшую подворотню, чтобы его поправить.
«Кавалеры» как бы невзначай топтались неподалеку. Один, самый наглый, подошел поближе, чтобы лучше видеть. Задорнов нарочито косолапо двинулся на эротомана и баском рявкнул: «Чё надо? Чё те надо? Я вот тебе щас как дам! Пшел отсюда!» Мужик, конечно, пустился наутек. Да и мы путь домой проделали бегом, при этом Задорнов, сняв туфли, в одних сползающих чулках несся за мной с визгом: «Когда будешь алименты платить?» Можно считать, это был тест на преодоление застенчивости будущего эстрадного сатирика.
Наша десятая школа считалась элитной, но в ней, как и всюду, заставляли проходить производственное обучение. Мы с Мишкой стали токарями первого разряда. А одноклассница Задорнова и его будущая жена Велта — чертежницей-деталировщицей, что, думаю, в дальнейшем очень помогло ей стать профессором и преподавать английское языкознание в МГУ.
Получив аттестат, я уехал в Москву и поступил в Щукинское училище. Поселился в общежитии в одной комнате с Борей Галкиным и Леней Филатовым, вскоре мы стали закадычными друзьями.
Годом позже в столицу прибыл и Миша — перевелся из Рижского политехнического в Московский авиационный институт. Как потом с юмором вспоминал, «научился играть в преферанс, пить пиво... бренчать на гитаре... отсыпаться после бессонных ночей на лекциях... И разливать бутылку водки с завязанными глазами по булькам на равные доли по стаканам».
На третьем курсе я пригласил друзей-однокашников в Ригу на зимние каникулы. И мы приехали — Боря, Леня и Наташа Варлей, в которую Филатов был влюблен. Двумя годами раньше вышла знаменитая «Кавказская пленница», и Варлей знала вся страна. Как раз в те дни в нашей рижской школе проходила встреча выпускников. Можете представить, какой фурор произвело наше появление! Даже попросили выступить со сцены: мы с Филатовым и Галкиным что-то пели, Наташа рассказывала о съемках у Гайдая. Позже Миша вспоминал: «От Вовкиных друзей шла необыкновенная энергия свежести».
Перед самым отъездом болтались по заснеженной Риге и в каком-то дворике между католической церковью, Верховным Советом и свалкой заметили большую дыру в земле. Юным романтикам очень хотелось верить, что это средневековый подземный ход. Решили исследовать. Миша с Наташей полезли первыми, я следом. Филатов с Галкиным остались на стреме. Тоннель оказался заваленным и вскоре закончился. Пятясь, поползли к выходу в обратном порядке. Домой возвращались на трамвае. Наташу несмотря на ее популярность никто не узнавал, но ее это мало заботило, насторожило другое:
— Чем-то пахнет!
Миша ответил:
— Чем-чем — романтикой! Точнее дерьмом! Кто-то, видимо, наступил и перепачкался.
— А что у тебя на лацкане? — поинтересовалась Наташа. — А еще вот тут и тут!
— На себя посмотри! Просто у тебя шубка коричневая, но если приглядеться, ты сегодня не Варлей, а дерьмовочка!
Вероятно, в темное подземелье за последние несколько веков забегали только собаки и пьяные — с известной целью. Пришлось долго чиститься снегом в парке. Филатов сказал: «Это всем вам урок! Нельзя искать истину где попало! Окажешься по уши в дерьме!»
Кажется, Мишка бывал в своем институте реже, чем в нашем общежитии. Позже многие замечали, что Задорнов произносит свои монологи в манере, напоминающей нашу с Леней. По-щукински. И неудивительно: Миша действительно впитал атмосферу вахтанговской школы, думаю, мог бы даже получить диплом артиста!
У нас был увлекательнейший предмет — наблюдения. Будущих актеров учили подмечать мельчайшие детали, ведь в искусстве, как и в жизни, нет мелочей. Задорнов с удовольствием следил, как мы с Леней и Борей подсматриваем за людьми: в метро, на улице, в магазинах. Этот метод перекочевал в его миниатюры: точные наблюдения стали отличительным знаком Мишиного творчества.